- Главная
- Библиотека
- Книги
- Темы
- Литературные произведения по формам
- Повести
- Повести по авторам
- Повести авторов на букву Г
- Повести Максима Горького
Повесть Горького «Жизнь ненужного человека»: Страница 24
– Э-э, дурак! – протянул гнусаво гость, качая головой, и его губы искривились.
– Почему, Саша, почему, объясни? – негромко вскричал Пётр. – Ведь я тогда буду знать все сдачи, какие возможны в игре, – подумай! Взгляну на свои карты, – приблизил книжку к лицу и начал быстро читать, – туз пик, семёрка бубен, десятка треф – значит, у партнёров: у одного – король червей, пятёрка и девятка бубен, у другого – туз, семёрка червей, дама треф, третий имеет даму бубен, двойку червей и десятку треф!
Руки у него тряслись, на висках блестел пот, лицо стало добрым и ласковым. Климков, наблюдая из-за самовара, видел большие, тусклые глаза Саши с красными жилками на белках, крупный, точно распухший нос и на жёлтой коже лба сеть прыщей, раскинутых венчиком от виска к виску. От него шёл резкий, неприятный запах. Пётр, прижав книжку к груди и махая рукой в воздухе, с восторгом шептал:
– Ведь я тогда без промаха буду играть. Сотни тысяч, миллионы улыбнутся мне! И нет в этом шулерства! Я – знаю! Знаю, и – больше ничего! Всё законно!..
Он так крепко ударил себя в грудь кулаком, что закашлялся, а потом, опустившись на стул, стал тихо смеяться.
– Почему не дают водки? – угрюмо спросил Саша, бросая на пол окурок папиросы.
– Евсей, иди, скажи… – торопливо начал Петр, но уже в дверь постучали.
– Ты опять пьёшь? – спросил Пётр, улыбаясь.
Саша протянул руку к бутылке.
– Нет, ещё не пью, а вот сейчас – начну пить.
– Ведь это вредно при твоей болезни…
– Водка и здоровым вредна, – водка и фантазии. Ты, например, скоро будешь идиотом…
– Не буду, не беспокойся…
– Я математику знаю, я вижу, что ты болван.
– У каждого своя математика! – недовольно ответил Пётр.
– Молчи! – сказал Саша, медленно высосал рюмку, понюхал кусок хлеба и налил другую.
– Сегодня я, – начал он, опустив голову и упираясь согнутыми руками в колени, – ещё раз говорил с генералом. Предлагаю ему – дайте средства, я подыщу людей, открою литературный клуб и выловлю вам самых лучших мерзавцев, – всех. Надул щёки, выпучил свой животище и заявил, скотина, – мне, дескать, лучше известно, что и как надо делать. Ему всё известно! А что его любовница перед фон-Рутценом голая танцевала, этого он не знает, и что дочь устроила себе выкидыш – тоже не знает…
Он снова высосал водку и ещё налил.
– Всё сволочь, и жить – нельзя. Моисей велел зарезать двадцать три тысячи сифилитиков. Тогда народу было немного, заметь! Если бы у меня была власть – я бы уничтожил миллионы…
– Себя первого? – спросил Петр, улыбаясь.
Саша, не отвечая, гнусил, точно в бреду:
– Всех этих либералов, генералов, революционеров, распутных баб. Большой костёр, и – жечь! Напоить землю кровью, удобрить её пеплом, и будут урожаи. Сытые мужики выберут себе сытое начальство… Человек – животное и нуждается в тучных пастбищах, плодородных полях. Города – уничтожить… И всё лишнее, – всё, что мешает мне жить просто, как живут козлы, петухи, – всё – к дьяволу!
Его липкие, зловонно пахучие слова точно присасывались к сердцу Евсея и оклеивали его – слушать их было тяжело и опасно.
«Вдруг позовут и спросят – что он говорил?.. Может быть, он нарочно говорит для меня, – а потом – меня схватят…»
Он вздрогнул, задвигался на стуле и тихо спросил Петра:
– Можно мне уйти?
– Куда?
– Спать…
– Иди…
– Ступай ко всем чертям! – проводил Евсея Саша.
Не зажигая огня в своей комнате, Климков бесшумно разделся, нащупал в темноте постель, лёг и плотно закутался в сырую, холодную простыню. Ему хотелось не видеть ничего, не слышать, хотелось сжаться в маленький, незаметный комок. В памяти звучали гнусавые слова Саши. Евсею казалось, что он слышит его запах, видит красный венец на жёлтой коже лба. И в самом деле, откуда-то сбоку, сквозь стену, до него доходили раздражённые крики:
– Я сам – мужик! Я знаю, что нужно…
Не желая, Евсей напряжённо вслушивался, со страхом, искал в своей памяти – кого напоминает ему этот злой человек?
Темно и холодно. За стёклами окна колеблются мутные отблески света; исчезают, снова являются. Слышен тихий шорох, ветер мечет дождь, тяжёлые капли стучат в окно.
«Уйти бы в монастырь!» – тоскливо подумал Климков.
И вдруг вспомнил о боге, имя которого он слышал редко за время жизни в городе и почти никогда не думал о нём. В его душе, постоянно полной опасениями и обидами, не находилось места надежде на милость неба, но теперь, явившись неожиданно, она вдруг насытила его грудь теплом и погасила в ней тяжёлое, тупое отчаяние. Он спрыгнул с постели, встал на колени и, крепко прижимая руки к груди, без слов обратился в тёмный угол комнаты, закрыл глаза и ждал, прислушиваясь к биению своего сердца. Но он слишком устал, было холодно, этот холод пронизывал кожу сотнями тонких игол, вызывая в теле дрожь. Климков снова лёг в постель. А когда проснулся, то увидал, что в углу, куда он направил свою немую молитву, иконы не было. Висели две картины, на одной охотник с зелёным пером на шляпе целовал толстую девицу, а другая изображала белокурую женщину с голою грудью и цветком в руке.
Он вздохнул, оделся, умылся, безучастно оглядел своё жилище, сел у окна и стал смотреть на улицу. Тротуары, мостовая, дома – всё было грязно. Не торопясь шагали лошади, качая головами, на козлах сидели мокрые извозчики и тоже качались, точно развинченные. Как всегда, спешно шли куда-то люди; казалось, что сегодня они, обрызганные грязью и отсыревшие, менее опасны, чем всегда.
Хотелось есть, но, не зная – имеет ли право спросить себе чаю и хлеба, он сидел, неподвижный, точно камень, до поры, пока не услыхал стук в стену.
Вошёл в комнату Петра, остановился у двери. Сыщик, лёжа в постели, спросил его:
– Ты чай пил? Спроси…
Он спустил с кровати голые ноги и стал рассматривать пальцы, шевеля ими.
– Напьёмся чаю и пойдём со мной… – заговорил он, позёвывая. – Я дам тебе одного человечка, ты за ним следи. Куда он – туда и ты, понимаешь? Записывай время, когда он войдёт в какой-либо дом, сколько там пробудет. Узнай, кого он посещал. Если он выйдет из дома – или встретится дорогой – с другим человеком, – заметь наружность другого… А потом… впрочем, всего сразу не поймёшь.
Он осмотрел Климкова, посвистал тихонько и, отвернувшись в сторону, лениво продолжал:
– Вот что, – тут вчера Саша болтал… Ты не вздумай об этом рассказывать, смотри! Он человек больной, пьющий, но он – сила. Ему ты не повредишь, а он тебя живо сгложет – запомни. Он, брат, сам был студентом и все дела их знает на зубок, – даже в тюрьме сидел! А теперь получает сто рублей в месяц!
Измятое сном, дряблое лицо Петра нахмурилось. Он одевался и говорил скучным, ворчливым голосом:
– Наша служба – не шутка. Если б можно было сразу людей за горло брать, то – конечно. А ты должен сначала выходить за каждым вёрст сотню и больше…
Вчера, несмотря на все волнения дня, Пётр казался Климкову интересным и ловким человеком, а теперь он говорил с натугой, двигался неохотно и всё у него падало из рук. Это делало Климкова смелее, и он спросил:
– Целый день по улицам ходить нужно?
– Иногда и ночью погуляешь, – на морозе градусов в тридцать. Нашу службу – очень злой чёрт придумал…
– А когда всех их переловят?.. – снова спросил Евсей.
– Кого?
– Этих – врагов…
– Говори – революционеров или политических… Переловить их, мы с тобою, вряд ли успеем. Они, должно быть, двойнями родятся…