Роман Стендаля «Красное и чёрное»: Часть II. Глава XLIII
Час спустя, когда он крепко спал, его разбудили чьи-то слезы, капавшие ему на руку. «Ах! это опять Матильда, — подумал он в полусне. — Верная своей теории, она снова пришла атаковать мое решение нежными чувствами». С досадой, ожидая новой сцены в патетическом жанре, он не открывал глаз. Ему пришли на память стихи о Бельфегоре {«Бельфегор» — злая басня Лафонтена, направленная против женщин и женитьбы.}, убегающем от своей жены.
Вдруг он услышал странный вздох; открыл глаза: перед ним стояла госпожа де Реналь.
— Ах! я вижу тебя, прежде чем умереть, не сон ли это? — воскликнул он, бросаясь к ее ногам. — Но простите, сударыня, я в ваших глазах лишь только убийца, — сказал он, тотчас придя в себя.
— Сударь, я пришла вас умолять подать апелляцию; я знаю, что вы от этого отказываетесь…
Рыдания душили ее; она не могла говорить.
— Снизойдите до прощения…
— Если ты хочешь, чтобы я тебя простила, — сказала она, бросаясь в его объятия, — подай тотчас апелляцию.
Жюльен осыпал ее поцелуями.
— Ты будешь каждый день приходить ко мне в течение этих двух месяцев?
— Клянусь тебе, каждый день, лишь бы мой муж не запретил мне.
— Я подписываю! — воскликнул Жюльен. — Как! Ты меня прощаешь! Возможно ли это!
Он сжал ее в своих объятиях; он был вне себя. Она испустила легкий крик.
— Это ничего, — сказала она, — ты мне сделал немного больно.
— Твое плечо, — воскликнул Жюльен, заливаясь слезами. Он несколько отодвинулся и покрыл ее руку пылкими поцелуями. — Кто бы мог сказать, что я в последний раз видел тебя тогда в твоей комнате в Верьере?
— Кто бы мне сказал тогда, что я напишу господину де Ла Молю это подлое письмо?
— Знай, что я тебя всегда любил, только тебя одну.
— Возможно ли! — радостно воскликнула госпожа де Реналь.
Она склонилась к Жюльену, стоявшему пред нею на коленях, и оба молча плакали.
Никогда еще Жюльен не переживал подобной минуты.
После долгой паузы, когда они смогли говорить, госпожа де Реналь сказала:
— А эта молодая особа госпожа Мишле, или, вернее, мадемуазель де Ла Моль; я начинаю, кажется, в самом деле верить в этот странный роман!
— Это только видимость, — ответил Жюльен. — Она моя жена, но не возлюбленная…
Сотни раз перебивая друг друга, они наконец сумели рассказать один другому то, чего они не знали. Письмо, написанное господину де Ла Молю, было составлено молодым священником, духовником госпожи де Реналь, и она его потом переписала.
— Какую гнусность заставила меня сделать религия! — сказала она ему. — И я еще смягчила самые ужасные места этого письма.
Восторг и счастье Жюльена свидетельствовали о том, что он ее прощает… Еще никогда он не любил так безумно.
— А между тем я считаю себя набожной, — сказала ему госпожа де Реналь в последующем разговоре. — Я искренно верю в Бога; я верю также, и это даже доказано, что совершенный мною грех ужасен. Но с тех пор, как я тебя вижу, даже после того, как ты стрелял в меня дважды из пистолета…
Здесь, несмотря на ее сопротивление, Жюльен осыпал ее поцелуями.
— Оставь меня, — продолжала она, — я хочу тебе все сказать, чтобы не забыть… Лишь только я тебя вижу, я забываю все свои обязанности, я превращаюсь в одну любовь к тебе, или, пожалуй, слово «любовь» слишком слабо. Я чувствую к тебе то, что я должна бы чувствовать исключительно к Богу: смесь уважения, любви, повиновения… В сущности, я не знаю, что за чувство ты мне внушаешь… Если бы ты приказал мне вонзить нож в этого сторожа, преступление свершилось бы раньше, чем я успела о нем подумать. Объясни мне это прежде, чем я уйду от тебя, я хочу разобраться в своей душе, ведь через два месяца мы расстанемся… Ведь мы расстанемся? — сказала она с улыбкой.
— Я беру назад свое слово! — воскликнул Жюльен, вставая. — Я не подам апелляцию, если ты сделаешь попытку покончить с собою посредством яда, ножа, пистолета, углей и вообще каким бы то ни было способом.
Лицо госпожи де Реналь вдруг изменилось. Живая нежность сменилась глубокой задумчивостью.
— А если бы мы умерли тотчас вместе? — промолвила она наконец.
— Кто знает, что ждет нас в другой жизни? — ответил Жюльен. — Быть может, муки, быть может, ровно ничего. Разве мы не можем провести эти два месяца вместе самым очаровательным образом? Два месяца — это очень много дней. Я никогда не был бы так счастлив!
— Ты никогда не был бы так счастлив?
— Никогда, — повторил Жюльен с восторгом. — Я говорю тебе это так же искренно, как говорил бы самому себе. Бог меня хранит от преувеличений.
— Так говорить — значит мне приказывать, — проговорила она с грустной и меланхолической улыбкой.
— Итак, ты клянешься своей любовью ко мне не посягать на свою жизнь ни прямо, ни косвенно… Подумай, — прибавил он, — что ты должна жить для моего сына, которого Матильда бросит на попечение слуг, лишь только сделается маркизой де Круазнуа.
— Клянусь, — повторила она холодно. — Но я хочу унести с собою апелляцию, написанную и подписанную твоей рукой. Я сама отнесу ее прокурору.
— Берегись, ты себя компрометируешь.
— После того как я пришла к тебе в тюрьму, я сделаюсь навсегда для Безансона и всего Франш-Конте героиней анекдотов, — сказала она с видом глубокого огорчения. — Мною нарушены границы благопристойности… Я — женщина с погибшей репутацией; правда, ради тебя…
Она говорила все это так печально, что Жюльен обнял ее с совершенно новым для него ощущением счастья. Это не было уже опьянение любовью, но чрезвычайная благодарность. Он в первый раз заметил величину жертвы, которую она принесла ему.
Нашлась сострадательная душа, известившая господина де Реналя о том, что его жена навещает подолгу Жюльена в тюрьме, и через три дня он прислал за ней карету со строжайшим приказом тотчас вернуться в Верьер.
Эта жестокая разлука тяжело отозвалась на настроении Жюльена. В этот же день, два или три часа спустя, ему сообщили, что некий священник-интриган, которому никак не удавалось пробиться между иезуитами Безансона, с самого утра стоял у дверей тюрьмы на улице. Шел дождь, и этот человек претендовал на роль мученика. Жюльен был в дурном расположении, и эта глупость еще больше расстроила его.
Утром он отказался принять этого священника, но тот вбил себе в голову исповедать его и приобрести популярность среди безансонских дам через признания, которые думал получить у осужденного.
Он заявил во всеуслышание, что проведет день и ночь у дверей тюрьмы.
— Бог посылает меня, чтобы смягчить сердце этого вероотступника…
И простой народ, всегда жадный до зрелищ, начинал уже собираться вокруг него.
— Да, братия, — говорил он им, — я проведу здесь день, ночь и все следующие дни и ночи. Святой Дух говорил со мною, мне послана миссия свыше: я должен спасти душу молодого Сореля. Приобщитесь к моим молитвам и так далее.
Жюльен боялся до отвращения скандала и всего того, что могло бы привлечь к нему внимание. Он начал подумывать о том, как бы улучить момент и исчезнуть из этого мира, но он надеялся еще хоть раз увидать госпожу де Реналь, он снова был безумно влюблен.
Тюремные ворота находились на одной из самых бойких улиц. Жюльена терзала мысль о священнике, собиравшем толпу и скандалившем. «И конечно, он беспрестанно твердит мое имя!» Этот момент был для него тяжелее смерти.
Два или три раза в течение часа он посылал преданного ему тюремного ключника посмотреть, стоит ли все еще священник у ворот тюрьмы.
— Сударь, он стоит на коленях в грязи, — докладывал ему ключник, — и громко молится о вашей душе…
«Нахал!» — подумал Жюльен. В этот момент он в самом деле услышал глухой шум — это народ повторял за ним молитвы. В довершение неприятностей Жюльен заметил, что ключник шевелит губами, повторяя латинские слова.
— Начинают поговаривать, — прибавил ключник, — что, должно быть, у вас очень зачерствело сердце, если вы отказываетесь принять этого святого человека.
«О, моя родина! в каком ты еще невежестве!» — воскликнул Жюльен, не помня себя от гнева. И он продолжал думать вслух, совершенно позабыв о присутствии ключника.
— Этот человек хочет, чтобы о нем написали в газетах, и он этого добьется.
— Ах, проклятые провинциалы! В Париже я бы не подвергался подобным притеснениям. Там шарлатанство гораздо искуснее.
— Пусть войдет этот святой отец, — сказал он наконец ключнику, весь обливаясь потом.
Ключник перекрестился и вышел радостный.
Святой отец оказался чудовищно безобразен и, кроме того, еще весь в грязи. От холодного дождя в каземате казалось еще темнее и сильнее ощущалась сырость. Священник попытался обнять Жюльена и чуть ли не пустил слезу, говоря с ним. Низкое лицемерие его было чересчур очевидным; в жизни своей Жюльен еще никогда не был так взбешен.
Четверть часа спустя после прихода священника Жюльен вдруг почувствовал трусость. В первый раз смерть показалась ему ужасной. Он представлял себе, как тело его начнет разлагаться через два дня после казни и прочее.
Он боялся выдать себя какой-нибудь слабостью или броситься на священника и задушить его своими цепями, когда ему пришло в голову попросить святого отца сейчас же отслужить за него мессу в сорок франков.
И так как был уже полдень, священник удалился.
