Роман Джека Лондона «День пламенеет» («Время-не-ждёт»): Часть вторая. Глава XII

Как-то в воскресенье, к концу дня, Пламенный очутился по ту сторону бухты, среди Пиедмонских холмов Окленда. По обыкновению, он ехал на автомобиле, но на этот раз не на собственном. Он был гостем Быстроного Билля, любимца Случая, явившегося спустить седьмое состояние, вырванное из замерзшего арктического гравия. Известный мот, он уже начал растрачивать последнюю добычу, отправляя ее к шести предыдущим. Это он, в первый год Доусона, выпил океан шампанского по пятидесяти долларов кварта; это он припер к стенке яичный рынок, скупив сто двадцать дюжин яиц по двадцать четыре доллара за дюжину, чтобы уколоть свою возлюбленную, водившую его за нос, а тогда дно его мешка с золотом уже просвечивало; это он, платя бешеные деньги за скорость, нанял специальные поезда и побил все рекорды между Сан-Франциско и Нью-Йорком. А теперь он снова явился сюда — «счастливчик преисподней», как назвал его Пламенный, — чтобы с тою же легкостью выбросить свое последнее состояние.

Компания была веселая, и день они провели шумно. Они обогнули бухту от Сан-Франциско через Сан-Хосе, вверх к Окленду; три раза их арестовывали за быструю езду, и на третий раз, в Хайуордсе, они удрали, захватив в плен задержавшего их констебля. Боясь, как бы их не опередило телефонное распоряжение об аресте, они свернули на проселок, вьющийся среди холмов, и теперь, несясь к Окленду, с жаром обсуждали, как им поступить с констеблем.

— Через десять минут мы выедем к Блэр-Парку, — объяснил один из компании. — Слушай, Быстроногий, там впереди есть поперечная дорога с массой ворот; она уведет нас вглубь, прямо к Берклею. Тогда мы можем вернуться в Окленд с другой стороны и переправиться на пароходе, а машину приведет ночью шофер.

Но Быстроногий Билль никак не мог понять, собственно, почему не ехать в Окленд через Блэр-Парк; на том они и порешили.

Через секунду они обогнули поворот и увидели поперечную дорогу, по которой решили не ехать. По ту сторону ворот какая-то молодая женщина на гнедой лошади свесилась с седла и закрывала ворота. С первого же взгляда Пламенный почувствовал в ней что-то странно знакомое. Затем она выпрямилась в седле, и по этому движению он ее узнал. Пустив лошадь галопом, она понеслась прочь, повернувшись к ним спиной. Это была Диди Мэзон, — он вспомнил рассказ Моррисона о том, что она держит верховую лошадь. Он был рад, что она не видела его в этой шумной компании. Быстроногий Билль вскочил, цепляясь одной рукой за спинку переднего сиденья и размахивая другой, чтобы привлечь ее внимание. Он уже вытянул губы, готовясь пронзительно свистнуть, — он славился своим умением свистеть, — когда Пламенный дернул его за ногу, хлопнул по плечу и бросил обратно на сиденье.

— Т-т-ты, д-д-должно быть, знаешь эту леди, — забормотал ошеломленный Билль.

— Наверняка знаю, — ответил Пламенный, — а потому заткни глотку.

— Ладно, вкус у тебя не плох, Пламенный. Она — настоящий персик и ездит хоть куда.

В этот момент она скрылась из виду за деревьями, а Быстроногий Билль стал размышлять о том, что делать с констеблем. Пламенный с закрытыми глазами откинулся на спинку сиденья. Он все еще видел перед собой Диди Мэзон, галопом несущуюся по дороге.

Быстроногий Билль был прав. Диди Мэзон действительно умела ездить. И посадка была безукоризненна. Она сидела по-мужски. Молодец Диди! В его глазах это был еще один плюс: у нее хватило храбрости взять мужское седло и ехать таким единственно рациональным способом. Она не глупа, в этом он убедился.

В понедельник утром, войдя, чтобы диктовать, он незаметно с новым интересом на нее посматривал. Деловой день шел обычным порядком. Но в следующее воскресенье он сам очутился на лошади и, обогнув бухту, углубился в Пиедмонт. Он провел целый день верхом, но так и не видел Диди Мэзон, хотя и свернул на заднюю дорогу с воротами и доехал до Беркли. Здесь, проезжая мимо домов, он старался угадать, в каком из них сна жила. Моррисон говорил ему уже давно, что она живет в Беркли, а в тот вечер, в прошлое воскресенье, она ехала в этом направлении, — по всем вероятиям, возвращалась домой.

День был неудачный, поскольку он намеревался ее встретить, но все же не прошел для него без пользы, ибо он наслаждался свежим воздухом и верховой ездой до такой степени, что в понедельник дал распоряжение барышникам привести лучшего гнедого коня, сколько бы ни пришлось заплатить. Несколько раз в течение недели он осматривал гнедых лошадей, многих испробовал, но остался недоволен. Только в субботу он наткнулся на Боба. Едва взглянув на него, Пламенный понял, что нашел то, что искал. Для верховой лошади Боб был, пожалуй, слишком велик, но такому рослому всаднику, как Пламенный, как раз подходил. Боб был в прекрасном состоянии, под лучами солнца его шерсть имела огненный оттенок, а изогнутая шея отливала пламенем.

— Он наверняка даст фору всем, — заявил Пламенный, но барышник смотрел не столь оптимистично. Лошадь была дана ему на комиссию, и владелец ее настаивал на том, чтобы покупателю сообщили правду о Бобе. Барышник это исполнил.

— Не то чтобы это была норовистая лошадь, но опасная. С перцем она, всякие шутки проделывает, но все без злобы. Может, и не убьет вас, а если убьет, так шутя, понимаете ли, вовсе этого не желая. Я лично не стал бы на ней ездить. Но лошадь выносливая. Посмотрите, какая грудь! А ноги! Ни одного недостатка. Никогда никакого повреждения у Боба не было и работой не надорван. Никому еще не удавалось его загнать. К горам привычен и к тяжелой дороге, его в деревне вырастили. Поступь верная, как у козы, если не вздумает нарочно сбиваться. Не пуглив. По-настоящему ничего не боится, но делает вид. Брыкаться не брыкается, а на дыбы становится. Ездить на нем нужно с мартингалом [мартингал — ремень от подпруги к узде — препятствует лошади вскидывать голову]. Скверная привычка без всякой причины кружиться на месте. Это у него такая шутка. Идет как вздумается. Иной раз целый день идет ровно и спокойно хоть двадцать миль. На следующий день вы еще сесть не успели, а уже не справишься. Автомобили знает так хорошо, что может лечь подле машины и заснуть. Девятнадцать автомобилей пропустит и глазом не моргнет, а на двадцатом, только потому, что ему вздумалось порезвиться, упрется и начнет прыгать. Вообще говоря, слишком резвый для джентльмена и со всякими неожиданностями. Его теперешний хозяин прозвал Иудой Искариотом и желает, чтобы покупателю вся его подноготная была известна. Ну вот и все, что я знаю. А теперь вы поглядите на хвост и на гриву. Видали когда-нибудь такое? Волос мягкий, как у ребенка.

Барышник оказался прав. Пламенный освидетельствовал гриву и нашел, что таких мягких волос он не встречал ни у одной лошади. И цвет был необыкновенный — почти каштановый. Когда он пробегал пальцами по гриве лошади, Боб повернул голову и игриво ткнулся носом в его плечо.

— Оседлайте его, и я попробую, — сказал он барышнику. — Интересно, привык ли он к шпорам. Помните, седло взять не английское. Дайте мне хорошее мексиканское… и взнуздайте его, но не слишком сильно, раз он любит становиться на дыбы.

Пламенный следил за приготовлениями, сам поправляя мундштук и приноровил длину стремян. Он покачал головой, увидев мартингал, но, уступив советам барышника, разрешил его оставить. А Боб, за исключением нескольких шаловливых выходок, беспокойства не причинил. Целый час он вел себя примерно, если не считать вполне простительных курбетов [курбет — очень короткий галоп лошади; капризные, неожиданные выходки] и попыток встать на дыбы. Пламенный был в восторге. Он немедленно заключил сделку, и Боб конюхом был переправлен через бухту в свое помещение, в стойла при Академии верховой езды в Окленде.

На следующий день было воскресенье. Пламенный поднялся рано и переправился на пароходе вместе с Волком, вожаком своей упряжки, единственной собакой, какую он захватил с собой, уезжая с Аляски. В поисках Диди Мэзон и ее гнедой лошади Пламенный тщетно рыскал по холмам Пиедмонта и вдоль дороги, ведущей в Беркли. Но огорчаться у него не было времени, так как его собственный гнедой не давал ему скучать. Боб оказался вероломным чертенком и стал изводить своего ездока, на что тот отвечал той же монетой. Пламенный призывал на помощь все свое знание лошадей и лошадиной природы, а Боб в свою очередь проделал все известные ему трюки. Обнаружив, что мартингал затянут слабее обыкновенного, он продемонстрировал свое умение становиться на дыбы и ходить на задних ногах. Промучившись минут десять, Пламенный слез и подтянул ремень. Боб стал вести себя с ангельской кротостью и совершенно одурачил своего хозяина. По прошествии получаса Пламенный, обманутый и доверчивый, ехал шагом и крутил папироску; колени его были разжаты, а поводья лежали на шее лошади. Вдруг Боб повернулся и с молниеносной быстротой закружился на задних ногах, оторвав передние от земли. У Пламенного правая нога выскочила из стремени, а руки обвились вокруг шеи животного. Боб воспользовался своим преимуществом и стрелой понесся по дороге. Пламенный, горячо надеясь, что в этот момент не встретится с Диди Мэзон, уселся наконец как следует и остановил лошадь.

На обратном пути Боб на том же месте снова закружился. На этот раз Пламенный удержался в седле, но ничем не мог остановить его пируэтов. Повод не помогал. Он заметил, что Боб поворачивается направо, и решил на будущее время действовать левой шпорой. Но, вслед за неожиданным поворотом, Боб немедленно начинал кружиться, и не было времени принять меры предосторожности.

— Ну Боб, — обратился он к животному, вытирая пот, слепивший глаза, — должен сознаться, что ты — самое проклятое и проворное существо, какое мне когда-либо приходилось встречать. Я знаю, чтобы тебя выпрямить, нужно только коснуться шпорой… Ах ты, скотина!

Едва шпора коснулась его, как Боб поднял заднюю ногу и больно ударил по стремени. Несколько раз Пламенный из любопытства повторял опыт, и каждый раз копыто Боба ударяло по стремени. Тогда Пламенный, решив последовать его примеру и прибегнуть к неожиданным мерам, внезапно вонзил в него обе шпоры и подхлестнул снизу хлыстом.

— Видно, тебя еще никто не брал в работу, — пробормотал он, когда Боб, недовольный, что так грубо прервали его забаву, полетел вперед.

Раз шесть Пламенный пускал в ход шпоры и хлыст, а затем стал наслаждаться бешеной скачкой. Не получая больше ударов, Боб через полмили перешел в легкий галоп. Волк, слегка отстававший, нагнал их, и все шло прекрасно.

— Я тебе еще покажу, мой мальчик. Ты у меня узнаешь, как кружиться, — говорил Пламенный лошади.

Но тут Боб повернулся. Он это сделал в самый разгар галопа, внезапно остановившись с широко расставленными ногами.

Пламенный, застигнутый врасплох, снова обхватил руками шею животного, и в ту же секунду Боб, оторвав ноги от земли, повернулся кругом. Только великолепный наездник мог усидеть в седле, и Пламенный едва не слетел на землю. К тому времени, как он выправился в седле, Боб несся в карьер назад по дороге, по какой они только что ехали, а Волк, с трудом поспевая, бежал в кустах.

— Ладно, проклятый, — ворчал Пламенный, работая шпорами и хлыстом. — Хочешь ехать назад, ну и поезжай, и будешь ехать, пока я тебя не загоню.

Когда, спустя некоторое время, Боб попытался замедлить бешеный ход, снова в него вонзились шпоры и хлыст и поддали жару. Решив, наконец, что лошадь достаточно наказана, Пламенный резко повернул ее и пустил легким галопом вперед по дороге. Спустя немного он натянул повод и остановил ее, чтобы посмотреть, не задыхается ли она. Постояв с минуту, Боб нетерпеливо повернул голову и шаловливо ткнулся носом в стремя, словно желая сказать, что пора уже трогаться в путь.

— Ах, черт бы меня побрал! — воскликнул Пламенный. — Ни злости, ни раздражения, ни усталости — и это после такой переделки. Ты — сокровище, Боб!

И снова Боб повел себя как подобает примерной лошади. Так продолжалось около часу, и опять Пламенный проникся к нему доверием, когда, без всякого предупреждения, Боб начал крутиться и закусывать удила. Пламенный прекратил эти выходки, пустив в ход шпоры и хлыст и заставив его пробежаться несколько миль в обратном направлении. Но когда он повернул его и снова пустил вперед, Боб сделал вид, что все его пугает — и деревья, и коровы, и кусты, и Волк, и его собственная тень, — короче, каждый предмет, попадавшийся на пути. В таких случаях Волк ложился в тени и наблюдал, а Пламенный сражался со своей лошадью.

Так прошел день. У Боба развилась привычка притворяться, будто он хочет кружиться, но на самом деле не кружился. Это было ничуть не лучше, ибо всякий раз Пламенный шел на удочку, сжимал ноги и напрягал все мускулы своего тела. А после нескольких таких провокаций Боб действительно начинал кружиться, и Пламенный, застигнутый врасплох, должен был снова обнимать его шею. Весь день Боб переходил от одного трюка к другому; пропустив с дюжину автомобилей по дороге в Окленд, он вздумал смертельно испугаться при виде самой обыкновенной маленькой повозки. Перед возвращением в стойло он завершил прогулку, завертевшись и поднявшись на дыбы одновременно; при этом мартингал лопнул, что дало ему возможность стать на задние ноги почти вертикально. Стременной ремень не выдержал, и Пламенный едва не слетел.

Но лошадь ему понравилась, и он не жалел о своей прогулке. Он понял, что Боб не коварен и не зол; вся беда была в том, что жизнь била в нем ключом, а по уму он превосходил обычную среднюю лошадь. Этот избыток жизненных сил и ум, соединенный с беспорядочной резвостью, сделали его таким, каков он был. Чтобы им управлять, нужны были сильная рука, умеренная строгость и некоторая жестокость, необходимая для утверждения своей воли.

— Или ты, или я, Боб, — несколько раз говорил ему Пламенный в течение этого дня.

А конюху он сказал в тот вечер:

— Ну не красавец ли? Видали вы такого? Лучшая лошадь, на какой мне когда-либо приходилось ездить, а я кое-что видал на своем веку.

Потом он обратился к Бобу, который повернул голову и ласково тыкался об него носом:

— Прощай, молодец! Увидимся в следующее воскресенье. Не забудь прихватить с собой весь запас твоих шуток!