Роман Джека Лондона «День пламенеет» («Время-не-ждёт»): Часть вторая. Глава X
Всю неделю Пламенный почти столько же интересовался Бобом, сколько и Диди; а так как захватывающих дел у него в это время не было, то они оба интересовали его, пожалуй, больше деловой игры. Особенно занимала его манера Боба кружиться. Как с этим справиться — вот в чем вопрос! Предположим, он встретится на холмах с Диди, и предположим, по воле судьбы ему удастся поехать вместе с ней, — а тогда это кружение Боба было в высшей степени неуместно и поставило бы его в неловкое положение. Ему не слишком улыбалась мысль, что она увидит его обнимающим шею Боба. С другой стороны, внезапно ее оставить и стрелой понестись назад, работая хлыстом и шпорами, тоже не годится.
Здесь нужен был метод, с помощью которого можно было предупредить этот молниеносный поворот. Он должен остановить животное прежде, чем оно выполнит этот фокус. Повод тут не поможет. Шпоры тоже бессильны. Оставался хлыст. Но что с ним делать? В течение этой недели Пламенный несколько раз погружался в размышления, сидя в своей конторе. Мысленно он видел себя верхом на своей удивительной гнедой лошади и пытался предотвратить ее выходку. Один из таких моментов, в конце недели, совпал с разговором с Хегэном. Хегэн, развивавший новый ослепительный план, заметил, что Пламенный его не слушал. Глаза его стали тусклыми — он тоже разрабатывал план.
— Нашел! — неожиданно воскликнул он. — Хегэн, поздравьте меня. Это так же просто, как катать чурбан. Мне нужно только стукнуть его по носу, и посильней.
Он объяснил ошеломленному Хегэну, в чем тут дело, а затем стал внимательно его слушать. Однако он не мог скрыть своего удовольствия и время от времени радостно ухмылялся. План его был таков: Боб всегда поворачивал направо. Отлично. Он сложит хлыст вдвое и в момент поворота щелкнет им Боба по носу. Не было еще такой лошади на свете, которая, раз получив хороший щелчок, вздумала бы повторить свой фокус.
Острее, чем когда-либо, чувствовал Пламенный в течение этой недели в конторе, что с Диди его не связывает ни социальное, ни даже просто человеческое отношение. Положение было таково, что он не мог задать ей самый простой вопрос, — поедет она кататься в следующее воскресенье или нет. Он по-новому ощущал неудобство быть хозяином, нанимателем хорошенькой девушки. Рутинная работа в конторе шла своим чередом, а он то и дело поглядывал на Диди, и на языке у него вертелся вопрос, какой он не мог задать: «Поедет ли она верхом в следующее воскресенье?» И глядя на нее, он размышлял, сколько ей может быть лет и какие любовные истории у нее были — должны же они быть с теми повесами из университета, с которыми, по словам Моррисона, она встречалась и танцевала. В эти шесть дней, до самого воскресенья, он о ней думал и в одном убедился окончательно: она ему нужна, и нужна до такой степени, что исчез былой его страх перед завязками передника. Он, кто почти всю свою жизнь бежал от женщин, теперь так осмелел, что решил ее преследовать. Рано или поздно, но в одно из воскресений он встретит ее вне территории конторы, там, среди холмов, и если тогда они не познакомятся, то только потому, что она сама не захочет этого знакомства.
Итак, на руках у него очутилась еще одна карта, какую сдал ему безумный Бог. Он не подозревал, какое значение будет иметь эта карта, и решил только, что карта очень недурна. Потом он снова начинал сомневаться. Быть может, судьба подставляет ножку, чтобы навлечь на него невзгоды и несчастье. Предположим, Диди не захочет его; а он будет любить ее все сильнее и сильнее, все глубже и глубже… И снова ожил его былой страх перед любовью. Он вспоминал несчастные любовные дела мужчин и женщин, каких знал в прошлом. Вспоминалась Берта Дулитл, дочь старика Дулиттла, безумно влюбившаяся в Дартуорти, богатого владельца участков на Бонанзе, а Дартуорти совсем не любил Берты и безумно влюбился в жену полковника Уолтстона и бежал с ней вниз по Юкону; сам полковник Уолтстон страстно любил свою жену и пустился в погоню за беглецами. А какова была развязка? Конечно, любовь Берты закончилась трагически, но и у тех троих конец был не лучше. Ниже Чинуки полковник Уолтстон нагнал Дартуорти. Дартуорти был убит, но пуля, прострелившая полковнику легкие, так подорвала его здоровье, что на следующую весну он умер от пневмонии. А жена полковника осталась одна, и ей некого было любить.
Потом вспоминалась Фреда, пытавшаяся утопиться в реке из-за какого-то человека, который находился на другом конце света. И она ненавидела его, Пламенного, за то, что он случайно оказался поблизости и спас ей жизнь. И Мадонна… Старые воспоминания пугали его. Если любовное безумие им овладеет, а Диди от его любви откажется, ему будет очень скверно, почти так же скверно, как если бы Доусетт, Леттон и Гугенхаммер проглотили все его состояние. Будь его зарождающееся стремление к Диди менее сильным, эти страхи спугнули бы всякую мысль о ней. Но теперь он находил утешение в том, что иногда любовные дела кончаются неплохо. И, кто знает, быть может, Случай предназначит ему выиграть. Иные люди с рождения счастливы, всю жизнь живут счастливо и умирают счастливыми. Быть может, и он — любимец Случая, один из тех, кому не суждено проиграть.
Настало воскресенье, и Боб, очутившись среди холмов Пиедмонта, вел себя с ангельской кротостью. Иногда он резвился и становился на дыбы, но в общем был подлинным ягненком. Пламенный со сложенным вдвое хлыстом нетерпеливо ждал, когда же Боб начнет вертеться, но тот держался безукоризненно и отказывал ему в этом удовольствии. И Диди они не встретили. Пламенный тщетно кружил по холмистым дорогам, а после полудня перевалил через вторую гряду в долину Марага. Очутившись у подножия, он услышал стук копыт несущейся галопом лошади. Звуки шли сверху — ему навстречу. Что, если это Диди? Он повернул Боба и поехал шагом. Если это Диди, ему повезло, решил он; встреча не могла бы произойти при более благоприятных обстоятельствах. Сейчас они оба едут в одном направлении, и она нагонит его как раз там, где крутой подъем вынуждает ехать шагом. Ей ничего иного не останется, как ехать с ним до вершины гряды, а там крутой спуск принудит их продвигаться шагом.
Лошадь нагоняла его, но он смотрел прямо перед собой, пока не услышал, что галоп перешел в легкую рысь. Тогда он оглянулся через плечо. Это была Диди. Они сразу узнали друг друга, и она, конечно, удивилась. Что могло быть естественнее этой встречи? Он слегка повернул лошадь и ждал, пока она с ним не поравняется, а затем они начали подъем на гору. Он облегченно вздохнул. Дело сделано, и как просто все удалось. Они обменялись приветствиями и бок о бок продолжали путь в том же направлении, а впереди было много-много миль.
Он заметил, что глаза ее сначала остановились на его лошади и только потом скользнули по нему.
— О, какой красавец! — воскликнула она при виде Боба. Глаза ее сияли, а лицо светилось радостью; он едва мог узнать в ней ту молодую женщину, какую привык видеть в конторе, — женщину, у которой всегда было сдержанное, официальное лицо.
— Я не знала, что вы ездите верхом, — заметила она. — Я думала, вы пользуетесь только этими машинами «быстролетами».
— Я совсем недавно взялся за верховую езду, — ответил он. — Стал полнеть, видите ли, и приходится сбавлять вес.
Она искоса окинула быстрым взглядом всю его фигуру, с головы до пят, обратила внимание на его посадку и сказала:
— Но ведь вы ездили раньше.
Несомненно, она знала толк в лошадях и в верховой езде, мелькнуло в его голове, когда он ответил:
— Очень давно. Но когда я был еще мальчишкой, там, в Восточном Орегоне, я считал себя настоящим лошадником. Бывало, удирая из лагеря, ездил со скотом, прыгал через ручьи, проделывал всякие штуки.
Итак, к величайшему его облегчению, они наткнулись на тему, интересовавшую обоих. Он рассказал ей о выходках Боба, о его манере кружиться и о способе, каким он думает его исправить; а она согласилась, что с лошадьми, как бы сильно их ни любить, следует обращаться с разумной строгостью. Ее Мэб была у нее уже восемь лет; ее пришлось отучать от привычки лягаться. Лечение протекало для Мэб очень мучительно, но в конце концов она исправилась.
— Вам много приходилось ездить верхом? — спросил Пламенный.
— Право, я даже не могу вспомнить, когда я в первый раз очутилась на лошади, — ответила она. — Я родилась на ранчо, и меня не могли оторвать от лошадей. Должно быть, такой уж я родилась. У меня был мой собственный пони, когда мне минуло шесть лет. В восемь лет я целые дни проводила в седле вместе с отцом. В одиннадцать — папа впервые взял меня с собой охотиться на оленей. Я бы погибла без лошади. Я ненавижу сидеть дома, и не будь у меня Мэб, я бы, наверно, давным-давно заболела и умерла.
— Вы любите деревню? — спросил он, в то же время впервые замечая, что глаза у нее не совсем серые.
— Очень! Так же сильно, как ненавижу город, — ответила она. — Но в деревне женщина не может заработать себе на жизнь. Вот я и устраиваюсь возможно лучше — с помощью Мэб.
И она подробнее рассказала о своей жизни на ранчо до смерти отца.
Пламенный был в высшей степени доволен собой. Они познакомились. И в течение получаса, проведенного вместе, разговор ни разу не обрывался.
— Мы с вами почти земляки, — сказал он. — Я вырос в Восточном Орегоне, а это не так далеко от Сискайю.
И тут он готов был себе откусить язык, так как она с живостью спросила:
— Откуда вы знаете, что я приехала из Сискайю? Я вам никогда не говорила, я это хорошо знаю.
— Не помню, — засмеялся он. — Я от кого-то слышал, что вы из тех краев.
В эту секунду из кустов выполз Волк, крадучись, как тень, и испугал ее лошадь. Неловкость миновала, и они заговорили о собаках Аляски, а затем снова вернулись к лошадям. О лошадях они говорили почти все время, пока поднимались на гору и спускались вниз.
Когда она говорила, он внимательно ее слушал, следя попутно за ходом своих собственных мыслей и впечатлений. Смелая штука — ездить верхом по-мужски, и, в конце концов, он не знал — нравится это ему или нет. Его представления о женщине были несколько старомодны. Они укоренились в нем еще в те дни его молодости, когда он вел жизнь пограничника там, где ни одна женщина никогда не садилась на мужское седло. Он вырос с этим молчаливым убеждением, что женщина на лошади имеет только одну ногу, и был несколько смущен ее мужской посадкой, но все же принужден был сознаться, что на нее приятно смотреть.
Еще два новых открытия поразили его. Во-первых, в ее глазах были золотые искорки. Странно, что он не замечал их раньше. Быть может, в конторе плохое освещение или, может быть, они появляются не всегда. Нет, это были яркие точки, похожие на рассыпанные искры. Собственно говоря, они не были золотыми, но этот цвет лучше всего их определял. Конечно, в них не было ни тени желтизны. Но влюбленный всегда склонен фантазировать, и вряд ли нашелся бы на свете еще хоть один человек, кто назвал бы глаза Диди золотыми. Но Пламенный был настроен мечтательно и нежно, ему нравилось считать их золотыми, а следовательно — такими они и были.
А затем — она была так естественна. Он думал, что познакомиться с нею будет очень трудно. А на деле все оказалось так просто и легко!
В ее обращении не было ни малейшего оттенка высокомерия — в этом он видел разницу между Диди верхом и Диди в конторе, а манеры этой второй Диди были ему известны. И все-таки, хотя он и был в восторге, что все идет гладко и им есть о чем поговорить, он испытывал огорчение. В конце концов разговор шел пустой и бесцельный. Он был человеком действия, и ему нужна была она, Диди Мэзон, женщина; он хотел, чтобы она любила его и была любима им, и он хотел немедленно добиться этого. Как человек, привыкший действовать решительно, хватавший людей и подчинявший их своей воле, он испытывал сейчас желание проявить волю в действии. Он хотел сказать ей о своей любви, и что ей ничего не остается, как выйти за него замуж. И однако, он не поддался этому побуждению. Женщины были пугливыми созданиями, и, прибегая к насилию, можно было просчитаться. Он вспомнил все свои охотничьи хитрости, долгое терпеливое выслеживание дичи в дни голода, когда меткий выстрел дарил жизнь, а промах нес смерть. Правда, эта девушка еще не имела для него такого значения, но тем не менее она была ему нужна, и сейчас, когда он ехал с ней рядом, нужна была больше, чем когда-либо.
Он часто на нее взглядывал — так часто, насколько хватало у него храбрости. Она была в полосатом костюме для верховой езды, — смелая и мужественная, смеялась, болтала, и дыхание солнечного дня и летнего ветерка согревало ей щеки.
