Рассказ Шмелёва «Как я встречался с Чеховым. За карасями»: Страница 4

− А ваше «Дикообразово перо»… − всё помнил! − действительно принесло мне счастье: целого леща поймало в Пушкине! Всегда с благодарностью вспоминаю вас.

Женька переступил с ноги на ногу, подтянул подбородок и перекосил пояс, засунув руку, как всегда у доски в гимназии.

− Вот, − обратился он к зевавшему в свою бороду Радугину, − настоящие то книжники! Книжники… но не фарисеи! А есть у вас известная книга, Дроздова-Перепелкниа… «Галки, вороны, сороки и другие певчие птицы»?

Радугин вдумчиво поглядел на полки.

− Кажется, не имеется такой. Впрочем, я сейчас. По каталогу…

− Да нет, это же я шучу… − засмеялся он. − Это только у дедушки Крылова ворона поет, а в каталогах где же ей.

Все весело засмеялись… Я осмелился и сказал:

− Отец дьякон мне говорил… Сергей Яковлевич… у вас книжка написана, «Сказки Мельпо-мены»? Я непременно прочитаю.

− Есть, − улыбнулся он, − только не Мелпо-мены, а Мельпо-мены, на «ме» ударение. Не стоит, неинтересно. Вот когда напишу роман − «О чем пела ворона», тогда и почитаете… это будет поинтересней. Есть же роман − «О чем щебечет ласточка»…

− Шпильгагена! − сказал я.

− Непременно похлопочу, в Румянцевский музей.

Он еще пошутил, набрал книг и пожелал нам с Женькой прочесть все книги, какие имеются на свете. Я почувствовал себя так, словно я выдержал экзамен. И было грустно, что кончилось.
__________

Была лавочка Соколова, на Калужской, холодная, без дверей, закрывающаяся досками на ночь. В ней сидел Соколов, в енотовой шубе, обвязанный красным жгутом по воротнику. Из воротника выглядывало рыжее лицо с утиным носом, похожее на лисью морду. Всегда ворчливый, − «и нечего тебе рыться, не про тебя!» − он вырывал у меня из рук стопочки книжек-листовок, − издания Леухина, Манухина, Шарапова и Морозова… Стоишь, бывало, зажав в кулаке пятак, топаешь от мороза, перебираешь − смотришь: какое же богатство! В лавочке были перышки, грифельки, тетрадки… но были и книжки в переплетах, и даже «редкостные», которые выплывали к Соколову из Мещанской Богадельни, после скончавшихся старичков.

Как-то зимой, в мороз, с гривенником в кармане, рылся я в стопках листовок: хотелось выторговать четыре, а Соколов давал три.

− Ну, достали Четьи-Минеи? − услыхал я словно знакомый голос, и узнал его − в пальто с барашком, высокого, с усмешливыми глазами за пенснэ.

− Еще не освободились наши Четьи-Минеи. Справлялся в богадельне, говорят − недельки две надо погодить, − сказал Соколов, отнимая у меня стопочку.

− Какая богадельня, что такое?..

− А который… Четьи-Минеи-то хозяин. Уж постараюсь, очень хорошие, видал я. С часу на час должен помереть. Эконом мне дешево бы, и я с вас недорого возьму. Вода уж до живота дошла, и всё не желает расставаться. Раньше мукой торговал, а любитель до книг.

Он усмехнулся, подышал на пенснэ, протер и сказал мягко:

− Во-он что… как гробовщики ворот. Нет, пусть уж поживет старичок, не беспокойте… − и стал перебирать стопочки «житий».

Меня он не узнал или не приметил. Хотелось сказать, что у нас есть Четьти-Минеи, старинные, после прабабушки Устиньи. Хотелось бы подарить ему. Но они были под ключом в чулане, и я смотрел на них раз в году, когда проветривали чулан. Он отобрал стопочку «житий», заплатил и ушел, говоря: «а старичка вы, пожалуйста, не тревожьте, мне не надо». Было грустно, что он не узнал меня. Я переглядел стопочку: ничего интересного, это я читал − про святых. Уже много после я понял, что было интересного в этих книжечках − для него. Много после мне вспоминалось, − отражение снов, как-будто, − когда я читал Чехова: вспоминалось в словечках, в черточках, что-то знакомое такое… Вспоминалась и неведомая птичка, кого-то всё спрашивавшая в камышах, на озере, после захода солнца: «ты-Ники-ту-ви-дел?» − и повторявшая себе грустно: «видел-видел-видел»…

Август, 1934 г.
Алемон.

III. «Веселенькая свадьба»

Скорняк с нашего двора, по прозвищу «Выхухоль», выдавал замуж дочку Феню. Свадьба готовилась такая, что ахали: бал и вечерний стол, на Якиманке, в доме Клименкова − «для свадеб и балов», с духовой музыкой, с лавровыми деревцами в кадках и с благородными шаферами, как, например, студент Иван Глебыч, который пенснэ носит. И выдавал не за кого-нибудь, а за ученого землемера, − с серебряным знаком ходит! Полугариха − сваха в месяц свертела дело, а мы все думали, что Фене нравится Иван Глебыч. Все ходил к скорняку, доучивал Феню после Мещанского училища: нанял его скорняк развивать ее, чтобы была настоящая барышня, и они все читали книжки − «Дворянское Гнездо», и… разные. Принесешь скорняку Загоскина, а они грустные стишки читают − Надсона там или «Парадный подъезд»… а «Выхухоль» слушает и вздыхает над лисьим мехом. И под гитару пели − «Глядя на луч пурпурного заката», − нравилось скорняку. Горкин всё его пустодумом звал: «до лысины вс лыцаря-Шуака своего читаешь − вот и начитал дырку в голову». Бывало, сидим на рябине с Женькой, а они про «Дворянское гнездо» всё − вот и начнем дразнить «ах и-Феня-Феня-я − Феня ягода моя!» − даже язык устанет. Иван Глебыч камушками швыряет, − какие же вы неразвитые!» − а мы свое. Так и уйдет из сада. Феня была красивая: в русском костюме, темная коса, карие глаза, личико круглое, румяное, − ну, ягодка. Даже и Жене нравилось, а он всё говорил, что любовь может развратить, и не совершишь подвигов, как Юлий Цезарь, и барышень всё дичился. А тут, будто, и ревновал, сердился: «коша-чьи аму-ры… из ведра бы!..»

И так неожиданно − за землемера, собственный дом. Ну, домишка на огородах, в спарже там жулики ночуют… а, главное, с серебряным знаком ходит. И… де-сять тыщ чистоганом дает скорняк, на кошках под бобра капиталец какой накрасил!..

___________

При мне и с Фирсановым рядились, с кондитером.

− …и амуровые чтобы канделябры, для молодых.

Старик Фирсанов, высокий, в баках, похожий на лорда Гленарвана, из «Детей капитана Гранта», загибает пальцы:

− Амуровые канделябры − самое первое, сахарные голубки на плите − второе-с… рог изобилия, с конфектами в ажуре, и с зеркальцами, и в кружевцах, четыре рубли фунт, «свадебные», не Кудрявцева-с, а Абрикосова-Сыновья, − три?..

− Английской горькой побольше, Болховитин-прасол будет, обещался.

− Бу-дет-будет − всё будет! − говорит Фирсанов, скороговорочку, − и горькая, и хинная, и рябиновка… семи сортов. Буфет, холодное и горячее, соляночки на сковородке, снеточки Белозерские, картофель пушкинский, свирепая каена, перехватывает глотку, − фирсановское открытие! Из рыбного закусона: семга императорская, балык осетровый, балык белужий, балычок севрюжий, хрящъ* уксусный, сигов трое, селедка королевская… икра свежая, икорка паюсная-ачуевская…

− Да уж пировать так пировать… событие такое… как исторический роман! за благородного отдаю, серебряный орел на груди!..

− Хорошо их знаю. Пешком не ходит, всё на извозчиках ездит в клуб, все городовые козыряют. И еще… буфет прохладительный, аршады-лимонады, ланинская вода, зельтерская для оттяжки… фруктовый сортимент…