Роман Стендаля «Красное и чёрное»: Часть II. Глава XXIX. Скука
Сначала госпожа де Фервак читала длинные послания Жюльена довольно равнодушно, затем начала интересоваться ими; но ее сокрушало одно обстоятельство: «Как жаль, что этот господин Сорель не священник! Тогда бы можно было допустить с ним некоторую интимность. Но в этом почти светском костюме, с этим орденом… Рискуешь подвергнуться жестоким расспросам, а что отвечать?» Она не решалась даже закончить эту мысль: «Какая-нибудь коварная приятельница может вообразить и даже всем рассказать, что это дальний кузен, родственник моего отца, купчишка, получивший орден национальной гвардии».
До момента знакомства с Жюльеном величайшим удовольствием госпожи де Фервак было писать рядом со своим именем слово маршальша. Но затем уродливое и щепетильное тщеславие выскочки начало бороться с зарождающимся чувством.
«Мне было бы так легко, — думала маршальша, — сделать из него старшего викария в одном из ближайших к Парижу приходов. Но просто господин Сорель, да еще домашний секретарь господина де Ла Моля! Нет, это невозможно».
Впервые эта душа, всего опасавшаяся, была встревожена интересом, чуждым ее претензиям на знатность и на высшее положение. Ее старый швейцар заметил, что, когда он приносил письма этого молодого красавца, казавшегося таким печальным, с лица маршальши мгновенно исчезало рассеянное и недовольное выражение, которое она считала нужным принимать всегда при появлении прислуги.
С тех пор как она начала мечтать о Жюдьене, ей показалась невыносимо скучной ее жизнь, проникнутая честолюбием и стремлением производить впечатление в обществе, хотя душе ее эти успехи не доставляли никакой радости. Теперь достаточно было ей провести накануне вечером хотя бы час с этим странным молодым человеком, чтобы весь следующий день ее горничные были избавлены от ее капризов и придирок. Возрастающее к нему доверие устояло даже против анонимных писем, написанных весьма искусно. Напрасно Танбо сообщил господину де Люзу, де Круазнуа, де Кейлюсу две-три искусные клеветы, которые эти господа охотно принялись распространять, даже не потрудясь проверить. Маршальша, ум которой не был способен противостоять этим грубым приемам, поверяла свои сомнения Матильде и всегда получала от нее утешение.
Однажды, справившись напрасно три раза, нет ли писем, госпожа де Фервак вдруг решила ответить Жюльену. Это была решительная победа скуки. Но на втором письме маршальша почти остановилась, вдруг сознав насколько неприлично писать своей рукой такой гадкий адрес: Господину Сорелю, в доме де Ла Моля.
— Вам следует, — сказала она вечером Жюльену очень сухо, — принести мне конверты с вашим адресом.
«Вот я и попал в любовники-лакеи», — подумал Жюльен. Он поклонился, забавляясь тем, что может подражать Арсену, старому камердинеру маркиза,
В тот же вечер он передал конверты и на следующее утро получил третье письмо; он прочел пять-шесть строк в начале и две-три в конце. В нем было четыре страницы, написанные весьма сжатым почерком.
Постепенно ему стали писать почти ежедневно — не без удовольствия. Жюльен отвечал точными копиями с русских писем; таково преимущество напыщенного слога, что госпожа де Фервак нисколько не удивлялась, как мало ответы соответствуют ее письмам.
Какой удар был бы нанесен ее гордости, если бы ничтожный Танбо, добровольно взявшийся шпионить за всеми поступками Жюльена, сообщил ей, что все ее письма валялись нераспечатанными в ящике стола Жюльена.
В одно утро швейцар принес ему в библиотеку письмо маршальши. Матильда встретила посланного, увидела письмо и адрес, надписанный рукой Жюльена. Лишь только вышел швейцар, она вошла в библиотеку; письмо лежало еще на столе: Жюльен, занятый своей работой, не успел его спрятать в ящик.
— Вот чего я не могу допустить! — воскликнула Матильда, хватая письмо. — Вы меня совершенно забываете, меня, вашу жену. Ваше поведение ужасно, сударь.
Проговорив это, она ужаснулась невероятной непристойности своей выходки; рыдания душили ее, и Жюльен увидел, что она едва не лишилась чувств.
Жюльен был до того поражен и растерян, что не мог сообразить, сколько восторга сулит ему эта сцена. Он поспешил на помощь Матильде; она почти упала в его объятия.
В первое мгновение он почувствовал неизъяснимую радость. Но тут же он вспомнил о Коразове: я могу все потерять из-за одного слова.
Руки его словно окоченели, так тягостно было усилие, к которому вынуждала его тактика. «Я даже не смею прижать к сердцу это очаровательное и хрупкое существо; она или пренебрегает мною, или издевается надо мной. Какой ужасный характер!»
Но, проклиная характер Матильды, он любил ее во сто раз сильнее; ему казалось, что он обнимает королеву.
Невозмутимая холодность Жюльена усилила страдания гордой мадемуазель де Ла Моль. Ей не хватало необходимого хладнокровия, которое помогло бы прочесть в его глазах то, что он испытывал в эту минуту. Она не могла решиться взглянуть на него; трепетала, боясь увидать презрение на его лице.
Сидя неподвижно на диване библиотеки, отвернув голову от Жюльена, она находилась во власти самых ужасных мук любви и гордости, какие только может испытывать душа человека. На какую ужасную выходку она решилась!
«О, как я несчастна! Видеть, как мои непристойные подходы отвергают! И кто же?» И безумно оскорбленная гордость досказала — лакей моего отца.
— Нет, этого я не потерплю, — сказала она громко. И, порывисто поднявшись, она открыла ящик стола
Жюльена, находившийся в двух шагах от нее. Она остановилась, словно оцепенев от ужаса, когда увидела там восемь или десять нераспечатанных писем, совершенно таких же, как только что принесенное. На всех этих письмах был почерк Жюльена, более или менее искаженный.
— Оказывается, — воскликнула она вне себя, — что вы не только ухаживаете за ней, но еще и презираете ее. Вы, ничтожество, смеете презирать маршальшу де Фервак!
Ах! прости меня, друг мой! — воскликнула она, бросаясь к его коленям. — Презирай меня, если хочешь, но люби меня, я не могу дольше жить без твоей любви. — И она лишилась чувств.
— И вот эта гордячка у моих ног, — сказал Жюльен.
