Повесть Горького «Жизнь ненужного человека»: Страница 37

Сквозь слой грязи на щеках Якова выступала краска возбуждения, глаза у него горели, он причмокивал губами, точно всасывая что-то живительное, освежающее. У Евсея шевелилась зависть к этому здоровому, жадному телу. Он упорно начал напоминать себе о том, как Яков колотил его крепкими кулаками по бокам. Но радостная речь звучала не умолкая, вокруг Евсея носились, точно ласточки – звеня, ликующие слова и возгласы. Он с невольной улыбкой слушал и чувствовал, что распевается надвое, хотелось слушать, и было неловко, почти совестно. Он вертел головой и вдруг увидел за окном лицо Грохотова. На левом плече шпиона и на руке у него висели рваные брюки, грязные рубахи, пиджаки. Незаметно подмигнув Климкову, он прокричал кислым голосом:

– Старое платье продаю-покупаю…

– Мне пора! – сказал Евсей, вскакивая на ноги.

– Ты в воскресенье свободен? Приходи ко мне… нет, Лучше я к тебе – это где?

Евсей молчал, ему не хотелось указать свою квартиру.

– Ты что? С барышней живёшь? Эка важность! Познакомь, вот и всё, чего стыдишься? Верно ли?

– Я, видишь ли, живу не один…

– Ну, да…

– Только я не с барышней, а – со стариком. Яков расхохотался.

– Экий ты нескладный! Чёрт знает как говоришь! Ну, старика нам не надо, конечно. А я живу с двумя товарищами, ко мне тоже неудобно заходить. Давай, уговоримся, где встретиться…

Уговорились, вышли из трактира, и, когда Яков, прощаясь, ласково и сильно пожал руку Климкова, Евсей пошёл прочь от него так быстро, как будто ждал, что брат воротится и отнимет это крепкое рукопожатие. Шёл он и уныло соображал:

«Здесь самое клёвое место, здесь, говорят, больше всего революционеров – Яков будет мешать…»

По душе у него прошло серою тенью злое раздражение.

– Старое платье продаю! – пропел Грохотов сзади него и зашептал: – Покупай рубашку, Климков!

Евсей обернулся, взял в руки какую-то тряпку и начал молча рассматривать её, а шпион, громко расхваливая товар, шёпотом говорил:

– Гляди, – ты попал в точку! Кудрявый – я к нему присмотрелся – социалист! Держись за него, с ним можно много зацепить. – И, вырвав из рук Евсея тряпку, обиженным голосом закричал: – Пять копеек? За такую вещь? Смеёшься, друг, напрасно обижаешь… Иди своей дорогой, иди! – И, покрикивая, зашагал через улицу.

«Вот, теперь я сам буду под надзором!» – подумал Евсей, глядя в спину Грохотова.

Когда малоопытный шпион знакомился с рабочими, он был обязан немедленно донести об этом своему руководителю, а тот или давал ему более опытного в сыске товарища, или сам являлся к рабочим, и тогда завистливо говорилось:

«Захлестнулся в провокацию».

Такая роль считалась опасной, но за предательство целой группы людей сразу начальство давало денежные награды, и все шпионы не только охотно «захлёстывались», но даже иногда старались перебить друг у друга счастливый случай и нередко портили дело, подставляя друг другу ножку. Не раз бывало так, что шпион уже присосался к кружку рабочих, и вдруг они каким-то таинственным путём узнавали о его профессии и били его, если он не успевал вовремя выскользнуть из кружка. Это называлось – «передёрнуть петлю».

Климкову было трудно поверить, что Яков социалист, и в то же время ему хотелось верить в это. Разбуженная братом зависть перерождалась в раздражение против Якова за то, что он встал на дороге. И вспоминались его побои.

Вечером он сообщил Петру о своём знакомстве.

– Ну, и что же? – сердито спросил Пётр. – Не знаешь, что надо делать? На какой же чёрт вашего брата учат?

Он убежал куда-то, встрёпанный, худой, с тёмными пятнами под глазами.

«Видно, опять в карты проигрался!» – скучно подумал Климков.

На другой день об успехе Евсея узнал Саша, подробно расспросил его, в чём дело, подумал и, гнило улыбаясь, начал учить:

– Погодя немного, ты осторожно скажешь им, что поступил конторщиком в типографию, – слышишь? Они спросят – не можешь ли ты достать шрифта? Скажи – могу, но умей сказать это просто, так, чтобы люди видели, что для тебя всё равно: достать – не достать… Зачем – не спрашивай! Веди себя дурачком, каков ты есть. Если ты это дело провалишь – тебе будет скверно… После каждого свидания – докладывай мне, что слышал…

Евсей чувствовал себя перед Сашей маленькой собачкой на верёвке, смотрел на его прыщеватое, жёлтое лицо и, ни о чём не думая, ждал, когда Саша выпустит его из облака противных запахов, – от них тошнило.

Он пошёл на свидание с Яковом пустой, как труба, но когда увидал брата с папиросой в зубах, в шапке набекрень, – дружески улыбнулся ему.

– Как дела? – весело крикнул Яков.

– Нашёл работу, – ответил Евсей и тотчас подумал:

«Это я сказал прежде времени…»

– Где?

– В типографии, конторщиком…

Яков громко свистнул.

– В типографии?.. – Хочешь – в гости сведу? Хорошая компания, две девицы – одна модистка, другая шпульница. Слесарь один, молодой парень, гитарист. Потом ещё двое – тоже народ хороший…

Он говорил быстро, глаза его радостно улыбались всему, что видели. Останавливаясь перед окнами магазинов, смотрел взглядом человека, которому все вещи приятны, всё интересно, – указывал Евсею на оружие и с восторгом говорил:

– Револьверы-то? Словно игрушки…

Подчиняясь его настроению, Евсей обнимал вещи расплывчатым взглядом и улыбался удивлённо, как будто впервые он видел красивое, манящее обилие ярких материй, пёстрых книг, ослепительную путаницу блеска красок и металлов. Ему нравилось слушать голос Якова, была приятна торопливая речь, насыщенная радостью, она так легко проникала в тёмный пустырь души.

– Весёлый ты! – одобрительно сказал он.

– Очень! Плясать научился у казаков – у нас на фабрике два десятка казаков стоят. Слыхал ты, у нас бунтовать хотели? Как же, в газетах про нас писали…

– Зачем же бунтовать? – спросил Евсей, задетый простотой, с которою Яков говорил о бунте.

– Как – зачем? Обижают нас, рабочих… Что же нам делать?..

– А казаки что?

– Ничего! Сначала думали, что они нам – начальство, а потом говорят: «Товарищи, давайте листочков…»

Яков вдруг оборвал речь, взглянул в лицо Евсея, нахмурил брови и с минуту шёл молча. А Евсею листочки напомнили его долг, он болезненно сморщился и, желая что-то оттолкнуть от себя и от брата, тихо проговорил:

– Читал я эти листочки…

– Ну? – спросил Яков, замедляя шаг.

– Непонятно мне…

– А ты почитай ещё.

– Не хочу…

– Неинтересно?

– Да…

Несколько времени шли молча. Яков задумчиво насвистывал, мельком поглядывая в лицо брата.

– Нет, листочки эти – дорогое дело, и читать их нужно всем пленникам труда, – задушевно и негромко начал он. – Мы, брат, пленники, приковали нас к работе на всю жизнь, сделали рабами капиталистов, – верно ли? А листочки эти освобождают человеческий наш разум…

Климков пошёл быстрее, ему не хотелось слушать гладкую речь Якова, у него даже мелькнуло желание сказать брату:

«Об этом ты не говори со мной, пожалуйста…»

Но Яков сам прервал свою речь:

– Вот он, Зоологический…