Роман Стендаля «Красное и чёрное»: Часть II. Глава XXI. Японская ваза
Маркиз призвал к себе Жюльена; господин де Ла Моль, казалось, помолодел, глаза его блестели.
— Поговорим немного о вашей памяти, — сказал он Жюльену. — О ней рассказывают чудеса! Могли бы вы выучить наизусть четыре страницы, отправиться в Лондон и повторить их? Но не изменяя ни одного слова!..
Маркиз нервно мял в руках номер «Quotidienne» и напрасно старался скрыть серьезный вид, которого Жюльен раньше не замечал у него, даже когда шел разговор о процессе Фрилера.
Жюльен был уже достаточно опытен, чтобы не удивляться шутливому тону, которым с ним старались говорить.
— Этот номер «Quotidienne», может быть, и не слишком занимателен; но, если господин маркиз разрешит, я завтра утром буду иметь честь прочитать его наизусть.
— Как! даже объявления?
— Слово в слово, не пропустив ни строчки.
— Вы ручаетесь? — спросил маркиз с внезапной серьезностью.
— Да, сударь, и только боязнь не сдержать слова могла бы одна помутить мою память.
— Вчера я позабыл у вас это спросить: я не буду заставлять вас клясться, что не передадите никому то, что вы услышите; я вас слишком хорошо знаю, чтобы оскорблять таким подозрением. Я поручился за вас и введу вас в салон, где соберутся двенадцать человек; вы станете записывать все, что каждый скажет. Не беспокойтесь, разговор не будет сбивчивым, каждый станет говорить по очереди, хотя и не будет строгого порядка, — прибавил маркиз, возвращаясь к своему обычному светскому тону. — Во время нашей беседы вам придется написать страниц двадцать; вы вернетесь сюда со мною, и мы из этих двадцати страниц выкроим всего четыре. Эти четыре страницы вы ответите мне завтра утром, вместо целого номера «Quotidienne». Вслед за этим вы немедленно уедете; во время пути вы будете держать себя, как молодой человек, путешествующей ради удовольствия. Поставьте себе задачей не обращать на себя ничьего внимания. Вы придете к очень важному лицу. Там вам придется обнаружить большую ловкость. Дело заключается в том, что надо будет обмануть всех окружающих, ибо среди секретарей и слуг этого лица есть люди, подкупленные нашими врагами, они постоянно подстерегают и перехватывают наших агентов.
Вы получите рекомендательное письмо, но это не имеет значения.
В тот момент, когда его сиятельство взглянет на вас, вы вынете часы, которые я вам даю на дорогу. Возьмите их сейчас, по крайней мере это будет уже сделано, и дайте мне ваши.
Герцог сам запишет под вашу диктовку те четыре страницы, которые вы выучите наизусть.
После этого, но ни в коем случае не раньше, заметьте это, вы сможете рассказать его сиятельству, если оно пожелает узнать, о заседании, на котором вы будете присутствовать.
Во время путешествия вас несколько развлечет то обстоятельство, что между Парижем и резиденцией министра найдется немало людей, которые от души желали бы пристрелить аббата Сореля. Тогда его миссия будет окончена, а для меня возникнет большое затруднение, ибо как мы узнаем, мой друг, о вашей смерти? Ваше усердие не может же простираться до того, чтобы самому сообщить нам об этом.
Сейчас же отправляйтеь купить себе платье, — продолжал маркиз с серьезным видом. — Оденетесь по моде позапрошлого года. Сегодня вечером вы должны быть одеты небрежно. Наоборот, в дороге вы будете одеты обычным образом. Это удивляет вас, ваша подозрительность настороже? Да, мой друг, одно из почтенных лиц, рассуждения которого вы услышите, вполне способно послать сведения, благодаря которым вас могут угостить, по меньшей мере сегодня вечером, опиумом в одной из милых гостиниц, где вы спросите себе ужин.
— Лучше, — сказал Жюльен, — сделать лишних тридцать лье и ехать в обход. Дело, вероятно, идет о Риме.
Маркиз принял высокомерный и недовольный вид, какого Жюльен никогда не видел у него со времен Бре-ле-О.
— Вы узнаете это, сударь, когда я сочту за нужное вам это сказать. Я не люблю вопросов.
— Это не был вопрос, — сказал Жюльен чистосердечно. — Клянусь вам, сударь, я думал вслух и искал в уме наиболее надежный путь.
— Да, ваш ум, очевидно, занес вас очень далеко. Не забывайте, что посланник вашего возраста не должен злоупотреблять доверием.
Жюльен был очень уязвлен. Его самолюбие подыскивало, но не находило оправданий.
— Поймите же, — прибавил господин де Ла Моль, — что всегда ссылаются на свои чувства, сделав глупость.
Через час Жюльен входил в комнату маркиза в старомодном костюме и галстухе сомнительной белизны, манеры его были подобострастны и во всей наружности что-то педантское.
Увидя его, маркиз прыснул со смеху и только тогда окончательно простил Жюльена.
«Если этот юноша меня обманет, — думал де Ла Моль, — то кому же доверять? А между тем, когда действуешь, доверять необходимо кому-нибудь. У моего сына и его блестящих друзей верности хватило бы на сто тысяч человек; если бы пришлось драться, они бы умерли у подножия трона, они знают все… кроме того, что требуется в данную минуту. Я готов поклясться, что ни один из них не способен выучить наизусть четыре страницы и проехать сто лье не попавшись. Норбер сумеет погибнуть, как его предки, но ведь это судьба любого рекрута…»
Маркиз впал в глубокую задумчивость. «А что касается умения умереть, — подумал он со вздохом, — пожалуй, это Сорель сумеет не хуже…»
— Сядем в карету, — сказал маркиз, как бы желая отогнать навязчивую мысль.
— Сударь, — сказал Жюльен, — пока мне перешивали этот костюм, я выучил наизусть первую страницу сегодняшнего «Quotidienne».
Маркиз взял газету. Жюльен ответил без запинки до последнего слова. «Хорошо, — сказал маркиз, державшийся в этот вечер большим дипломатом, — по крайней мере он не заметит, по каким улицам мы едем».
Они вошли в большой, довольно унылый зал, затянутый зеленым бархатом. Посредине комнаты лакей с сумрачным видом устанавливал большой обеденный стол, который он превратил затем в письменный, покрыв его обширным зеленым сукном, испачканным чернилами, — вероятно, наследием какого-нибудь министерства.
Хозяин дома был человек огромного роста, имя его не называлось; Жюльен нашел, что выражение его физиономии и красноречие целиком зависят от пищеварения.
По знаку маркиза Жюльен поместился на самом краю стола. Не зная, как держать себя, он принялся чинить перья. Украдкой он насчитал семь человек, но ему удавалось видеть только их спины. Двое из них, казалось, держали себя с господином де Ла Молем как равные, остальные обращались к нему более или менее почтительно.
Вошло без доклада новое лицо. «Как странно, — подумал Жюльен, — в этот салон входят без доклада. Может быть, ради меня приняли эту предосторожность?»
Все встали навстречу новоприбывшему. Он был украшен теми же почетными орденами, что и трое из присутствовавших уже в этом салоне. Разговаривали довольно тихо. Жюльену оставалось судить о новоприбывшем только на основании его лица и осанки. Он был небольшого роста, широкоплеч, румян, в блестящих глазах его отражалась злоба загнанного кабана.
Внимание Жюльена отвлекло прибытие почти одновременно с этим лицом другого, совершенно на него не похожего. Это был высокий человек, очень худощавый, на котором было надето несколько жилетов. Взгляд его был ласков, манеры учтивы.
«Он напоминает старого безансонского епископа, — подумал Жюльен. — Этот человек, очевидно, из духовенства, ему лет пятьдесят — пятьдесят пять, вид он имеет чрезвычайно отеческий».
Вошел молодой епископ Агдский и весьма удивился, когда, оглядывая присутствующих, он заметил Жюльена. Он не говорил с ним ни разу после церемонии в Бре-ле-О. Его удивленный взгляд смутил и рассердил Жюльена. «Как! — подумал он, — неужели знакомое лицо всегда приносит мне неприятность? Все эти знатные господа, которых я не знаю, нисколько меня не смущают, а взгляд этого молодого епископа леденит мою кровь. Надо сознаться, что я очень странное и чрезвычайно несчастное существо».
Маленький, очень смуглый человек вошел с шумом и начал говорить от самой двери; у него было желтое лицо и немного сумасшедший вид. Лишь только появился этот несносный говорун, как образовались группы, очевидно чтобы избавиться от скуки его слушать.
Удаляясь от камина, беседующие приближались к дальнему концу стола, где сидел Жюльен. Его положение становилось все более и более затруднительным, ибо теперь, несмотря на все усилия, он не мог не слышать и, хотя был неопытен, не мог не понимать всей важности того, о чем говорили без всякого стеснения; а как эти важные особы, которых он видел, должны были желать, чтобы это осталось в тайне!
Жюльен уже успел, хотя очень и не спешил, очинить штук двадцать перьев; но это занятие уже приходило к концу. Напрасно он искал приказания во взгляде господина де Ла Моля; маркиз, по-видимому, забыл о нем.
«То, что я делаю, совершенно нелепо, — думал Жюльен, продолжая очинять перья, — но лица с такими незначительными физиономиями, которые занимаются столь важными делами по собственному желанию или по поручению других, должны быть крайне осторожны. Мой злосчастный взгляд, должно быть, заключает в себе какой-то вопрос и малопочтителен, что непременно должно их задевать. Если же я буду держать глаза опущенными, будет казаться, что я стараюсь запомнить их слова».
Его смущение дошло до крайних пределов, он услышал престранные речи.
