Роман Стендаля «Красное и чёрное»: Часть II. Глава XXX. Ложа в итальянской опере
Все эти значительные события скорее поразили, чем обрадовали Жюльена. Выходка Матильды доказала ему всю мудрость русской политики. «Мало говорить, мало действовать» — вот единственное средство спасения.
Он поднял Матильду и, не говоря ни слова, усадил ее на диван. Она разразилась слезами.
Чтобы скрыть смущение, она взяла письма госпожи де Фервак; медленно стала их распечатывать. Заметно вздрогнула, узнав почерк маршальши. Не читая, вертела их в руках; большинство писем состояло из шести страниц.
— Ответьте мне, по крайней мере, — проговорила наконец Матильда умоляющим голосом, все еще не решаясь взглянуть на Жюльена, — вы хорошо знаете, что я горда; это несчастье моего положения и даже моего характера, сознаюсь в этом; госпожа де Фервак, значит, похитила у меня ваше сердце… Скажите, принесла ли она вам те жертвы, на которые меня толкнула эта роковая любовь?
Мрачное молчание было ответом Жюльена. «По какому праву, — думал он, — требует она от меня признания, недостойного честного человека?»
Матильда попыталась прочесть одно из писем, но глаза ее застилали слезы, мешавшие ей видеть.
В течение целого месяца она была несчастна, но гордая душа ее ни за что не хотела в этом сознаться. Только случай вызвал эту вспышку. В одно мгновение ревность и любовь сломили ее гордость. Она сидела на диване совсем близко от него. Он видел ее волосы, ее алебастровую шею; был момент, когда он забыл все свои обязанности; он обнял ее и прижал к своей груди.
Она медленно повернула к нему голову: он был изумлен страданием в ее взоре, изменившем ее лицо до неузнаваемости. Жюльен почувствовал, что силы оставляют его, до того тягостно было усилие, которое он делал над собой.
«Скоро эти глаза будут выражать одно холодное презрение, — подумал Жюльен, — если я позволю себе выразить мою любовь». Между тем глухим голосом, едва выговаривая слова, она повторяла ему, как сожалеет она обо всех своих выходках, на которые ее толкнула безумная гордость.
— Я тоже горд, — сказал Жюльен едва слышно, и на лице его отразилось полнейшее изнеможение.
Матильда живо обернулась к нему. Слышать его голос было для нее счастьем, на которое она почти не надеялась. В этот момент она проклинала свое высокомерие, ей хотелось сделать что-нибудь невероятное, чтобы доказать ему, до какой степени она его обожает, а себя презирает.
— Вероятно, эта гордость, — продолжал Жюльен, — заставила вас обратить на меня внимание. Несомненно, вы уважаете меня сейчас вследствие моей твердости, приличествующей мужчине. Я, конечно, могу любить маршальшу…
Матильда затрепетала; в глазах ее блеснуло странное выражение. Сейчас она услышит свой приговор. Это движение не ускользнуло от Жюльена; он почувствовал, как его мужество ослабевает.
«Ах! — говорил он себе, прислушиваясь к звуку слов, произносимых его губами, словно к странному шуму, — если бы я мог покрыть поцелуями эти бледные щеки так, чтобы ты этого не почувствовала!»
— Я могу питать любовь к маршальше, — продолжал он. Его голос становился все тише. — Но, разумеется, у меня нет никакого доказательства ее чувств ко мне…
Матильда посмотрела на него; он выдержал этот взгляд, по крайней мере, он надеялся, что лицо не выдало его. Жюльен чувствовал, что любовь переполнила все самые тайные уголки его сердца. Никогда еще он не обожал ее до такой степени; он был почти в таком же безумии, как Матильда. Если бы она обнаружила больше умения владеть собой и больше хитрости, он упал бы к ее ногам и отказался бы от пустой комедии. У него хватило сил продолжать разговор. «Ах, Коразов! — мысленно взывал он. — Почему вы не здесь! Как мне нужно было услышать от вас хоть слово, чтобы знать, как поступать!»
И в то же время его голос говорил: «Уже одна только благодарность могла бы привязать меня к маршальше; она была ко мне снисходительна, утешала меня, когда меня презирали… Я могу не доверять некоторым проявлениям, чрезвычайно для меня лестным, но также, вероятно, очень непродолжительным».
— Ах, великий Боже! — воскликнула Матильда.
— Итак, какую гарантию можете вы мне дать? — продолжал Жюльен резко и твердо, казалось позабыв на мгновение всю свою дипломатическую тактику. — Какое ручательство? Кто может мне поручиться, что расположение ваше, которое вы намерены мне возвратить сейчас, продлится более двух дней?
— Чрезмерность любви моей и моего несчастья, если вы меня уже больше не любите, — сказала она, беря его за руки и поворачиваясь к нему…
От быстрого движения пелерина ее распахнулась, и Жюльен увидал ее чудные плечи. Слегка растрепанные волосы вызвали в нем очаровательные воспоминания…
Он готов был уступить. «Одно неосторожное слово, — подумал он, — и для меня снова начнется длинный ряд дней полного отчаяния. Госпожа де Реналь старалась обосновать веления своего сердца; эта великосветская девушка позволяет себе волноваться только тогда, когда докажет сама себе, что должна быть взволнована».
Он понял эту истину в одно мгновение, и в то же мгновение к нему вернулось его мужество.
Он отнял свои руки, которые Матильда продолжала сжимать, и отошел от нее с заметным почтением. Мужество мужчины не позволяет заходить дальше. Затем он занялся собиранием писем госпожи де Фервак, разбросанных на диване, и прибавил с чрезмерной вежливостью, столь жестокой в эту минуту:
— Мадемуазель де Ла Моль разрешит мне дать подумать обо всем этом.
Он быстро удалился и вышел из библиотеки; она слышала, как за ним закрывались двери.
«Чудовище даже не взволновано, — подумала она. — Но что я говорю — чудовище! Он мудр, осторожен, добр; это я виновата более, чем он может себе представить».
Это настроение не изменилось. Матильда чувствовала себя почти счастливой весь день, предаваясь любви. Можно было подумать, что душа ее никогда не была взволнована гордостью, да еще какой гордостью!
Она содрогнулась от ужаса, когда вечером в гостиной лакей доложил о прибытии госпожи де Фервак; голос докладывавшего показался ей зловещим. Она не могла вынести вида маршальши и поспешно удалилась. Жюльен же, мало возгордившийся своей тягостной победой, боялся своих собственных взглядов и не обедал в этот день в особняке де Ла Моля.
Его любовь и счастье возрастали по мере удаления от поля битвы; он уже начал бранить себя. «Как мог я устоять! — говорил он. — А если она меня разлюбит! Одно мгновение может изменить эту гордую душу, а надо сознаться, я обошелся с ней ужасно».
Вечером он вспомнил, что необходимо показаться в Опере, в ложе госпожи де Фервак. Она настойчиво приглашала его. Матильда непременно узнает, если он окажется настолько невежливым, что не придет. Несмотря на очевидность этого довода, в начале вечера у него не хватало сил показаться на людях. Он боялся утратить половину своего счастья, если начнет разговаривать.
Пробило десять часов; необходимо было ехать.
К счастью; ложа маршальши оказалась переполненной дамами. Ему пришлось сесть у самой двери, дамские шляпы почти закрыли его. Это обстоятельство спасло его; дивные звуки отчаяния Каролины в «Matrimonio segreto» вызвали у него слезы на глазах. Госпожа де Фервак заметила эти слезы; они составляли такой контраст с мужеством и твердостью его обычного лица, что эта великосветская дама, давно пресыщенная всем, что могло льстить ее гордости выскочки, почувствовала себя глубоко растроганной. Остаток женского кокетства, сохранившийся в ней, заставил ее заговорить. Ей захотелось услышать звук его голоса.
— Видели ли вы дам де Ла Моль? — спросила она. — Они в третьем ряду.
В этот момент Жюльен наклонился, облокотясь на барьер ложи, и увидел Матильду; на ее глазах сверкали слезы.
«Но ведь это — не их день, — подумал Жюльен. — Какое нетерпение!»
Матильда уговорила свою мать поехать в Оперу, несмотря на неприличие ложи в ярусе, которую им предложила одна из их небогатых знакомых. Она хотела знать, проведет ли Жюльен этот вечер с маршальшей.
