Рассказ Шмелёва «Как я встречался с Чеховым. За карасями»

I. За карасями

Это были встречи веселые, в духе рассказов Антоши Чехонте. Чехов был тогда еще А. Чехонте, а я − маленьким гимназистом. Было это в Москве, в Замоскворечьи.

В тот год мы не ездили на дачу, и я, с Пиуновским Женькой, − упокой, Господи, его душу: пал на Карпатах, сдерживая со своим батальоном напор австрийской дивизии, за что награжден посмертно Св. Георгием, − днями пропадали в Нескучном. Мы строили вигвамы и вели жизнь индейцев. Досыта навострившись на индейцах, мы перешли на эскимосов и занялись рыболовством, в Мещанском Саду, в прудах. Так назывался сад при Мещанском Училище, на Калужской. Еще нечищеные тогда пруды славились своими карасями. Ловить посторонним было воспрещено, но Веревкин Сашка, сын училищного инспектора, был наш приятель, и мы считали пруды своими. В то лето карась шел, как говорится, дуром: может быть чуял, что пруды скоро спустят, и все равно погибать, так лучше уж погибать почетно. Женька так разъярился, что оттащил к букинисту латинский словарь и купил «дикообразово перо» − особенный поплавок, на карасей. Чуть заря − мы уже на прудах, в заводнике, густо заросшей «гречкой», где тянулась проточина, − только-только закинуть удочку. Женька сделал богатую прикормку − из горелых корок, каши и конопли, «дикообразово перо» делало чудеса, и мы не могли пожаловаться. Добычу мы сушили, и толкли питательный порошек или, по индейски, − пеммикан, как делают это эскимосы.

Было начало июня. Помню, идем по зорьке, еще безлюдным садом. В верхушках берез светится жидким золотцем, кричат грачата, щебечут чижики по кустам, и слышно уже пруды: тянет теплом и тиной, и видно между березами в розовом туманце воду. Только рыболовы знают, что творится в душе, когда подходишь на зорьке к заводинке, видишь смутные камыши, слышишь сонные всплески рыбы, и расходящийся круг воды холодком заливает сердце.

− А, чорррт!.. − шипит, толкая меня, Женька, − сидит какой-то… соломенная шляпа!..

Смотрим из-за берез: сидит − покуривает, удочки на рогульках, по обе стороны. Женька шипит: «пощупаем, не браконьер ли?» Но тут незнакомец поднимается, высокий, голенастый, и − раз! тащит громадного карасищу, на-шего, черноспинного, чешуя в гривенник, и приговаривает, баском таким: «иди, голубчик, не упирайся», − спокойно так, мастера сразу видно. И кому-то кричит налево: «видали, каков лапоток?» А это, сбоку, под ветлами, Кривоносый ловит, воспитатель училищный. А незнакомец на кукан карася сажает, прутик в рот карасю просунул, бичевочку под жабры, а на кукане штуки четыре, чисто подлещики, с нашей прикормки-то. Видим − место всё неудобное, ветлы, нельзя закинуть. И Кривоносый тащит − красноперого, золотого, бочка оранжевые, чуть с чернью. А карасище идет, как доска, не трепыхнется. Голенастый, в чесучовом пиджаке, в ладоши даже захлопал: «не ожидал какое тут у вас рыбье эльдорадо! буду теперь захаживать». Смотрим − и на другой удочке тюкает, повело… Женька шипит − «надо какие-нибудь меры… самозванцы!» А незнакомец выволок золотого карасищу, обеими руками держит и удивляется: «не крась, золотая медаль!» Сердце у нас упало. А Кривой орет − «а у меня серебряная, Антон Павлыч!..» А незнакомец опять золотого тащит… − и плюнул с досады в оду: плюхнулся карасище, как калоша. Ну, слава тебе, Господи!

Подошли поближе, уж невтерпеж, Женька рычит: «А, плевать, рядом сейчас закину». Смотрим… − чу-уть поплавок, ветерком будто повело, дело не тюкнуло. Знаем − особенное что-то. И тот, сразу насторожился, удочку чуть подал, −мастера сразу видно. Чуть подсек, − так там и заходило. И такая тишь стала, словно все померли. А оно − в заросли повело. Тот кричит: «не уйдешь, голуба… знаю твои повадки, фунтика на два, линь!..» А линей отродясь тут не было. Стал выводить… − невиданный карасище, мохом совсем зарос, золотце чуть проблескивает. А тот в воду ступил, схватил под жабры и выкинул, − тукнуло, как кирпич. Кинулись мы глядеть, а Кривоносый тут же. Голенастый вывел из толстой губы крючок, − «колечко» у карасины в копейку было, гармонья словно! − что-то на нас прищурился и говорит Кривоносому, прыщавому, с усмешкой: «меща-не караси у вас, сразу видно!» А Кривоносый спрашивает, почтительно: «это в каком же смысле… в Мещанском пруду-с?» А тот смеется, приятно так: «благородный карась любит ловиться в мае, когда черемуха… а эти видно, Аксакова не читали». Приятным таким баском. Совсем, усики только, лицо простое, словно у нашего Макарки из Крымских бань. − «А вы, братцы, Аксакова читали?» − нам-то, − «что же вы не зажариваете?..» Женька напыжился, подбородок втянул, и басом, важно: «зажарим, когда поймаем». А тот вовсе и не обиделся: «молодец, − говорит, − за словом в карман не лезет». А Женька ему опять: «молодец в лавке, при прилавке!» − и пошел направо, на меня шипит: «девчонка несчастная, а еще «Соколиное перо», чорт… сказал бы ему, наше место, прикормку бросил!» Стали на место, разматываем. Ветлы нависли сажени на две от берега, чуть прогалец, поплавку упасть только-только.

Размахнулся Женька, − «дикообразово перо» в самом конце и зацепилось, мотается, а мотыль-наживка над самой водой болтается. А там опять карасищу тащут! Женька звонил-звонил, − никак отцепить не может, плещет ветками по воде, так волны и побежали. − «Плевтаь, всех карасей распугаю, не дам ловить!» А «дикообразово перо» пуще еще запуталось. Незнакомец нам и кричит: «ну, чего вы там без толку звоните! Ступайте ко мне, закидывайте, места хватит!» А Женька расстроился, кричит грубо: «заняли наше место, с нашей прикормки и по-льзуйтесь!» И всё звонит. А незнакомец вежливо так: «что же вы не сказали? у нас, рыболовов, правила чести строго соблюдаются… прошу вас, идите на ваше место… право, я не хотел вам портить!» А Кривоносый кричит − «чего с ними церемониться! мало их по-роли, грубиянов… на чужой пруд пришли − и безобразничают еще. По какому вы праву здесь?» А Женька ему свое: «по веревкинскому, по такому!» Кривоносый и прикусил язык.

А клевать перестало, будто отрезало: распугал Женька карасей. Похлестали они впустую, незнакомец и подошел к нам. Поглядел на нашу беду и говорит: «Не снять. У меня запасная есть, идите на ваше место», − и дает Женьке леску, с длинным пером, на желобок намотано, − у Перешивкина продается, на Моховой. − «Всегда у нас, рыболовов, когда случится такое…» − потрепал Женьку по синей рубахе, по «индейской»: − «уж не сердитесь…» Женька сразу и отошел. − «Мы, говорит, не из жадности, а нам для пеммикана надо». − «А-а, − говорит тот, − для пеммикана… будете сушить?» − «Сушить, а потом истолкем в муку… так всегда делали индейцы и американские эскимосы… и будет пеммикан». − «Да, говорит, понимаю ваше положение. Вот что. Мне в Кусково надо, карасей мне куда же… возьмите для пеммикана». Вынул портсигар и угощает: «Не выкурят ли мои краснокожие братья со мною трубку мира?» Мы курили только «тере-тере», похожее на березовые листья, но всё-таки взяли папироску. Сели все трое и покурили молча, как всегда делают индейцы. Незнакомец ласково поглядел на нас и сказал горлом, как говорят индейцы: «Отныне мир!» − и протянул нам руку. Мы пожали, в волнении. И продолжал: − «Отныне моя леска − твоя леска, твоя прикормка − моя прикормка, мои караси – твои караси!» − и весело засмеялся. И мы засмеялись, и все закружилось, от куренья.

Потом мы стали ловить на «нашем» месте, но клевала всё мелочь, «пятачишки», как называл ее наш «бледнолицый брат». Он узнал про «дикообразово перо», и даже про латинский словарь, пошел и попробовал отцепить. Но ничего не вышло. Всё говорил: « как жаль, такое чудесное «дикообразово перо» погибло!» − «Нет, оно не погибнет!» − воскликнул Женька, снял сапоги и бросился в брюках и в синей своей рубахе в воду. Он плыл с перочинным ножом в зубах, как всегда делают индейцы и эскимосы, ловко отхватил ветку и поплыл к берегу с «дикообразовым пером» в зубах. − «Вот!» − крикнул он приятному незнакомцу, отныне − брату: − «задача решена, линия проведена, и треугольник построен!» Это была его поговорка, когда удавалось дело. − «Мы будем отныне ловить вместе, заводь будет расчищена!» Брат бледнолицый вынул тут записную книжечку т записал что то карандашиком. Потом осмотрел «дикообразово перо» и сказал, что заведет и себе такое. Женька, постукивая от холода зубами, сказал взволнованно: «отныне «дикообразово перо» − ваше, оно принесет вам счастье!» Незнакомец взял «дикообразово перо», прижал к жилету, сказал по-индейски − «попо-кате-петль!», что значит «Великое Сердце», и положил в боковой карман, где сердце. Потом протянул нам руку и удалился. Мы долго смотрели ему вслед.

− Про-стяга! − взволнованно произнес Женька, высшую похвалу: он не бросал слова на ветер, а запирал их «забором зубов», как поступают одни благородные индейцы.

Мимо нас прошел Кривоносый и крикнул, тряся пальцем:

− Отвратительно себя ведете, а еще гимназисты! Доведу до сведения господина инспектора, как вы грубили уважаемому человеку, больше вашей ноги здесь не будет, попомните мое слово!

Женька крикнул ему вдогонку: «мало вас драли, грру-биянов» − сплюнул и прошипел: «бледнолицая с-со-ба-ка!..»

Припекло. От Женьки шел пар, словно его сварили и сейчас будут пировать враги. Пришел Сашка Веревкин и рассказал, что незнакомец − брат надзирателя Чехова, всю ночь играл в винт у надзирателей, а потом пошли ловить карасей… что он пишет в «Будильнике» про смешное, − здорово может прохватить! − а подписывает для смеха, − Антоша Чехонте. А Кривоносого выгонят, только пожаловаться папаше, − «записано в кондуите про него − «был на дежурстве не в порядке, предупреждение». Женька сказал: «чорт с ним, не стоит». Он лежал на спине, мечтал: нежное что то было в суровом его лице.

Случилось такое необычное в бедной и неуютной жизни, которую мы пытались наполнить как-то… нашим воображением. Многого мы не понимали, но сердце нам что-то говорило. Не понимали, что наш «бледнолицый брат» был, по истине, нашим братом в бедной и неуютной жизни и старался ее заполнить. Я теперь вспоминаю, из его рассказов, − «Монтигомо, Ястребиный Коготь…» − так, кажется?..

Июль, 1934 г.
Алемон.