Повесть Горького «Жизнь ненужного человека»: Страница 26

– Дворник сам вносил чемоданы? – спросил он Евсея.

– Не сказал.

– Значит, не он вносил. Он сказал бы, тяжелы или легки. Вносили – сами! – заметил Маклаков. И добавил: – Вероятно – это литература. Очередной номер.

– Надо сказать, чтобы не медля делали обыск! – проговорил Саша и скверно выругался, грозя кому-то кулаком. – Мне нужно типографию. Достаньте шрифт, ребята, я сам устрою типографию, – найду ослов, дам им всё, что надо, потом мы их сцапаем, и – у нас будут деньги…

– План не вредный! – воскликнул Пётр.

Маклаков посмотрел на Евсея и спросил его:

– Вы обедали?

– Нет…

Кивком головы указывая на стол, Пётр скомандовал:

– Ешь скорее!

– Зачем же угощать объедками? – спокойно спросил Маклаков, шагнул к двери, открыл её и крикнул: – Эй, обед…

– Ты попробуй, – гнусил Саша Петру, – уговорить этого идиота Афанасова, чтобы он дал нам типографию, которая была арестована в прошлом году.

А Маклаков смотрел на них и молча крутил усы. Внесли обед, и вместе с лакеем в комнате явился круглый рябоватый и скромный человек. Он благожелательно улыбнулся всем и сказал:

– Сегодня вечером в зале Чистова – банкет революционеров. Трое наших отправляются туда официантами – между прочими – вы, Петруша.

– Опять я! – вскричал Пётр, и его лицо покрылось пятнами, постарело, озлобилось. – За два месяца третий раз лакея играть! Позвольте же!.. Не хочу!

– Об этом вы скажите не мне!

– Соловьев! Почему именно меня всегда назначают лакеем?

– Похож! – сказал Саша, усмехаясь.

– Назначено трое! – повторил Соловьев, вздохнув. – Пива бы выпить?

– Вот видите, Маклаков, – заговорил Саша, – у нас никто не хочет работать серьёзно, с увлечением, а у них дело развивается. Банкеты, съезды, дождь литературы, на фабриках – открытая пропаганда…

Маклаков молчал, не глядя на него.

Заговорил круглый Соловьев, тихо и ласково улыбаясь:

– А я сегодня на вокзале девицу поймал с книжками. Ещё летом на даче заметил я её – ну, думаю, гуляй, милая!.. А сегодня хожу по вокзалу, готовых у меня никого нет, смотрю – она идёт с чемоданчиком… Подошёл, вежливо предлагаю – пожалуйте со мной на два слова. Вижу – вздрогнула, побелела и чемоданчик за спину прячет. А, думаю, милашка моя глупенькая, попалась! Ну, сейчас её в дежурную, вскрыли багажик, а там – «Освобождение», последний номерок, и всякое другое вредное дрянцо. Отвёз девочку в охранное – что делать? Карасики не ловятся – и щурёнка съешь. Едет, личико от меня в сторону отвернула, щёчки горят, а на глазках – слезинки. Но – молчит. Спрашиваю – удобно вам, барышня? Молчит…

Соловьев тихонько и мягко засмеялся, его рябое лицо покрылось дрожащими лучами морщин.

– Кто она? – спросил Маклаков.

– Доктора Мелихова дочь.

– А-а… – протянул Саша. – Я его знаю…

– Солидный человек, имеет ордена – Владимира и Анны, – сообщил Соловьев.

– Я его знаю! – повторил Саша. – Шарлатан, как все они. Пробовал меня лечить…

– Вас теперь один господь мог бы вылечить! – ласково сказал Соловьев. – Быстро вы разрушаетесь здоровьем…

– Подите к чёрту! – крикнул Саша. – Чего вы ждёте, Маклаков?

– А вот он поест…

– Эй, ты, глотай живее! – крикнул Саша Климкову. Обедая, Климков внимательно слушал разговоры и, незаметно рассматривая людей, с удовольствием видел, что все они – кроме Саши – не хуже, не страшнее других. Им овладело желание подслужиться к этим людям, ему захотелось сделаться нужным для них. Он положил нож и вилку, быстро вытер губы грязной салфеткой и сказал:

– Я – готов.

Распахнулась дверь, в комнату, согнувшись, вскочил вертлявый растрёпанный человек, прошипел:

– Тиш-ше!

Высунул голову в коридор, послушал, потом, тщательно притворив дверь, спросил:

– Не запирается? Где ключ?

Оглянулся и, вздохнув, сказал:

– Слава богу!

– Э, дубина! – презрительно прогнусил Саша. – Ну, что такое? Опять хотели бить тебя?

Человек подскочил к нему и, задыхаясь, размахивая руками, отирая пот с лица, начал вполголоса бормотать:

– И – хотели! Конечно. Хотели убить молотком. Двое. Шли за мной от тюрьмы, ну да! Я был на свиданиях, выхожу – а они у ворот стоят, двое. И один держит в кармане молоток…

– Может быть, это револьвер? – спросил Соловьев, вытягивая шею.

– Молоток!

– Ты видел? – с усмешкой осведомился Саша.

– Ах, я же знаю! Они решили молотком. Без шума – р-раз…

Он оправлял галстук, застёгивал пуговицы, искал чего-то в карманах, приглаживал курчавые потные волосы, его руки быстро мелькали, и казалось, что вот они сейчас оторвутся. Костлявое серое лицо обливалось потом, тёмные глаза разбегались по сторонам, то прищуренные, то широко открытые, и вдруг они неподвижно, с неподдельным ужасом остановились на лице Евсея. Человек попятился к двери, хрипло спрашивая:

– Это – кто?

Маклаков подошёл к нему, взял за руку.

– Успокойтесь, Елизар, это свой.

– Вы его знаете?

– Скотина! – раздался раздражённый возглас Саши. – Тебе лечиться надо…

– Вас под вагон конки толкали? Нет? Так вы погодите ругаться…

– Вот, смотрите, Маклаков… – заговорил Саша, но человек продолжал с яростным возбуждением:

– Вас ночью били неизвестные люди? Ага! Вы поймите – неизвестные люди! Таких людей, неизвестных мне, – сотни тысяч в городе… Они везде, а я один.

Успокоительно прозвучал мягкий голос Соловьева и утонул в новом взрыве слов разбитого человека. Он внёс с собою вихрь страха, Климков сразу закружился, утонул в шёпоте его тревожной речи, был ослеплён движениями изломанного тела, мельканием трусливых рук и ждал, что вот что-то огромное, чёрное ворвётся в дверь, наполнит комнату и раздавит всех.

– Пора идти! – сказал Маклаков, дотронувшись до его плеча.

На улице, сидя в пролётке, Евсей угрюмо и тихо заметил:

– Не гожусь я для этого дела…

– Почему? – спросил Маклаков.

– Я – боязливый…

– Это – пройдёт!

– Ничего не проходит! – быстро сказал Евсей.

– Всё! – возразил ему Маклаков спокойно.