Повесть Горького «Жизнь ненужного человека»: Страница 20

Он шептал долго, торопливо, а его глаз все время подозрительно бегал по сторонам, и, когда отворялась дверь, сыщик подскакивал на стуле, точно собираясь убежать. От него пахло какой-то мазью; казалось, что он стал менее грузен, ниже ростом и потерял свою важность.

– Прощай! – говорил он, положив руку на плечо Евсея. – Живи осторожно. Людям не верь, женщинам – того больше. Деньгам цену знай. Серебром – купи, золото – копи, меди – не гнушайся, железом – обороняйся, есть такая казацкая поговорка. Я ведь казак, н-на…

Евсею было тяжело и скучно слушать его, он не верил ни одному слову сыщика и, как всегда, боялся его. Когда он ушёл – стало легче, и Климков усердно принялся за работу, стараясь спрятаться в ней от воспоминаний о Раисе и всех дум.

В нём что-то повернулось, пошевелилось в этот день, он чувствовал себя накануне иной жизни и следил искоса за Дудкой, согнувшимся над своим столом в облаке серого дыма. И, не желая, думал:

«Как всё делается, – сразу! Вот – зарезалась…»

Вечером он шёл по улице рядом с Дудкой и видел, что почти все люди замечают старика, иногда даже останавливаются, осматривая его.

Дудка шагал не быстро, но широко, на ходу его тело качалось, наклоняясь вперёд, и голова тоже кланялась, точно у журавля. Он согнулся, положил руки за спину, полы его пиджака разошлись и болтались по бокам, точно сломанные крылья.

В глазах Климкова внимание людей к старику ещё более выделяло его на особое место.

– Как тебя зовут?

– Евсей…

– Иоанн – хорошее имя! – заметил старик, поправляя длинной рукой свою измятую шляпу. – У меня был сын – Иоанн…

– А где он?

– Это тебя не касается, – спокойно ответил старик. А через несколько шагов добавил тем же тоном: – Если говорят – был, значит – нет! Уже нет…

Оттопырил нижнюю губу, почесал её мизинцем и негромко проговорил:

– Увидим, кто – кого…

Потом повернул шею на сторону, наклонил голову и, поглядывая в глаза Климкова, внушительно сказал, вытянув палец в воздухе перед собой:

– Сегодня придёт ко мне один приятель, – у меня есть приятель, – один! Что мы говорим, что делаем – это тебя не касается. Что ты знаешь – я не знаю, и что ты делаешь – не хочу знать. Так же и ты. Непременно…

Евсей молча кивнул головой.

– Этому следуй вообще, – ко всем людям применяй. О тебе никто ничего не знает – и ты ничего не знаешь о других. Путь гибели человеческой – знание, посеянное дьяволом. Счастие – неведение. Ясно.

Евсей внимательно слушал, заглядывая в лицо ему; старик, заметив это, проворчал:

– В тебе есть – я замечаю – человеческое…

И прибавил:

– Что-то человеческое есть также и у собак…

По узкой деревянной лестнице они влезли на душный чердак, где было темно и пахло пылью. Дудка дал Евсею спички и велел посветить ему, потом, согнувшись почти вдвое, долго отпирал дверь, обитую рваной клеёнкой и растрёпанным войлоком. Евсей светил, спички жгли ему кожу пальцев.

Старик жил в длинной и узкой белой комнате, с потолком, подобным крышке гроба. Против двери тускло светилось широкое окно, в левом углу у входа маленькая печь, по стене налево вытянулась кровать, против неё растопырился продавленный рыжий диван. Крепко пахло камфорой и сухими травами.

Старик открыл окно и шумно вздохнул.

– Хорошо, когда воздух чистый! – сказал он. – Спать ты будешь на диване. Как твоё имя – Алексей?

– Евсей…

Он взял лампу со стола, поднял её и указал пальцем на стену.

– Вот сын мой – Иоанн…

В узкой белой рамке, незаметной на стене, висел портрет, сделанный тонкими штрихами карандаша, – юное лицо с большим лбом, острым носом и упрямо сжатыми губами.

Лампа в руке старика дрожала, абажур стучал о стекло, наполняя комнату тихим, плачущим звоном.

– Иоанн! – повторил старик, ставя лампу на стол. – Имя человека много значит…

Он высунул голову в окно, с шумом потянул в себя холодный воздух и, не оборачиваясь к Евсею, приказал ему поставить самовар.

Пришёл горбатый человек, молча снял соломенную шляпу и, помахивая ею в лицо себе, сказал красивым грудным голосом:

– Душно, хотя уже осень…

– Ага, пришёл! – отозвался Дудка. Стоя у окна, они тихо заговорили. Евсей понял, что говорят о нём, но не мог ничего разобрать. Сели за стол, Дудка стал наливать чай, Евсей исподволь и незаметно рассматривал гостя – лицо у него было тоже бритое, синее, с огромным ртом и тонкими губами. Тёмные глаза завалились в ямы под высоким гладким лбом, голова, до макушки лысая, была угловата и велика. Он всё время тихонько барабанил по столу длинными пальцами.

– Ну, читай! – сказал Дудка.

Горбатый вынул из кармана пиджака пачку бумаги, развернул.

– Титулы я пропущу…

Кашлянул и, полузакрыв глаза, начал читать:

– «Мы, нижеподписавшиеся, люди никому неведомые и уже пришедшие в возраст, ныне рабски припадаем к стопам вашим с таковою горестною жалобой, изливаемой нами из глубин наших сердец, разбитых жизнью, но не потерявших святой веры в милосердие и мудрость вашего величества…» Хорошо?

– Продолжай! – сказал Дудка.

– «Для нас вы есть отец народа русского, источник благой мудрости и единственная на земле сила, способная…»

– Лучше – могущественная, – заметил Дудка.

– Подожди!.. «способная водворить и укрепить в России справедливость»… – здесь нужно поставить, для стройности, ещё какое-то слово, не знаю какое…

– Осторожнее со словами! – сказал Дудка строго, но негромко. – Помни, в них, для каждого человека, особый смысл.

Горбатый взглянул на него, поправил очки.

– Да… «Распадается великая Россия, творится в ней неподобное, совершается ужасное, подавлены люди скорбью бедности и нищеты, извращаются сердца завистью, погибает терпеливый и кроткий человек русский, нарождается лютое жадностью бессердечное племя людей-волков, людей-хищников и жестоких. Разрушена вера, ныне мятутся народы вне её священной крепости, и отовсюду на беззащитных устремляются люди развращённого ума, пленяют их своей дьявольской хитростью и влекут на путь преступлений против всех законов твоих, владыко жизни нашей…»

– Владыко – это архиерей! – пробормотал Дудка. – Надо как-то иначе. И надо сказать прямо: начинается в людях всеобщее возмущение жизнью, а потому ты, который призван богом…

Горбатый отрицательно покачал головой.

– Мы можем указать, но не имеем права советовать…

– Кто есть враг наш, и какое имя его? Атеист, социалист, революционер – тройное имя. Разрушитель семьи, похищающий детей наших, провозвестник антихриста…

– Мы с тобой в антихриста не верим… – тихо сказал горбатый.

– Всё равно! Мы говорим от множества людей – они верят в антихриста… Мы должны указать корень зла. Где видим его? В проповеди разрушения…

– Он это сам знает…