Очерк Салтыкова-Щедрина «Помпадуры и помпадурши»: Страница 8

Мерзопупиос вильнул всем телом.
-- Собственность есть священнейшее из прав человека! -- продолжал Митя, -- и взыскания по бесспорным обязательствам...
Митенька запнулся, потому что вспомнил, что сам не заплатил еще своего долга Дюссо.
-- Я надеюсь, что вы не заставите меня повторять это, -- продолжал он и взглядом отпустил Мерзопупиоса.
Я не буду описывать дальнейших представлений. У управляющего палатой государственных имуществ Митенька спросил, в каком состоянии находится скотоводство в губернии, у председателя казенной палаты -- до какой цифры простирается питейный доход, и т.д. Всем вообще сказал, что очень рад найти в них достойных и опытных руководителей.
Не могу умолчать и об разговоре с губернским полковником. Впустивши его в кабинет, Митенька даже счел за надобное притворить за ним дверь поплотнее и вообще, кажется, предположил себе всласть отвести душу беседой с этим сановником.
-- Что вы скажете, полковник, насчет здешнего образа мыслей? -- спросил он, значительно понизивши голос.
-- Образ мыслей здесь самый, вашество, благонамеренный, -- отвечал полковник, -- и если б только начальство уважило мое ходатайство о высылке отставного поручика Шишкина, то смело могу сказать...
-- Кто этот Шишкин? -- прервал Митенька, несколько встревожившись.
-- Отставной поручик-с. Вы не можете вообразить себе, вашество, что это за ужаснейший человек! Намеднись, можете себе представить, ухитрился пролезть под водою в женскую купальню!
-- И много там дам было?
-- В самый, вашество, раз попал! И представьте, вашество, что говорит в свое оправдание: "Я, говорит, с купчихой Берендеевой хотел свидание иметь!" -- "Да разве вам нет, сударь, других мест для свиданий? разве вы простолюдин какой-нибудь, что не можете благородным манером свидание получить?"
-- Однако у него губа не дура, у этого Шишкина.
-- Просто, вашество, весь женский пол целую неделю в смятении был.
-- Гм... об этом нужно подумать! Ну, а политического ничего нет?
-- Политического, вашество, решительно ничего в нашей губернии нет.
-- А молодые люди есть?
-- Есть, вашество, но это именно прекраснейшие молодые люди, из которых со временем образуются прекраснейшие сановники.
-- Что читают?
-- "Московские ведомости", вашество, но и то -- как бы сказать? -- одно литературное прибавление, а не политику.
Собеседники на минуту смолкли.
-- Знаете ли что? -- первый прервал молчание Митенька, -- я думаю преимущественно обратить внимание на общественную безопасность... а?
-- Конечно, вашество, это самая главная вещь в губернии. Вот если б, вашество, Шишкина...
-- Потому что -- вы меня понимаете? -- если общественная безопасность обеспечена, то, значит, и собственность ограждена, и всяким удовольствиям мирные граждане могут предаваться с полною непринужденностью...
-- Уж на что же лучше! Только бы, вашество, Шишкина... право, вашество, это не человек, а зараза!
-- Об Шишкине, полковник, не заботьтесь. Я ручаюсь вам, что сделаю из него полезного члена общества! А еще я полагаю посмотреть здешний гостиный двор и установить равновесие между спросом и предложением!
Полковник потупился, потому что не понимал.
-- Я вижу, что это для вас ново. "Спрос" -- это вообще... требование товара; "предложение" -- это... это предложение товара же. Понимаете? Теперь, значит, если спрос велик, а предложение слабо, то цена на товар возвышается, и бедные от этого страдают...
-- Это, вашество, будет для города такая польза... такое, можно сказать, благодеяние...
-- Я хочу, чтоб у меня каждый мог иметь все, что ему нужно, за самую умеренную цену! -- продолжал Митенька и даже сам выпучил глаза, вспомнив, что почти такую же штуку вымолвил в свое время Генрих IV.
Собеседники опять смолкли, потому что полковник окончательно раскис.
-- Ну-с, очень рад; очень счастлив, что нахожу такого опытного и достойного руководителя, -- заключил Митенька и расстался с полковником.
В это же утро Митенька посетил острог; ел там щи с говядиной и гречневую кашу с маслом, выпил кружку квасу и велел покурить в коридоре. Затем посетил городскую больницу, ел габер-суп, молочную кашицу и велел покурить в палатах.
-- А thea chinensis [китайский чай] частенько прописываете? -- любезно спросил он ординатора, который следовал за ним как тень.
Ординатор понял шутку и улыбнулся.
-- Нет, кроме шуток, -- прибавил Митенька, -- я нахожу, что здесь хоть куда! Только, пожалуйста, курите почаще! Я особенно об этом прошу!
Затем, так как уж более не с кем было беседовать и нечего осматривать, то Митенька отправился домой и вплоть до обеда размышлял о том, какого рода произвел он впечатление и не уронил ли как-нибудь своего достоинства. Оказалось, по поверке, что он, несмотря на свою неопытность, действовал в этом случае отнюдь не хуже, как и все вообще подобные ему помпадуры: Чебылкины, Зубатовы, Слабомысловы, Бенескриптовы и Фютяевы.

Митенька очень хорошо запомнил совет Оболдуй-Тараканова, заповедавшего ему прежде всего обратить внимание на соединение общества. Совет этот отлично гармонировал с его собственными сибаритскими наклонностями (genre Oeil de Boeuf) [в стиле "Бычьего Глаза"]. "Что такое общество?" -- задал он себе вопрос и тотчас без запинки отвечал, что общество составляют les dames et les messieurs. "Что нужно, чтобы общество жило в единении?" -- нужно удалить от него такие мысли, которые могут служить поводом для раздоров и пререканий. Вот Мерзопупиос и Штановский засели там в своей мурье и грызутся, разбирая по косточкам вопрос о подсудности, -- это понятно, потому что они именно ничего, кроме этой мурьи, и не видят; но общество должно жить не так, оно должно иметь идеи легкие. Les messieurs et les dames обязаны забывать обо всем, кроме взаимных друг к другу отношений. Поэтому города, в которых господствует легкое поведение, процветают и отличаются веселостью; города же, в которых les messieurs вносят служебные свои дрязги даже в частную жизнь, отличаются унынием, и les dames, вследствие того, приобретают там скверную привычку ложиться спать вместе с курами.
Во время утренних своих слоняний с визитами по Семиозерску Митенька, как знаток по части клубнички, не мог не заметить, что город обладает в изобилии самыми разнообразными "charmants minois" [очаровательными мордочками], которые, однако ж, вследствие неряшества и домоседства, кажутся заспанными и даже словно беременными. В домах он заметил какой-то странный, почти необъяснимый запах ("Черт его знает! словно детьми или морскими травами пахнет!") и чуть-чуть было не распорядился, чтоб покурили. "А все это оттого, что мастера нет, который вдохнул бы душу в эти хорошенькие материалы... нет! надо их подтянуть!"
Эта идея до того ему понравилась, что он решился провести ее во что бы то ни стало и для достижения цели действовать преимущественно на дам. Для начала, обед у губернского предводителя представлял прекраснейший случай. Там можно было побеседовать и о spectacles de societe [любительских спектаклях] и о лотерее-аллегри, этих двух неизменных и неотразимых административных средствах сближения общества.
В этих видах он отправился на обед несколько пораньше ("кстати уж и за предводительшей приударить!" -- подумал он), но оказалось, что на этот раз весь губернский люд словно сговорился и собрался ранее обыкновенного. Оставалось покориться.
Предводительша, пикантная брюнетка, взглянула на него довольно пронзительно и указала место подле себя. Кругом тоже сидели дамы, в числе которых было несколько действительно хорошеньких.
-- Да избавьте вы нас, Дмитрий Павлыч, ради бога, от этого разбойника Мухоярова, который заодно с губернским правлением по дорогам грабит! -- совершенно некстати забасил хозяин.
-- Pardon, cher Платон Иваныч, позвольте мне на этот раз не слушать вас! Я, конечно, сделаю все, что вам угодно будет мне приказать, но здесь я исключительно в распоряжении дам, -- отвечал Митенька, очень грациозно поматывая головкой.
Дамы просияли и инстинктивно оправили свои платья.
-- Бывают у вас здесь спектакли? -- обратился Митенька к хозяйке.
-- Да... зимою приезжают какие-то актеры, но мы их никогда не видим, -- отвечала хозяйка и опять взглянула на Митеньку.
"Так бы я тебя и съел!" -- подумал Митенька, пожирая ее глазами, но вслух продолжал:
-- Нет, я, конечно, не об городских спектаклях говорю... я говорю об так называемых spectacles de societe...
Из дам некоторые перешепнулись, другие перемигнулись, как будто говорили друг другу: а вот, погоди, заставит он нас всех петь водевильные куплеты и изображать "резвящихся русалок"!
-- Нет, здесь этим некому было заняться.
-- Но вы, Татьяна Михайловна?
-- Я?.. а почему вы предполагаете, что именно я могу этим заняться?
Митенька сконфузился; он, конечно, был в состоянии очень хорошо объяснить, почему он так думает, но такое объяснение могло бы обидеть прочих дам, из которых каждая, без сомнения, мнила себя царицей общества. Поэтому он только мял в ответ губами. К счастию, на этой скользкой стезе он был выручен вошедшим официантом, который провозгласил, что подано кушать. Татьяна Михайловна подала Митеньке руку. Процессия двинулась.
-- Давайте вашу руку, но за обедом вы мне непременно должны объяснить, почему вы считаете, что именно я должна принять на себя устройство спектакля? -- полушепотом сказала хозяйка дорогой.
-- Стоит только взглянуть на вас, чтобы... -- начал Митенька и не кончил.
-- А? -- не то насмешливо, не то сочувственно произнесла Татьяна Михайловна.
За столом разместились попарно, то есть мужчины вперемежку с дамами. Излишек мужчин (преимущественно старцы, уже совсем непотребные) сгруппировался на другом конце стола, поближе к хозяину.
-- Ну-с, "чтобы"?.. -- начала опять Татьяна Михайловна, очевидно, кокетничая. Она кушала при этом суп с такою грацией, как будто играла ложкой.
-- Чтобы убедиться, что вы -- единственная женщина, которая может привлечь...
-- Публику?
-- Вы жестоки, Татьяна Михайловна.
-- Вашество! рекомендую вам пирожки! у меня для них особенный повар есть! в Новотроицком учился! -- приглашал с другого конца хозяин дома.
-- Ем-с, Платон Иваныч; пирожки действительно бесподобны.
-- Шесть лет в ученье был, -- продолжал хозяин, но Митенька уже не слушал его. Он делал всевозможные усилия, чтоб соблюсти приличие и заговорить с своею соседкой по левую сторону, но разговор решительно не вязался, хотя и эта соседка была тоже очень и очень увлекательная блондинка. Он спрашивал ее, часто ли она гуляет, ездит ли по зимами Москву, но далее этого, так сказать, полицейского допроса идти не мог. И мысли, и взоры его невольно обращались к хорошенькой предводительше.
-- Кушайте же пирожки; их шесть лет учились готовить, -- насмешливо говорила между тем хозяйка.
Митенька ободрился.
-- Так вы согласны будете взять на себя труд устроить spectacle de societe? -- спросил он.
-- Да, если вы будете внимательны к нашим дамам... Mesdames! Дмитрий Павлыч просит, чтоб вы приняли участие в предполагаемом им спектакле! Но вы и сами непременно должны принять в нем участие, -- продолжала она, обращаясь к Митеньке, -- вы должны быть нашим premier amoureux... [первым любовником]
-- Да, да! непременно, непременно! -- вторили дамы.
-- Увы! для меня это недоступно! Печальная необходимость... мой пост... Но я могу, если угодно, быть вашим режиссером, mesdames, и тогда -- прошу меня слушаться! потому что ведь я очень строг.
-- Будто бы строги? -- мимоходом заметила предводительша, взглядывая на него исподлобья.
-- Увы!.. боюсь, что нет!
-- Это вы, вашество, их спектакль устроить приглашаете? -- вступился опять хозяин, -- напрасно стараетесь! Эта штука у нас пробована и перепробована!
-- Mon mari va dire quelque betise [мой муж скажет сейчас какую-нибудь глупость], -- шепнула предводительша про себя, но так, что Митенька слышал.
-- А что же? -- спросил он предводителя.
-- Да наши барыни, как соберутся, так и передерутся! -- ответил хозяин, отнюдь не церемонясь.
-- Fi, mon ami [фи, мой друг], какие ты вещи говоришь! -- обиделась супруга его.
-- Ну, уж извини меня, Татьяна Михайловна! а что правда, то правда!
-- Какие же пиесы мы будем играть? -- молвила блондинка, сидевшая по левую сторону.
-- Позвольте... я знаю, например, водевиль... он называется "Аз и Ферт"... le litre est bizarre, mesdames [странное название, сударыни], но пиеска, право, очень-очень миленькая! Есть в ней этакое brio... [воодушевление]
-- Я однажды в Москве у князя Сергия Борисыча "Полковника старых времен" играла, -- пискнула было вице-губернаторша, но на нее никто не обратил внимания.
-- Есть еще, вашество, пиеска: "Несчастия красавца", -- откликнулся хозяин, может быть, с намерением, а может быть, и без намерения, но Митенька почувствовал, что его в это время словно ударило чем в спину.
-- Да, и такая пиеса есть, -- сказал он, -- но, признаюсь, я более люблю живые картины. Je suis pour les tableaux vivants, moi! [Что касается меня, то я за живые картины!]
На минуту все смолкли; слышен был только стук ножей и вилок.
-- Дурак родился! -- сказал хозяин.
Все засмеялись.
-- Но, Платон Иваныч, позвольте вам заметить, что если всегда в подобные минуты должен непременно родиться дурак, то таким образом их должно бы быть уж чересчур много на свете! -- заметил Митенька.
-- А вашество разве думали, что их мало?
Митеньке сделалось положительно неловко, потому что хозяин, очевидно, начинал придираться.
-- Mon mari est j'aloux! [Мой муж ревнует!] -- шепнула опять-таки про себя предводительша, очень мило обгладывая крылышко цыпленка.
Начали подавать шампанское. Начались поздравления и пожелания. Предводительша мило чокнулась и сказала:
-- Je desire que vous nous restiez le plus longtemps possible! [Я желаю, чтоб вы оставались у нас как можно дольше!]
-- А еще что? -- процедил сквозь зубы Митенька.
-- Nous verrons [увидим], -- тоже процедила хозяйка.
-- Вашество! извините! тоста не провозглашаю, а за здоровье ваше выпью с удовольствием! -- говорил между тем предводитель.
"Ишь ведь оболтус! и у себя-то не хочет почтения сделать!" -- подумал Митенька, припомнивший теорию предводителя о государевых писарях.
-- Вот у меня письмоводитель в посреднической комиссии есть, так тот мастер за обедами предики эти говорить, -- продолжал хозяин, -- вот он!
Тут только Митенька заметил, что в темном углу комнаты, около стены, был накрыт еще стол, за которым сидели какие-то три личности. Одна из них встала.
-- Я от хлеба-соли никому не отказываю! потому -- народ бедный, оборванцы! -- ораторствовал хозяин, -- прикажете ему, вашество, приветствие сказать?
-- Отчего же... я с удовольствием!
-- Катай, Анпетов!
-- Ах, mon ami, какие у тебя выражения!
-- Ну, уж, Татьяна Михайловна, не взыщи! каков есть, таков и есть! Что правда, то правда!
Анпетов вышел к середине стола и произнес:
-- Почтеннейшие госпожи и милостивые господа!
Если солнцу восходящу всякая тварь радуется и всякая птица трепещет от живительного луча его, то значит, что в самой природе всеблагой промысел установил такой закон, или, лучше сказать, предопределение, в силу которого тварь обязывается о восходящем луче радоваться и трепетать, а о заходящем -- печалиться и недоумевать.
Здесь вижу я, благородные слушательницы и почтеннейшие слушатели, собрание гостей именитых, в целом крае славных, и между ними некоего, который именно тот восходящий солнца луч прообразует, о коем сказано. Он еще млад, но умудрен знаниями; глава его не убелена сединами, но ум обогащен наукой. Не дерзостный и не гордостный, но благостный и душеприятный пришел ты к нам! дерзнем ли же мы пренебречь тем законом, который сама природа всещедрая вложила в сердца наши? Дерзнем ли печалиться и недоумевать в такие минуты, когда надлежит трепетать и радоваться?
Нет, не дерзнем, но воскликнем убо: за здравие и долгоденствие его вашества Дмитрия Павловича Козелкова! Ура!
-- Благодарю вас! -- отвечал Митенька и, обратившись к дамам, прибавил; -- Mais il a le don de la parole! [Но у него дар слова!]
-- Приходи ужо! водки дам! -- сказал хозяин.
Наконец обед кончился. Провожая свою даму в гостиную, Митенька дерзнул даже пожать ей локоть, и хотя ему не ответили тем же, однако же и мины неприятной не сделали. Митеньку это ободрило.
-- Так судьба наших спектаклей в ваших руках? -- сказал он.
-- Да; я постараюсь... если Платон Иваныч позволит...
-- О, мы нападем на него всем обществом! Но вы представьте себе, как это будет приятно! Можно будет видеться... говорить!
Предводительша легонько вздохнула.
-- Репетиции... трепетное мерцание лампы... -- начал было фантазировать Митенька.
-- Вашество! милости просим в кабинет! господа! милости просим! -- приглашал гостеприимный хозяин.
Митенька должен был покориться печальной необходимости; но он утешался дорогой, что первый толчок соединению общества уже дан и что, кажется, дело это, с божьею помощью, должно пойти на лад.
Был уж девятый час вечера, когда Митенька возвращался от предводителя домой. Дрожки его поравнялись с ярко освещенным домом, сквозь окна которого Митенька усмотрел Штановского, Валяй-Бурляя и Мерзопупиоса, резавшихся в преферанс. На столике у стены была поставлена закуска и водка. По комнате шныряли дети. Какая-то дама оливкового цвета сидела около Мерзопупиоса и заглядывала в его карты.
-- Чей это дом? -- спросил Митенька кучера.
-- Советника Мерзаковского!
"Га! помирились-таки! -- подумал Митенька, -- ну, и здесь, с божьею помощью, дело, кажется, пойдет на лад!"
Возвратившись домой, Митенька долгое время мечтал.
"Кажется, что дело не дурно устраивается, -- думал он, -- кажется, что уж я успел дать ему некоторое направление!"
Он подошел к зеркалу, поставил на стол две свечи и посмотрелся -- ничего, хорош!
-- Что ж это они всегда смеялись, когда на меня глядели? -- произнес (он), -- что они смешного во мне находили?
Митенька решил, что это было не что иное, как пошлое школьничество, и пожелал отдохнуть от трудового дня.
-- Что же, когда Дюсе деньги-то посылать будете? -- спросил старик-камердинер Гаврило, снимая с него сапоги.
Митенька молчал и притворился погруженным в глубокие соображения.
-- Ведь Дюса-то Никиту-маркела перед отъездом ко мне присылал. "Ты смотри, говорит, как у барина первые деньги будут, так беспременно чтобы к нам посылал!"
Митенька все молчал.
-- Что же вы молчите! нешто я у Дюса-то ел!
-- Молчать, скотина!
-- Как я могу молчать? Я дело завсегда говорить должен!
-- Цыц, каналья!
Митенька лег спать и видел во сне Дюссо и хорошенькую предводительшу.