Рассказ Эдгара По «Золотой Жук»

Несколько лет тому назад, я коротко познакомился с Вильямом Легран. Он принадлежал к старинной протестантской фамилии, довольно богатой в свое время, но которую несколько несчастий, следовавших одно за другим, довели до крайней нищеты. Желая избегнуть унижения банкротства, он оставил новый Орлеан — родину своих предков, и поселился на острове Сулливане близ Чарлстона, в Южной Каролине.

Этот остров престранный. Он весь покрыт морским песком и имеет в длину почти три мили, а в ширину не более четверти. От материка он отделен едва заметным ручьем, который протачивается сквозь густые камыши и глину, — любимое местопребывание водяных курочек. Растительность острова, как можно себе представить, весьма бедная, или лучше сказать, крошечная: там нет деревьев, даже посредственных. На западной оконечности, где стоит форт Мультри и несколько жалких деревянных строений, куда переезжают на лето во избежание пыли и лихорадок Чарлстона, можно встретить, правда, особую породу миниатюрных пальм. Зато весь остров, за исключением этого единственного уголка на западе и белесоватых берегов, покрыт густым кустарником пахучих мирт, так дорого ценимых английскими садовниками. Кустарник этот часто возвышается до 15 и 20 футов и образует собою почти непроницаемый лес, наполняющий воздух чудным благоуханием.

В самой глубокой чаще леса, недалеко от восточной оконечности острова, то есть самой дальней, Легран построил себе маленькую избушку, в которой и жил в то время, как я с ним познакомился. Знакомство наше скоро превратилось в тесную дружбу, потому что в этом добровольном отшельнике было многое, что могло возбудить участие и уважение. Я видел в нем следы глубокой учености, поддерживаемой блестящими умственными способностями, но со всем тем он был мизантроп и часто переходил от мгновенного воодушевления к грустной задумчивости. Легран имел у себя много книг, но читал их редко. Главное его развлечение состояло в рыбной ловле и охоте, любил он также бродить по берегу или между кустами мирт, отыскивая раковины и другие минералогические предметы — коллекция его натурального кабинета сделала бы честь Шваммердаму. Во время этих прогулок с ним обыкновенно ходил старый негр по имени Юпитер, отпущенный на волю еще до банкротства; ни просьбами, ни угрозами не могли склонить этого верного слугу, чтобы он оставил своего молодого масса Виль, за которым следить повсюду он считал своим неотъемлемым правом; кажется, даже сами родственники Леграна, заметив его расстроенную голову, поддерживали Юпитера в этом похвальном намерении, с той целью, чтобы он сделался как бы сторожем и смотрителем отшельника.

На острове Сулливане зимы бывают редко холодны, и если к концу года прибегают к помощи огня, то это считается какой-то особенностью. Однако в половине октября 18… г. случился день замечательно холодный. Именно перед закатом солнца я с трудом пробрался сквозь густой кустарник к хижине моего приятеля, которого не видал несколько недель. Я жил тогда в Чарлстоне, на расстоянии 9 миль от острова, а способы сообщения в то время были далеко не так удобны как теперь. Подойдя к домику, я по обыкновению постучался и, не получив ответа, отыскал ключ в известном мне месте, куда его прятали; я отворил дверь и вошел. Большой огонь пылал в камине. Это было для меня самой приятной неожиданностью. Я снял пальто, придвинул кресло к пылающим дровам и преспокойно уселся во ожидании хозяев.

Едва наступила ночь, как они явились и обошлись со мною чрезвычайно радушно. Юпитер, осклабясь во весь рот, доходивший у него до ушей, бегал туда и сюда, приготовляя ужин из водяных курочек, Легран же был в порывах восторга — как иначе назвать это? Он нашел нового рода раковину и, кроме того, с помощью Юпитера, поймал совершенно неизвестного жука — так, по крайней мере, он думал, и о котором, говорил он, желал знать мое мнение на другой день.

— Отчего же не сегодня вечером? — спросил я, потирая руки перед огнем и внутренно посылая к чертям все семейство жуков.

— А! если бы я знал, что вы здесь! — произнес Легран; я вас так долго не видал. Мог ли я предполагать, что вы придете ко мне именно сегодня? Возвращаясь домой, я встретил лейтенанта Ж…. из крепости и имел глупость одолжить ему на несколько часов моего жука, так что до завтра нельзя видеть этого редкого насекомого; но ночуйте у меня сегодня, я пошлю Юпитера за жуком до солнечного восхода. Это самая удивительнейшая вещь изо всего творения!

— Что это? — восход солнца?

— Э! нет! черт побери! Я вам говорю про жука. Вообразите, он блестящего золотого цвета, величиною почти с большой орех, с двумя черными крапинами на верху спины, и с третьей, немного продолговатой, пониже. Остальные разводы на голове….

— Стальные? Масса Виль! Прервал нерасслыша Юпитер, на нем нет ничего стального. Жук этот чисто золотой, и из массивного золота весь, кроме крыльев. Я еще никогда не видывал вполовину такого тяжелого.

— Положим, что ты и прав, Юп, отвечал Легран с большей живостью чем бы следовало при подобном замечании, но разве можно жечь кур!… Цвет насекомого, продолжал он, обращаясь ко мне, точно необыкновенный. Вы не найдете даже металла столь блестящего как его крылья. Но вы сами увидите завтра утром. Теперь же я постараюсь вам дать понятие о его фигуре.

Говоря эти слова, Легран сел к столу, на котором лежали чернила и перья, но не было бумаги. Он начал рыться в ящике, но не нашел ни клочка.

— Все равно, — произнес он, — этого будет довольно.

И он, вынув из кармана жилета, что-то вроде засаленного куска веленевой старой бумаги, начал чертить на ней пером.

Во все это время я сидел неподвижно у камина, потому что мне было все еще очень холодно. Когда рисунок Леграна пришел к концу, он передал его мне, не вставая с места. В эту самую минуту послышалось снаружи громкое ворчание, и вслед за ним царапание. Юпитер отпер дверь, в которую вбежала огромная собака Леграна и кинулась прямо ко мне на плечи с радостным визгом. Я умел еще прежде разными подачками снискать полное расположение этого пса. Когда он окончил свои прыжки, я взглянул на клочок бумаги, который держал в руках и, сказать правду, немало удивился рисунку моего друга.

— Да, — сказал я, наконец, после нескольких минут глубокого созерцания, — признаюсь вам — это престранный жук! Особенно для меня, он совершенно в новом роде. До сих пор я ничего не видал даже подобного, разве только изображение человечьего черепа, на который ваш жук так похож, как только может походить что-нибудь на череп.

— На череп?… — произнес Легран, — а, да! на бумаге действительно могло вам показаться что-нибудь вроде этого. Я понимаю. Две черные крапины похожи несколько на глаза, средняя изображает рот, не так ли? Да и форма его вообще овальная….

— Может быть, — отвечал я, — но со всем тем, любезный Легран, мне кажется, вы довольно плохой живописец. Я лучше подожду покуда увижу вашего жука, чтобы составить какое-нибудь понятие о его наружности.

— Хорошо-с! Не понимаю, как это случилось, — возразил Легран немного обиженным тоном. Я рисую довольно порядочно или, по крайней мере, должен бы был рисовать недурно, потому что у меня были хорошие учители и я не совершенный болван….

— Но, любезный друг, — прервал я, — вы, верно, смеетесь надо мною? Картинка ваша изображает преизрядно нарисованный череп, даже чрезвычайно правильный в отношении к остеологии, и ваш жук будет самый удивительнейший изо всего семейства жуков, если он похож на то, что вы нарисовали. Мы можем даже придать этому обстоятельству какое-нибудь суеверное начало. Так, например, вы назовете вашего жука: scarabaeus caput hominis, или как-нибудь вроде этого. В летописях натуральной истории случается много подобных названий. Но где же разводы, о которых вы говорили?

— Вы их не видите? — воскликнул Легран, — выходя из себя. Вы должны их видеть. Я нарисовал так же явственно, как в натуре. Кажется, довольно!

— Положим, что вы нарисовали, — сказал я, — но все-таки я ничего не вижу!

И я протянул ему рисунок, не прибавляя ни слова более, чтобы не выводить его из терпения. Но со всем тем я был крайне удивлен его словами; настойчивость Леграна подстрекала мое любопытство; что же касается до рисунка, на нем решительно не было видно никаких разводов и, в общем, он представлял вернейшее изображение мертвой головы.

Легран взял от меня бумагу с недовольным видом и, казалось, хотел смять ее с досады и бросить в огонь, как вдруг, взглянув нечаянно на рисунок, он остановился и начал глядеть на него с неописанным вниманием. В одно мгновение лицо его покраснело, потом он вдруг побледнел. В продолжение нескольких минуть он не переменял своего положения и рассматривал пристально рисунок, потом встал, взял со стола свечу и уселся на сундук на другом конце комнаты. Там он продолжал с тем же вниманием рассматривать бумагу, поворачивая ее на все стороны. Во все это время он не говорил ни слова; меня это крайне беспокоило, но я не хотел ничем раздражать худого расположения его духа. Наконец он вынул из кармана бумажник, положил в него картинку и потом спрятал бумажник в ящик, заперев этот последний на ключ. Тогда он, казалось, успокоился, но прежняя его восторженность совершенно исчезла. Вид Леграна показывал чрезвычайную озабоченность, но уже без примеси неудовольствия. По мере того как проходил вечер, он все делался задумчивее, и ни одна из моих шуток не могла его развлечь. Я имел намерение остаться у него ночевать, так как я уже это делал не один раз, но, видя расстроенное положение хозяина, счел за лучшее уйти. Легран не показал ни малейшего желания удержать меня, только при прощании он сжал мою руку сильнее обыкновенного.

Почти месяц спустя после описанного происшествия, — в продолжение этого времени я не имел никакого известия о Легране, — явился ко мне, в Чарлстон, слуга его Юпитер. Никогда еще я не видал доброго негра так глубоко опечаленным; я испугался, не случилось ли уже с моим приятелем какого-нибудь несчастия.

— Ну, Юп, сказал я, что нового? как поживает твой господин!

— Гм! сказать вам правду, масса, не так хорошо, как бы следовало.

— Не так хорошо? очень, очень жалею; но на что же он жалуется?

— А! в том-то и штука, что он не жалуется, а со всем тем очень болен.

— Болен, Юпитер? Да что же ты мне этого не говоришь? Он лежит?

— Нет, не лежит, но весь нехорош, и я в большом беспокойстве о добром масса Виль.

— Юпитер, я бы хотел понять что-нибудь из твоих слов. Ты говоришь, что твой господин болен? Разве он не говорил, чем он страдает?

— О, масса! тут совершенно напрасно ломать голову. Масса Виль постоянно говорит, что не имеет никакой болезни, но в таком случае, зачем он ходит задумчиво взад и вперед, повесив голову, надвинув брови и плечи, и бледный как мертвец! И к чему он все пишет цифры да цифры?

— Пишет что, Юпитер?

— Цифры с разными знаками на грифельной доске, и знаки-то самые непонятные. Мне даже становилось страшно, я каждую минуту должен за ним присматривать. — Прошлый раз он убежал от меня перед солнечным восходом, да и пропал на целый день. Я было приготовил свежий прут, чтобы отработать его порядком, когда он возвратится, да не хватило духу — у него такой жалкий вид!

— Право! Во всяком случае, ты поступаешь благоразумно, имея к нему сострадание. Его не надо наказывать, он может быть не в состоянии этого и вынести. Но не знаешь ли ты, что было причиною этой болезни, или лучше сказать, перемены в образе жизни? Не случилось ли с ним чего-нибудь особенного с тех пор, как я вас видел в последний раз?

— Ничего, масса, ничего не случилось с тех пор, но прежде, именно в тот день, когда вы были у нас….

— Что ты хочешь этим сказать? — спросил я с тревожным любопытством.

— Э! масса, я говорю о жуке, вот и все!

— О ком?

— О жуке. Я уверен, что этот золотой жук прокусил ему где-нибудь голову.

— Но почему же ты так думаешь, Юпитер?

— Потому что у жука есть клещи и рот. Я еще никогда не видывал подобного. Он ловит и кусает все, что ни попадется. Едва масса Виль успел поймать его, как должен был сейчас же выпустить из рук; я уверен, что в эту минуту масса Виль и был им укушен. Наружность жука, и в особенности рот его, мне очень не понравились, потому я и не решился дотронуться до него пальцами, но взял кусок бумаги и завернул в нее жука; так я поймал его.

— И ты думаешь, что господин твой был точно укушен жуком, и что он от этого болен?

— Не думаю, а уверен. Зачем масса только и бредит что о золоте? верно потому, что был укушен золотым жуком. Я не раз слышал об этих золотых жуках.

— Но почему же ты полагаешь, что он бредит только о золоте?

— Как же не полагать? он говорить об этом даже во сне.

— Ты может быть и прав, Юпитер, — произнес я после некоторого молчания. Но скажи мне, чем я обязан твоему посещению сегодня?

— Как это, масса?

— То есть, какое ты мне принес известие от г. Леграна?

— Не известие, а письмо, масса — вот оно.

И Юпитер подал мне бумагу, в которой я прочел следующее:

«Любезный друг!

Отчего я вас так долго не видал? Надеюсь, вы не рассердились за мой последний прием — этого не может быть.

Я в сильном беспокойстве с тех пор, как мы не видались. Мне нужно с вами поговорить, но не знаю, как приступить к этому. Даже не знаю, скажу ли вам все.

Несколько дней я чувствую себя не так-то хорошо, и бедный Юпитер жестоко надоедает мне своими аттенциями и ухаживанием. Поверите ли? прошлый раз он даже приготовил палку, в благодетельном намерении пристращать меня за то, что я ушел один ночью с острова и пробыл целый день в отлучке! Я уверен, что только моя жалкая фигура спасла меня от наказания.

К собранию моему, по части натуральной истории, я не прибавил еще ничего.

Приходите ко мне с Юпитером, если вы свободны. Приходите, приходите. Я имею крайнюю нужду видеть вас сегодня вечером по самому важнейшему делу.

Тон этого письма меня сильно встревожил. Слог его совершенно отличался от того, которым писал всегда Легран. О чем это он замышлял? Какая еще новая причуда поселилась в воспаленной его голове? Какое он мог иметь самое важнейшее дело? То, что говорил мне Юпитер, не предзнаменовало ничего хорошего. Я боялся, чтобы постоянное влияние несчастий не подействовало гибельно на умственные способности моего друга. Не думая ни минуты, я собрался идти с негром.

Подойдя к берегу, я увидел косу и три новых лопаты, лежащих на дне лодки, в которой нам нужно было переезжать.

— Юпитер, это что значит?

— Это? лопаты, масса, и коса, — отвечал он.

— Вижу, но зачем они здесь?

— Масса Виль велел мне купить эти вещи в городе, и я даже заплатил за них очень дорого.

— Но объясни, ради Бога, что масса Виль собирается делать с косою и лопатами?

— А! вы у меня спрашиваете более, чем я знаю. Он сам не понимает, зачем покупал, я уверен. Но все это происходит от жука.

Видя, что я не мог добиться никакого объяснения от Юпитера, которого весь ум был занят одним жуком, я сел в лодку и поставил парус. Но свежему попутному ветру мы быстро достигли небольшой бухты на севере, у форта Мультри, и после двухчасовой прогулки остановились у домика Леграна. Было около трех часов пополудни, Легран ожидал нас с нетерпением. Он сжал мою руку с какой-то лихорадочной поспешностью, что еще более усилило мои подозрения. Лицо его было покрыто смертной бледностью, глаза, и без того впалые, сверкали чрезвычайно.

После некоторых обыкновенных вопросов о здоровье, я не нашел ничего лучше, как спросить, отдал ли ему лейтенант Ж…. его жука.

— Да, да! отвечал Легран, — сильно покраснев, — я его взял у лейтенанта на другое же утро, ни за что на свете я не расстанусь с этим жуком. Знаете ли, что Юпитер совершенно прав насчет этого насекомого?

— В чем? — спросил я с грустным предчувствием в сердце.

— Предполагая, что этот жук действительно золотой!

Легран произнес эти слова с таким хладнокровным убеждением, что мне стало больно.

— Жук этот, продолжал Легран с торжественною улыбкою, предназначен обогатить меня, возвратить мне достояние моих отцов. Удивительно ли, что я им так дорожу? Так как судьбе угодно было мне его даровать, то мне остается только воспользоваться им с умением, для того, чтобы достигнуть сокровища, которого он есть указатель. Юпитер! принеси его.

— Кого это? масса…. жука, вы можете принести его сами.

Легран встал с важностью, не сказав ни слова, и отправился за жуком, который лежал под стеклянным колпаком. Жук этот был точно необыкновенно красив, неизвестный тогдашним натуралистам, и действительно мог иметь большую цену с ученой точки зрения. На одном конце спины у него были две круглые черные точки, а на другом продолговатое пятно. Крылья были чрезвычайно крепки, блестящи и точно имели вид почерневшего золота. К тому же он был замечательно тяжел, и, судя по этому качеству, можно было некоторым образом извинить мнение Юпитера; но что сам Легран соглашался с ним, вот чего я не понимал и, как ни раздумывал, никак не мог разрешить этой загадки.

— Я посылал за вами, — произнес Легран, после того, как я окончил рассматривание жука, — я прошу вас помочь мне советом и участием в исполнении неразгаданных путей судьбы и моего жука….

— Любезный друг! — вскричал я, прерывая его, — вы, верно, не так-то хорошо себя чувствуете, я бы вам советовал взять некоторые предосторожности. Лягте в постель, я останусь у вас несколько дней, покуда вы себя не почувствуете лучше. У вас лихорадка и….

— Пощупайте мой пульс, — сказал он.

Я взял его за пульс и, правду сказать, не нашел ни малейшего признака лихорадки.

— Вы можете быть больны и не имея лихорадки, — продолжал я, — позвольте же мне на этот раз быть вашим доктором. Прежде всего, ложитесь в постель, потом….

— Вы ошибаетесь, — прервал он, — я чувствую себя довольно хорошо, как только можно быть в моем напряженном состоянии. И если вы точно желаете мне полного здоровья, то вероятно облегчите это положение.

— Что же нужно для этого? — спросил я.

— Очень немногое. Юпитер и я, отправляемся по делу в горы, на твердую землю, и нам нужен помощник, на которого бы можно было совершенно положиться; этот единственный человек — вы. Исполнится или нет наше предприятие, во всяком случае, мое беспокойство пройдет.

— Я имею самое живейшее желание услужить вам, — сказал я, — но…. одно слово: имеет ли отношение проклятый жук с нашим путешествием в горы?

— Разумеется.

— В таком случае, любезный Легран, я никак не могу содействовать такому совершенно безумному предприятию.

— Жаль, очень жаль; нечего делать, мы должны пуститься одни.

— Одни? А! бедный, решительно сошел с ума! — подумал я. — Скажите, наконец, на сколько времени вы отправляетесь?

— Вероятно на ночь. Мы пойдем сейчас же и, во всяком случае, возвратимся к солнечному восходу.

— И вы мне обещаете, как честный человек, что, исполнив свою прихоть и окончив дело с жуком, вы возвратитесь домой и будете в точности следовать советам моим и вашего доктора!

— Обещаю. А теперь отправимся, потому что времени терять нельзя.

Я последовал за моим приятелем, скрепя сердце. В четыре часа мы пустились в путь, Легран, Юпитер, собака и я. Юпитер нес косу и лопаты. Мне казалось, что он взялся непременно нести эти инструменты не по усердию слуги, а боясь оставить их в руках своего бедного господина. При всем этом он был в самом худом расположении духа, и слова: «проклятый жук!» были одни, которые он произнес во все время нашего перехода. На мою долю пришлось нести два потайных фонаря; что ж до Леграна, он довольствовался одним жуком, неся его повешенного на нитке и поворачивая во все стороны, в то время как сам выступал с важностью волшебника. При виде этих признаков сумасшествия, у меня невольно навернулись слезы; я подумал, однако, что в настоящую минуту было благоразумнее исполнить его волю, покуда я не буду в состоянии употребить с успехом какие-нибудь сильные меры. Я попробовал, однако, хотя совершенно без пользы, спросить о цели нашего путешествия. Но он, уговорив меня на это дело, не давал себе даже труда отвечать. При всех моих вопросах Легран повторял только: «Посмотрим!»

Переехав на челноке на противоположный берег, мы пустились по гористой местности по направлению северо-запада, сквозь совершенно дикое и пустынное место, где нельзя было отыскать человеческого следа. Легран шел мерным шагом, останавливаясь только по некоторым приметам, которые он сделал, казалось, прежде.

Путь наш, таким образом, продолжался около двух часов; солнце уже садилось, как вдруг мы вошли в такую глушь, которая была страшнее всего, что мы видели до сих пор; это было плоское место близ вершины крутой горы, покрытой с верху до низу лесом и огромными камнями, разбросанными повсюду, и которые неминуемо слетели бы вниз, если бы не были удержаны деревьями; глубокие рвы, пересекающие гору по разным направлениям, придавали этому месту характер мрачной торжественности.