Роман Гончарова «Обрыв»: Часть 5. Глава 1

На другой день в деревенской церкви Малиновки с десяти часов начали звонить в большой колокол, к обедне.

В доме была суета. Закладывали коляску, старомодную карету. Кучера оделись в синие новые кафтаны, намазали головы коровьим маслом и с утра напились пьяны. Дворовые женщины и девицы пестрели праздничными, разноцветными ситцевыми платьями, платками, косынками, ленточками. От горничных за десять шагов несло гвоздичной помадой.

Егорка явился было неслыханным франтом, в подаренном ему Райским коротеньком пиджаке, клетчатых, зеленых, почти новых, панталонах и в купленных им самим - оранжевом галстуке и голубом жилете. Он, в этом наряде, нечаянно попался на глаза Татьяне Марковне.

- Это что! - строго крикнула она на него, - что за чучело, на кого ты похож? Долой! Василиса! Выдать им всем ливрейные фраки, и Сережке, и Степке, и Петрушке, и этому шуту! - говорила она, указывая на Егора. - Яков пусть черный фрак да белый галстух наденет. Чтобы и за столом служили, и вечером оставались в ливреях!

Весь дом смотрел парадно, только Улита, в это утро глубже, нежели в другие дни, опускалась в свои холодники и подвалы и не успела надеть ничего, что делало бы ее непохожею на вчерашнюю или завтрашнюю Улиту. Да повара почти с зарей надели свои белые колпаки и не покладывали рук, готовя завтрак, обед, ужин - и господам, и дворне, и приезжим людям из-за Волги.

Бабушка, отдав приказания с раннего утра, в восемь часов сделала свой туалет и вышла в залу, к гостье и будущей родне своей, в полном блеске старческой красоты, с сдержанным достоинством барыни и с кроткой улыбкой счастливой матери и радушной хозяйки.

Она надела на седые волосы маленький простой чепчик; на ней хорошо сидело привезенное ей Райским из Петербурга шелковое светло-коричневое платье. Шея закрывалась шемизеткой с широким воротничком из старого пожелтевшего кружева. На креслах в кабинете лежала турецкая большая шаль, готовая облечь ее, когда приедут гости к завтраку и обеду.

Теперь она собиралась ехать всем домом к обедне и в ожидании, когда все домашние сойдутся, прохаживалась медленно по зале, сложив руки крестом на груди и почти не замечая домашней суеты, как входили и выходили люди, чистя ковры, приготовляя лампы, отирая зеркала, снимая чехлы с мебели.

Она подходила то к одному, то к другому окну, задумчиво смотрела на дорогу, потом с другой стороны в сад, с третьей на дворы. Командовали всей прислугой и распоряжались Василиса и Яков, а Савелий управлялся с дворней.

Мать Викентьева разоделась в платье gris-de-perle {Жемчужно-серого цвета (фр.).} с отделкой из темных кружев. Викентьев прибегал уже, наряженный с осьми часов во фрак и белые перчатки. Ждали только появления Марфеньки.

И когда она появилась, радости и гордости Татьяны Марковны не было конца. Она сияла природной красотой, блеском здоровья, а в это утро еще лучами веселья от всеобщего участия, от множества - со всех сторон знаков внимания, не только от бабушки, жениха, его матери, но в каждом лице из дворни светилось непритворное дружество, ласка к ней и луч радости по случаю ее праздника.

Бабушка уже успела побывать у нее в комнате, когда она только что встала с постели. Проснувшись и поглядев вокруг себя, Марфенька ахнула от изумления и внезапной радости.

Пока она спала, ей все стены ее двух комнаток чьи-то руки обвешали гирляндами из зелени и цветов. Она хотела надеть свою простенькую блузу, а наместо ее, на кресле, подле кровати, нашла утреннее неглиже из кисеи и кружев, с розовыми лентами.

Не успела она ахнуть, как на двух других креслах увидела два прелестные платья - розовое и голубое, на выбор, которое надеть.

- Ах! - сделала она и, вскочив с постели, надела новую блузу, не надев чулок - некогда было - подошла к зеркалу и остолбенела: весь туалет был уставлен подарками.

Она не знала, на что глядеть, что взять в руки. Бросится к платью, а там тянет к себе великолепный ящик розового дерева. Она открыла его - там был полный дамский несессер, почти весь туалет, хрустальные, оправленные в серебро флаконы, гребенки, щетки и множество мелочей.

Она стала было рассматривать все вещи, но у ней дрожали руки. Она схватит один флакон, увидит другой, положит тот, возьмет третий, увидит гребенку, щетки в серебряной оправе - и все с ее вензелем М. "От будущей maman", - написано было.

- Ах! - сделала она, растерявшись и захлопывая крышку.

Подле ящика лежало еще несколько футляров, футлярчиков. Она не знала, за который взяться, что смотреть. Взглянув мельком в зеркало и откинув небрежно назад густую косу, падавшую ей на глаза и мешавшую рассматривать подарки, она кончила тем, что забрала все футляры с туалета и села с ними в постель.

Она боялась открывать их, медлила, наконец открыта самый маленький.

Там - перстень с одним только изумрудом.

- Ах! - повторила она и, надев перстень, вытянула руку и любовалась им издали.

Открыла другой футляр, побольше - там серьги. Она вдела их в уши и, сидя в постели, тянулась взглянуть на себя в зеркало. Потом открыла еще два футляра и нашла большие массивные браслеты, в виде змеи кольцом, с рубиновыми глазами, усеянной по местам сверкающими алмазами, и сейчас же надела их.

Наконец открыта самый большой футляр. "Ах!" - почти с ужасом, замирая, сделала она, увидя целую реку - двадцать один брильянт, по числу ее лет.

Там бумажка с словами: "К этому ко всему, - читала она, - имею честь присовокупить самый драгоценный подарок! лучшего моего друга - самого себя. Берегите его. Ваш ненаглядный Викентьев".

Она засмеялась, потом поглядела кругом, поцеловала записку, покраснела до ушей и, спрыгнув с постели, спрятала ее в свой шкафчик, где у нее хранились лакомства. И опять подбежала к туалету посмотреть, нет ли чего-нибудь еще, и нашла еще футлярчик.

Это был подарок Райского: часы, с эмалевой доской, с ее шифром, с цепочкой. Она взглянула на них большими глазами, потом окинула взглядом прочие подарки, поглядела по стенам, увешанным гирляндами и цветами, - и вдруг опустилась на стул, закрыла глаза руками и залилась целым дождем горячих слез.

- Господи! - всхлипывая от счастья, говорила она, - за что они меня так любят все? Я никому, ничего хорошего не сделала и не сделаю никогда!..

Так застала ее бабушка, неодетую, необутую, с перстнями на пальцах, в браслетах, в брильянтовых серьгах и обильных слезах. Она сначала испугалась, потом, узнав причину слез, обрадовалась и осыпала ее поцелуями.

- Это бог тебя любит, дитя мое, - говорила она, лаская ее, - за то, что ты сама всех любишь, и всем, кто поглядит на тебя, становится тепло и хорошо на свете!..

- Ну пусть бы Николай Андреич: он жених, пусть maman его, - отвечала Марфенька, утирая слезы, - а брат Борис Павлович: что я ему!..

- То же, что всем! одна радость глядеть на тебя: скромна, чиста, добра, бабушке послушна... (Мот! из чего тратит на дорогие подарки, вот я ужо ему дам! - в скобках вставила она.) Он урод, твой братец, только какой-то особенный урод!

- Точно угадал, бабушка; мне давно хотелось синенькие часики - вот этакие, с эмалью!..

- А что ж ты не спросишь бабушку, отчего она ничего не подарила?

Марфенька зажала ей рот поцелуем.

- Бабушка, любите меня всегда, коли хотите, чтоб я была счастлива...

- Любовь - любовью, а вот тебе мой всегдашний подарок! - говорила она, крестя ее. - А вот и еще, чтоб ты этого моего креста и после меня не забывала...

Она полезла в карман.

- Бабушка! Да ведь вы мне два платья подарили!.. А кто это зелени и цветов повесил!..

- Все твой жених, с Полиной Карповной, вчера прислали... от тебя таили... Сегодня Василиса с Пашуткой убирали на заре... А платья - твое приданое; будет и еще не два. Вот тебе...

Она вынула футлярчик, достала оттуда золотой крест, с четырьмя крупными брильянтами, и надела ей на шею, потом простой гладкий браслет с надписью: "От бабушки внучке", год и число.

Марфенька припала к руке бабушки и чуть было не расплакалась опять.

- Все, что у бабушки есть - а у ней кое-что есть - все поровну разделю вам с Верочкой! Одевайся же скорей!

- Какая вы нынче красавица, бабушка! Братец правду говорит, Тит Никоныч непременно влюбится в вас...

- Полно тебе, болтунья! - полусердито сказала бабушка. Поди к Верочке и узнай, что она? Чтобы к обедни не опоздала с нами! Я бы сама зашла к ней, да боюсь подниматься на лестницу...

- Я сейчас, сейчас... - сказала Марфенька, торопясь одеваться.