Роман Стендаля «Красное и чёрное»: Часть II. Глава II. Вступление в свет

Жюльен в изумлении остановился посреди двора.

— Будьте же хоть с виду благоразумны, — сказал ему аббат Пирар, — сейчас вам приходят в голову ужасные мысли, а в общем, вы сущее дитя! Где же nil mirari {Ничему не удивляться (лат.).} Горация? Подумайте, ведь эта толпа лакеев, увидев, как вы тут зазевались, будет издеваться над вами; они сочтут вас за человека, равного себе, но несправедливо поставленного над ними. Под видом добродушия, добрых советов, желания помочь они постараются толкнуть вас на какие-нибудь немалые глупости.

— Я презираю их за это, — сказал Жюльен, закусив губу, и все его недоверие опять вернулось к нему.

Гостиные первого этажа, через которые они проходили, направляясь в кабинет маркиза, показались бы вам, читатель, унылыми, несмотря на их великолепие. Вы бы не захотели в них жить, если бы вам их подарили в их настоящем виде: это — родина зевоты и скучного умствования. Но при виде их восхищение Жюльена удвоилось. «Как можно быть несчастным, — подумал он, — когда живешь в таком великолепии?»

Наконец они пришли в самую безобразную комнату этого роскошного помещения, почти совершенно темную. Там оказался маленький худощавый господин с живыми глазами, в белокуром парике. Аббат представил ему Жюльена — это был маркиз де Ла Моль. Жюльен с большим трудом узнал его, настолько он показался ему вежливым и далеко не таким надменным вельможей, как в аббатстве Бре-ле-О. Жюльен нашел, что в парике его чересчур много волос, и эта мысль несколько его подбодрила. Сначала ему показалось, что потомок друга Генриха IV выглядел довольно жалко, был очень худ и вертляв. Но вскоре Жюльен заметил, что учтивость маркиза доставляла собеседнику больше удовольствия, чем вежливость безансонского епископа. Аудиенция длилась всего три минуты. При выходе аббат заметил Жюльену:

— Вы рассматривали маркиза так, как смотрят на картину. Я не очень много смыслю в том, что у этих людей называется вежливостью, — скоро вы меня в этом опередите; но все-таки настойчивость вашего взгляда показалась мне не особенно учтивой.

Они опять сели в карету; на бульваре кучер их высадил, и аббат ввел Жюльена в целый ряд больших зал, где, к его удивлению, совсем не было мебели. В то время как он рассматривал великолепные золоченые часы, изображавшие, по его мнению, нечто крайне непристойное, какой-то очень элегантный господин с веселым видом подошел к нему. Жюльен слегка поклонился.

Господин улыбнулся и положил ему руку на плечо. Тогда Жюльен вздрогнул и отскочил назад, покраснев от гнева, а аббат Пирар, несмотря на свою серьезность, расхохотался до слез. Господин оказался портным.

— Я освобождаю вас на целых два дня, — сказал ему аббат при выходе. — Только по истечении этого срока вь сможете представиться госпоже де Ла Моль. Другой бы моем месте стал бы охранять вас, как молодую девушку в первые дни вашего пребывания в этом новом Вавилоне. Но если вам суждено погибнуть, то погибайте теперь же, по крайней мере я избавлюсь от слабости постояннь думать о вас. Послезавтра утром портной этот принесет вам два костюма; вы дадите пять франков подмастерью который вам их принесет. Старайтесь, впрочем, чтобь эти парижане не слышали и звука вашего голоса; стоит вам произнести одно слово, и они найдут возможность посмеяться над вами — таково уж их свойство. После завтра приходите ко мне в двенадцать часов. Идите же погибайте… Чуть не забыл, сходите по этим адресам и закажите себе ботинки, сорочки и шляпу.

Жюльен посмотрел на почерк, которым были написаны адреса.

— Это рука маркиза, — сказал аббат. — Это человек деятельный, он все предвидит заранее и предпочитает делать сам, скорее чем приказывать. И вас-то он берет для того, чтобы вы избавили его от такого рода забот. Будущее покажет, хватит ли у вас ума должным образом исполнять все, что вам прикажет этот деятельный человек: смотрите берегитесь!

Жюльен молча направился к поставщикам по указанным адресам; он заметил, что его везде принимали уважением, а сапожник, записывая его имя в книгу, по ставил: Жюльен де Сорель.

На кладбище Пер-Лашез какой-то очень предупредительный и крайне либеральный в своих речах господи предложил свои услуги, чтобы показать Жюльену могилу маршала Нея, лишенную надгробной надписи вследстви какой-то тонкой политики. Простившись с этим либералом, чуть не задушившим его со слезами на глазах в свои объятиях, Жюльен заметил, что часы его исчезли. Обогащенный этим опытом, через день, ровно в полдень, о явился к аббату Пирару, который внимательно осмотрел его.

— Вы, чего доброго, станете фатом, — сказал он ему строго.

Жюльен выглядел как молодой человек в глубоком трауре; он был действительно очень красив, но добрый аббат был слишком провинциален сам и не мог заметить, что у Жюльена сохранилась еще та манера держаться, которая в провинции служит признаком элегантности и важности. В отличие от аббата, маркиз оценил иначе элегантность Жюльена и спросил:

— Не будете ли вы возражать против того, чтобы господин Сорель учился танцам?

Аббат был ошеломлен.

— Нет, — ответил он наконец, — ведь Жюльен не священник.

Маркиз, шагая через ступеньку по узенькой потайной лестнице, сам отвел нашего героя в хорошенькую мансарду, выходившую в громадный сад при особняке. Он спросил, сколько тот взял сорочек у белошвейки.

— Две, — ответил Жюльен, смущенный тем, что такой важный сановник спрашивает о подобных мелочах.

— Отлично, — сказал маркиз с серьезным видом отрывистым, повелительным тоном, поразившим Жюльена. — Отлично! Возьмите еще двадцать две. Вот ваше жалованье за первую четверть года.

Спускаясь по лестнице, маркиз подозвал слугу.

— Арсен, — сказал он ему, — вы будете прислуживать господину Сорелю.

Через несколько минут Жюльен очутился один в великолепнейшей библиотеке; это была восхитительная минута. Чтобы никто не заметил его волнения, он спрятался в темный уголок и оттуда с восторгом смотрел на блестящие корешки книг. «И все это я смогу читать, — думал он. — Как же может мне здесь не понравиться? Господин де Реналь счел бы себя навеки опозоренным, если бы сделал сотую часть того, что маркиз де Ла Моль сделал для меня».

«Однако примемся за переписку».

Покончив с нею, Жюльен осмелился подойти к книгам; он чуть не сошел с ума от радости, когда открыл томик Вольтера и побежал раскрыть дверь, чтобы не быть застигнутым врасплох. Потом он доставил себе удовольствие открыть каждый из восьмидесяти томов, роскошные переплеты которых были настоящим шедевром лучшего лондонского переплетчика. Это было уже слишком, — Жюльен и так пребывал в полном восторге.

Час спустя вошел маркиз, посмотрел переписанное и с удивлением заметил, что Жюльен пишет это с двумя «т», — этто. Уж не сказка ли все то, что аббат рассказал мне о его учености! И совершенно обескураженный, маркиз кротко спросил его:

— Вы нетверды в орфографии?

— Да, — ответил Жюльен, ничуть не думая о том, как вредит себе этим признанием; его так умилила доброта маркиза, — он вспомнил высокомерный тон господина де Реналя.

«Только потеря времени — вся эта затея с франшконтейнским аббатиком, — подумал маркиз, — но мне так нужен надежный человек!»

— Это пишется с одним только «т», — сказал он Жюльену. — Когда вы окончите переписку, то посмотрите в словаре все слова, в орфографии которых вы не совсем уверены.

В шесть часов маркиз прислал за Жюльеном и с видимым неудовольствием посмотрел на его сапоги.

— Я сам виноват, не предупредив вас, что всегда в половине шестого вам следует переодеваться.

Жюльен смотрел на него, не понимая.

— Я хочу сказать, что следует надевать чулки. Арсен будет вам напоминать об этом, а сегодня я извинюсь за вас.

С этими словами господин де Ла Моль пропустил Жюльена в сверкающий позолотой салон. Господин де Реналь в подобных случаях всегда ускорял шаг, чтобы самому пройти первому в дверь. Этой суетности своего бывшего патрона Жюльен был обязан тем, что наступил маркизу на ногу, и очень больно, так как тот страдал подагрой. «О, да он еще и дурак, кроме того», — подумал про себя маркиз. Он представил его даме высокого роста и внушительной наружности. Это была маркиза. Жюльен нашел, что своим несколько вызывающим видом она напоминала госпожу де Можирон, супругу верьерского супрефекта. Несколько смущенный великолепием салона, он не расслышал, что говорил господин де Ла Моль. Маркиза едва удостоила его взглядом. Здесь было несколько мужчин, между которыми Жюльен, к своей несказанной радости, узнал молодого агдского епископа, милостиво беседовавшего с ним на церемонии в Бре-ле-О несколько месяцев назад. Молодой прелат был, конечно, испуган теми нежными взорами, которые устремлял на него конфузившийся Жюльен, и не подумал узнать этого провинциала.

Жюльену показалось, что все гости, собравшиеся в этом салоне, были как-то грустны и скованны; в Париже говорят тихо и не преувеличивают значения мелочей.

Около половины седьмого вошел красивый молодой человек с усиками, очень бледный и очень стройный; у него была непропорционально маленькая голова.

— Всегда вы заставляете ждать себя, — сказала маркиза, когда он целовал ей руку.

Жюльен понял, что это был граф де Ла Моль, и был очарован им с первого взгляда.

«Возможно ли, — подумал он, — что это тот самый человек, оскорбительные насмешки которого выгонят меня из этого дома?»

Разглядывая внимательно графа Норбера, Жюльен заметил, что он в сапогах со шпорами. «А я, очевидно, как низший, должен быть в башмаках». Сели за стол. Жюльен слышал, как маркиза сделала кому-то замечание, повысив голос. Почти в ту же минуту он увидел молодую, чрезвычайно белокурую, хорошо сложенную девушку, которая села напротив него. Ему, однако, она совсем не понравилась; внимательно посмотрев на нее, он подумал, что никогда не видел таких прекрасных глаз, но они свидетельствовали о большой холодности души. Немного спустя Жюльен нашел в них выражение скуки, но вместе с тем осознание необходимости внушать другим почтение. «У госпожи де Реналь были тоже прекрасные глаза, — думал он, — ей часто делали на этот счет комплименты, но они были совсем не похожи на эти». Жюльен не имел достаточно опытности, чтобы различить, что глаза мадемуазель Матильды — он услышал, что ее называли этим именем, — порою вспыхивали насмешливым огоньком, тогда как глаза госпожи де Реналь, оживлявшиеся при рассказе о какой-нибудь несправедливости, пылали огнем страсти или великодушного негодования.

К концу обеда Жюльен нашел, как определить красоту глаз мадемуазель де Ла Моль. «Они мерцают», — подумал он. Впрочем, она была поразительно похожа на свою мать, которая ему все больше не нравилась, и он скоро перестал на нее смотреть. Зато граф Норбер казался ему обворожительным во всех отношениях. Жюльен был до такой степени очарован им, что ему даже в голову не пришло завидовать ему или ненавидеть его за то, что он был богаче и знатнее.

Жюльен нашел, что маркиз имел скучающий вид. За вторым блюдом он сказал сыну:

— Норбер, прошу тебя любить и жаловать господина Жюльена Сореля, которого я взял в свой штаб и которого надеюсь сделать человеком, если этто возможно.

Это мой секретарь, — шепнул маркиз своему соседу, — а пишет он «это» через два «т».

Все взглянули на Жюльена, который поклонился, адресуя поклон скорее Норберу, но в целом все остались им довольны.

Вероятно, маркиз говорил уже о полученном Жюльеном образовании, потому что один из гостей заговорил с ним о Горации. «Ведь как раз в разговоре о Горации я имел успех у безансонского епископа, — подумал Жюльен. — Очевидно, они знают только этого автора». С этой минуты он овладел собою, это было для него легко, потому что он решил, что мадемуазель де Ла Моль никогда ему не понравится. После семинарии Жюльен презирал мужчин и редко робел перед ними. Он был бы совершенно хладнокровен, если бы столовая была обставлена с меньшим великолепием. Особенно смущали его два зеркала, восемь футов высоты каждое, в которые он иногда посматривал на своего собеседника, говорившего о Горации. Обороты речи его не были слишком длинны для провинциала. У него были прекрасные глаза, в которых светилась робость, то трепещущая, то ликующая при удачном ответе. Его нашли приятным. Этот маленький экзамен придал интерес торжественному обеду. Маркиз знаками поощрял собеседника Жюльена подзадорить последнего. «Возможно ли, чтобы он что-нибудь знал?» — думал он.

Жюльен настолько освободился от своей застенчивости, что показал в разговоре если не ум — вещь невозможная для того, кто не знаком с языком, на котором говорят в Париже, — то мысли вполне самостоятельные, хотя выражал он их без достаточного умения и не всегда кстати; кроме того, видно было, что он в совершенстве знал латинский язык.

Противник Жюльена был членом Академии надписей, знавший латынь случайно; он нашел в Жюльене прекрасного знатока литературы и не только перестал бояться его смутить, но даже старался сбить его. В пылу спора Жюльен забыл наконец о великолепном убранстве столовой и начал высказывать о латинских поэтах мысли, которых его противнику не приходилось нигде читать. Как человек учтивый, он воздал за это должное юному секретарю. К счастью, завязался спор относительно того, был ли Гораций беден или богат; был ли он человек приятный, сластолюбивый и беззаботный, сочинявший стихи для забавы, как Шапель, друг Мольера и Лафонтена, или же придворный бедняк-поэт, повсюду следовавший за двором и сочинявший оды на день рождения короля, как Саути, обличитель лорда Байрона. Заговорили о состоянии общества при Августе и Георге IV: как в ту, так и в другую эпоху аристократия была всемогуща; но в Риме власть у нее вырвал Меценат, бывший простым воином, тогда как в Англии она низвела Георга IV почти до положения венецианского дожа. Этот спор, казалось, вывел маркиза из того состояния оцепенения и скуки, в котором он пребывал в начале обеда.

Жюльен слышал в первый раз новейшие имена, как Саути, лорд Байрон, Георг IV, и ничего не понимал в них. Но ни от кого не ускользнуло, что на его стороне было неоспоримое превосходство всякий раз, как только речь заходила о событиях, происходивших в Риме, и знание которых можно было почерпнуть из произведений Горация, Марциала, Тацита и других. Жюльен бесцеремонно воспользовался некоторыми мыслями, слышанными им от безансонского епископа во время их знаменитого спора, и на их долю выпал немалый успех.

Когда все достаточно наговорились о поэзии, маркиза, считавшая своим долгом восхищаться всем, что забавляло ее мужа, соблаговолила бросить взгляд на Жюльена.

— Под неловкими манерами этого молодого аббата скрывается, пожалуй, человек образованный, — сказал маркизе академик, сидевший рядом с нею.

Часть этой фразы долетела до Жюльена.

Хозяйка дома имела обыкновение пользоваться уже готовыми мнениями; она усвоила себе сказанное ей насчет Жюльена и осталась очень довольна тем, что пригласила академика обедать. «Он по крайней мере развлек маркиза», — подумала она.