Мещане - Действие третье - М. Горький - читать бесплатно текст онлайн

Автор: М. Горький
Жанр: Драма

Тест

Та же комната. Утро. Степанида стирает с мебели пыль.

Акулина Ивановна (моет чайную посуду и говорит). Говядина-то сегодня не жирна, так ты сделай вот что: от вчерашнего жаркого сало должно остаться, — ты его запусти во щи... они и покажут себя жирными... Слышишь?

Степанида. Слышу...

Акулина Ивановна. А телятину будешь жарить — масла-то много не вали в плошку... в середу пять фунтов я купила, а вчера, смотрю, уж и фунта не осталось...

Степанида. Стало быть — вышло...

Акулина Ивановна. Знаю, что вышло... Вот у тебя его в голове-то сколько... как у мужика дёгтя в мазнице...

Степанида. Нешто вы по духу не слышите, что я деревянным из лампадки мажусь?

Акулина Ивановна. Ну, ладно уж...

Пауза.

Куда тебя утром Татьяна-то посылала?

Степанида. В аптеку... За спиртом нашатырным... Поди, говорит, купи мне на двадцать копеек нашатырного спирту...

Акулина Ивановна. Видно, голова болит... (Вздыхая.) То и дело хворает она у нас...

Степанида. Замуж бы выдали... Оздоровела бы сразу, небойсь...

Акулина Ивановна. Не больно-то легко нынче замуж выдать девицу... а образованную-то... ещё труднее...

Степанида. Приданое хорошее дадите, и образованную кто-нибудь возьмёт...

Пётр выглядывает из своей комнаты и скрывается.

Акулина Ивановна. Не увидят мои глазыньки этой радости... Не хочет Таня замуж выходить...

Степанида. Где уж, чай, не хотеть... в её-то летах.

Акулина Ивановна. Э-эхе-хе... Кто вчера у верхней-то постоялки в гостях был?

Степанида. Учитель этот... рыжий-то.

Акулина Ивановна. Это у которого жена сбежала?..

Степанида. Ну, ну, он! Да акцизный... такой... худущий да жёлтый с лица-то...

Акулина Ивановна. Знаю! На племяннице Пименова купца женат... чахоточный он, слышь...

Степанида. Ишь ты... Оно и видать...

Акулина Ивановна. Певчий наш был?

Степанида. И певчий, и Пётр Васильич... Песни орал певчий-то... часов до двух орал... вроде как бык ревел...

Акулина Ивановна. Петя-то когда воротился?

Степанида. Да светало уж, как дверь-то я ему отперла...

Акулина Ивановна. Охо-хо...

Пётр (входит). Ну, Степанида, возись скорее и уходи...

Степанида. Сейчас... Я сама рада скорее-то...

Пётр. А рада — так больше делай, да меньше разговаривай...

Степанида фыркает и уходит.

Мама! Я вас не однажды просил поменьше разговаривать с ней... Ведь это же нехорошо, — поймите вы, наконец! — вступать в интимные беседы с кухаркой... и выспрашивать у неё... разные разности! Нехорошо!

Акулина Ивановна (обиженно). Что же, у тебя прикажешь спрашиваться, с кем говорить мне можно? Ты своей беседой меня с отцом не жалуешь, так позволь хоть со слугой-то слово сказать...

Пётр. Да поймите же, что она вам не пара! Ведь, кроме сплетни какой-нибудь, вы от неё ничего не услышите!

Акулина Ивановна. А от тебя что я слышала? Полгода ты живёшь дома-то, а ни разу с матерью своей родной часу не просидел вместе... ничего-то не рассказал ей... и что в Москве и как...

Пётр. Ну, послушайте...

Акулина Ивановна. А заговоришь когда, — одни огорчения от тебя... То — не так, это — не эдак... мать родную, как девчонку, учить начнешь, да укорять, да насмехаться...

Пётр, махнув рукой, быстро уходит в сени. Акулина Ивановна вслед ему.

Ишь, вот сколько наговорил! (Отирает глаза концом передника и всхлипывает.)

Перчихин (входит. Он в рваной куртке, из дыр её торчит грязная вата, подпоясан веревкой, в лаптях и меховой шапке.) Ты чего куксишься? Али Петруха обидел? Чего-то он мимо меня, как стриж, вильнул... даже здравствуй не сказал. Поля — здесь?

Акулина Ивановна (вздыхая). В кухне, капусту шинкует...

Перчихин. Вот у птиц — хорош порядок! Оперился птенец — лети на все четыре стороны... никакой ему муштровки от отца с матерью нет... Чайку тут мне не осталось?

Акулина Ивановна. Ты, видно, тоже птичьих порядков придерживаешься в своём-то быту?

Перчихин. Вот именно, это самое! И хорошо ведь! Ничего у меня нет, никому я не мешаю... вроде как не на земле, а на воздухе живу.

Акулина Ивановна (презрительно). И никакого уваженья от людей не имеешь. На, пей... холодный только чай-то... да и жидковат немного...

Перчихин (поднимая стакан на свет). Не густо... ну, спасибо, хоть не пусто! В густом-то ещё, пожалуй, увязнешь... А что до уважения, так сделайте милость, не уважайте... я сам никого не уважаю...

Акулина Ивановна. А кому оно, уважение твоё, нужно? Никому...

Перчихин. И отличное дело!.. Я так замечаю, что люди, которые на земле свой кус хлеба берут, — друг у друга изо рта его дерут. А я получаю пищу из воздуха... от небесных птиц кормлюсь... моё дело чистенькое!

Акулина Ивановна. Ну, а свадьба — скоро?

Перчихин. Чья? Моя, что ли? Так ещё та кукушка, которая за меня бы замуж пошла, — в здешние леса не прилетала, шельма! Пожалуй, совсем опоздает... не дождамшись — помру...

Акулина Ивановна. Ты не болтай пустяков, а прямо говори — когда венчаешь?

Перчихин. Кого?

Акулина Ивановна. Дочь! Будто не знает... ишь!

Перчихин. Дочь? Когда захочет, обвенчаю... коли будет с кем венчать...

Акулина Ивановна. Давно ли это у них затеялось?

Перчихин. Что? У кого?

Акулина Ивановна. Да не ломай паяца-то! Ведь сказала же она хоть тебе-то...

Перчихин. Про что?

Акулина Ивановна. Про свадьбу...

Перчихин. Это про чью?

Акулина Ивановна. Тьфу тебе! Старик уж ведь, стыдился бы юродствовать-то!

Перчихин. Ты погоди! Ты не серчай... а скажи просто — в чём суть дела?

Акулина Ивановна. Говорить-то с тобой охоты нет...

Перчихин. А ты говоришь... да ещё сколько времени говоришь и всё без толку...

Акулина Ивановна (сухо, с завистью). Когда Палагею с Нилом венчать будешь?

Перчихин (вскакивая, изумленный). Что-о? С Нилом... ну-у?

Акулина Ивановна. Неужто вправду она тебе не говорила? Ну, люди пошли!.. Отцу родному...

Перчихин (радостно). Да что ты? Да шутишь? Нил? Ах, раздуй их горой! В сам-деле? Ах, черти! Ай да Полька! Это уж целая кадрель, а не полька... Нет, ты не врёшь? Ну-у, ловко! А я так расположил в уме, что Нил на Татьяне женится... Правое слово! Такая видимость была, что как бы на Татьяне...

Акулина Ивановна (обиженно). Ещё кто бы за него выдал Татьяну! Очень нам нужно... такого отбойного...

Перчихин. Нила-то очень нужно? Что ты! Да я бы... да будь у меня десять дочерей, я бы, закрыв глаза, всех ему отдал! Нил? Да он... он сто человек один прокормит! Нил-то? Ха-ха!

Акулина Ивановна (с иронией). Смотрю я, — тесть у него хорош будет! Оч-чень приятен!

Перчихин. Тесть? Вона! Не захочет этот тесть никому на шею сесть... их ты! На камаринского меня даже подбивает с радости... Да я теперь — совсем свободный мальчик! Теперь я — так заживу-у! Никто меня и не увидит... Прямо в лес — и пропал Перчихин! Ну, Поля! Я, бывало, думал, дочь... как жить будет? И было мне пред ней даже совестно... родить — родил, а больше ничего и не могу!.. А теперь... теперь я... куда хочу уйду! Жар-птицу ловить уйду, за самые за тридесять земель!

Акулина Ивановна. Как же уйдёшь ты! От счастья не уходят...

Перчихин. Счастье? Мое счастье в том и состоит, чтобы уходить... А Полька будет счастлива... она будет! С Нилом-то? Здоровый, весёлый, простой... У меня даже мозги в голове пляшут... а в сердце — жаворонки поют! Ну, — везёт мне! (Притопывая.) Поля Нила подцепила, она мило поступила... Их ты! Люли-малина!

Бессемёнов (входит. Он в пальто, в руке картуз). Опять пьян!

Перчихин. С радости! Слыхал? Палагея-то? (Радостно смеётся.) За Нила выходит! а? Здорово, а?

Бессемёнов (холодно и жёстко). Нас это не касается... Мы своё получим...

Перчихин. А я всё думал, что Нил на Татьяне намерен жениться...

Бессемёнов. Что-с?

Перчихин. Правое слово! Потому видимо было, что Татьяна не прочь... и глядела она на него так... эдак, знаешь... ну, как следует, и вообще... и всё прочее... а? Вдруг...

Бессемёнов (спокойно и злобно). Вот что я тебе скажу, милый... Ты хоть и дурак, но должен понимать, что про девицу говорить такие подлые слова не позволено. Это — раз! (Постепенно повышая голос.) Засим: на кого и как глядела твоя дочь и кто как на неё глядел и что она за девица, — я не говорю, а только скажу одно: ежели она выходит за Нила — туда ей и дорога! Потому обоим им — цена грош, и хоть оба они мне обязаны очень многим, но я отныне на них плюю! Это — два! Ну-с, а теперь вот что: хоша мы с тобой и дальние родственники, но однако погляди на себя — что ты такое? Золоторотец. И скажи мне — кто это тебе разрешил придти ко мне в чистую горницу в таком драном виде... в лаптищах и во всём этом уборе?

Перчихин. Что ты? Василий Васильич, — что ты, брат? Да разве я в первый раз эдак-то...

Бессемёнов. Не считал разов и не хочу считать. Но вижу одно — коли ты так являешься, значит, уважения к хозяину дома у тебя нет. Опять говорю: кто ты? Нищий, шантрапа, рвань коричневая... слыхал? Это — три! И — пошёл вон!

Перчихин (ошеломлённый). Василий Васильевич! За что? За какое...

Бессемёнов. Вон! Не финти...

Перчихин. Опомнись! Я ни в чём пред тобой...

Бессемёнов. Ну?! Ступай... а то...

Перчихин (уходя, с укором и сожалением). Эх, старик! Ну, и жаль мне тебя! Прощай!

Бессемёнов, выпрямившись, молча, твердыми, тяжёлыми шагами ходит по комнате, суровый, мрачный. Акулина Ивановна моет посуду, боязливо следя за мужем, руки у неё трясутся, губы что-то шепчут.

Бессемёнов. Ты чего шипишь? Колдуешь, что ли...

Акулина Ивановна. Я молитву... молитву, отец...

Бессемёнов. Знаешь... не быть мне головой! Вижу, — не быть... Подлецы!

Акулина Ивановна. Ну, что ты? Ай, батюшки... а? Да почему? Да ещё, может быть...

Бессемёнов. Что — может быть? Федька Досекин, слесарного цеха старшина, в головы метит... Мальчишка! Щенок!

Акулина Ивановна. Да ещё, может, не выберут его... ты не кручинься...

Бессемёнов. Выберут... видно по всему... Прихожу я, сидит он в управе... Слышу — поёт, разливается — жизнь, говорит, трудная, надо, говорит, друг за друга держаться... всё, говорит, сообща делать... артели, говорит... Теперь, дескать, всё фабрика... ремесленникам жить нельзя врозь. Я говорю: жиды всему причина! Жидов надо ограничить! Губернатору, говорю, жалобу на них — ходу русским не дают, и просить его, чтобы выселил жидов.

Татьяна тихо отворяет дверь и бесшумно, пошатываясь, проходит в свою комнату.

А он это с улыбочкой такой и спрашивает: а куда девать тех русских, которые хуже жидов? И начал разными осторожными словами на меня намекать... Я будто не понимаю, но однако чувствую, куда он метит... мерзавец! Послушал, — отошёл прочь... Погоди, думаю, я тебе насолю... А тут Михайло Крюков, печник, подошёл ко мне... знаешь, говорит, а головой-то, пожалуй, Досекину быть... и глядит вбок, конфузится... Хотел я сказать ему — ах, ты, Иуда косоглазый...

Елена (входит). Здравствуйте, Василий Васильевич! Здравствуйте, Акулина Ивановна...

Бессемёнов (сухо). А... вы-с? Пожалуйте... что скажете?

Елена. Да вот — деньги за квартиру принесла...

Бессемёнов (более любезно). Доброе дело... сколько тут? Четвертная... Причитается мне ещё с вас получить за два стекла в коридорном окне сорок копеек, да за петлю у двери в дровянике... кухарка ваша сломала... ну, хоть двадцать копеек...

Елена (усмехаясь). Какой вы... аккуратный! Извольте... у меня нет мелких... вот — три рубля...

Акулина Ивановна. Углей мешок вы брали... кухарка ваша.

Бессемёнов. Сколько за угли?

Акулина Ивановна. За угли — тридцать пять...

Бессемёнов. И всего — девяносто пять... Два с пятаком сдачи... пожалуйте! А насчёт аккуратности, милая барыня, вы сказали справедливо. Аккуратностью весь свет держится... Само солнце восходит и заходит аккуратно, так, как положено ему от века... а уж ежели в небесах порядок, то на земле — тем паче быть должно... Да вот и сами вы — как срок настал, так и деньги несёте...

Елена. Я не люблю быть в долгу...

Бессемёнов. Распрекрасное дело! Зато всякий вам и доверит...

Елена. Ну, до свиданья! Мне надо идти...

Бессемёнов. Наше почтение. (Смотрит вслед ей и потом говорит.) Хороша, шельма! Но всё же однако с превеликим удовольствием турнул бы я её долой с квартиры...

Акулина Ивановна. Хорошо бы это, отец...

Бессемёнов. Ну, положим... Пока она тут... мы можем следить. А съедет, — Петрушка к ней шляться начнет тогда, за нашими-то глазами она его скорее может обойти... Надо принять в расчёт и то, что деньги она платит аккуратно... и за всякую порчу в квартире бессловесно возмещает... н-да! Пётр... конечно, опасно... даже очень...

Акулина Ивановна. Может, он жениться и не думает на ней... а просто так...

Бессемёнов. Кабы знать, что так... то и говорить нам не о чем, и беспокоиться не надо. Всё равно, чем в публичные дома таскаться, — тут прямо под боком... и даже лучше...

Из комнаты Татьяны раздаётся хриплый стон.

Акулина Ивановна (тихо). А?

Бессемёнов (так же). Что это?

Акулина Ивановна (она говорит тихо, беспокойно озирается, как бы прислушиваясь к чему-то). В сенях будто...

Бессемёнов (громко). Кошка, должно быть...

Акулина Ивановна (нерешительно). Знаешь, отец... хочу я тебе сказать...

Бессемёнов. Ну, говори...

Акулина Ивановна. Не больно ли ты строго с Перчихиным-то поступил? Он ведь безобидный...

Бессемёнов. А безобидный, так и не обидится... если же обидится, — потеря нам не велика... знакомство с ним — честь не дорогая...

Стон повторяется громче.

Кто это? Мать...

Акулина Ивановна (суетясь). Не знаю я... право... что это...

Бессемёнов (бросаясь в комнату Петра). Тут, что ли? Пётр!

Акулина Ивановна (бежит за ним в ужасе). Петя! Петя... Петя...

Татьяна (хрипло кричит). Спасите... мама... спасите... спасите!..

Бессемёнов и Акулина Ивановна выбегают из комнаты Петра и бегут на крик молча, у двери в комнату они на секунду останавливаются, как бы не решаясь войти, и затем бросаются в дверь оба вместе. Навстречу им несутся крики Татьяны..

Горит... о-о! Больно... пить! Дайте пить!.. спасите!..

Акулина Ивановна (выбегая из комнаты, растворяет дверь в сени и кричит). Батюшки! Милосердные... Петя...

В комнате Татьяны слышен глухой голос Бессемёнова: «Что ты... доченька... что ты... что с тобой... доченька?..»

Татьяна. Воды... Умираю... Горит всё... о боже!

Акулина Ивановна. Идите... сюда идите, батюшки...

Бессемёнов (из комнаты). Беги, зови... доктора...

Пётр (вбегает). Что такое? Что вы?

Акулина Ивановна (схватывает его за руку, задыхается). Таня... умирает...

Пётр (вырываясь). Пустите... пустите...

Тетерев (надевая по дороге пиджак). Горит, что ли?

Бессемёнов. Доктора!.. Доктора зови, Пётр... двадцать пять рублей давай!..

Пётр (выскакивая из комнаты сестры, — Тетереву). Доктора! за доктором... скажите — отравилась... женщина... девушка... нашатырный спирт... скорей! скорей!

Тетерев бежит в сени.

Степанида (вбегает). Батюшки мои... батюшки мои...

Татьяна. Петя... горю! Умираю!.. жить хочу! Жить... воды дайте!

Пётр. Сколько ты приняла? Когда ты выпила? Говори...

Бессемёнов. Доченька моя... Танечка...

Акулина Ивановна. Погубила себя, голу-бу-ушка!

Пётр. Мама, уйдите... Степанида, уведи её... уйдите, говорят вам... (Елена пробегает в комнату Татьяны). Уведите мать...

Входит баба, останавливается у дверей, заглядывает в комнату и что-то шепчет.

Елена (выводит Акулину Ивановну под руку и бормочет). Это ничего... это не опасно...

Акулина Ивановна. Голубушка моя! Доченька... чем я тебя обидела? Чем прогневала?

Елена. Это пройдет... вот доктор... он поможет... о, какое несчастие!

Баба (подхватывая Акулину Ивановну под другую руку). Не кручиньтесь, матушка! То ли бывает? Эх, болезная... Вон у купца Ситанова... лошадь кучера копытом в бок...

Акулина Ивановна. Милая ты моя... что я буду делать-то? Единственная моя... (Ее уводят.)

В комнате Татьяны её крики смешиваются с глухим голосом отца и нервными, отрывистыми словами Петра. Гремит какая-то посуда, падает стул, скрипит железо кровати, мягко шлепается о пол подушка. Степанида несколько раз выбегает из комнаты, растрёпанная, с открытым ртом и вытаращенными глазами, хватает из шкафа тарелки, чашки, что-то разбивает и снова скрывается. Из сеней заглядывают в дверь какие-то рожи, но никто не решается войти. Вскакивает маляр-мальчишка и, взглянув в дверь к Татьяне, тотчас же возвращается назад, громким шёпотом сообщая: «Помираит!» На дворе раздаются звуки шарманки, но тотчас же обрываются. Среди людей в сенях глухой говор: «Убил? Отец... Он ей говорил: эй, говорит, смотри у меня!.. По голове... Чем — не знаешь? Что врёшь, — зарезалась она своей рукой...» Женский голос спрашивает: «Замужняя?» Кто-то громко с сожалением чмокает губами.

Баба (выходит из комнаты стариков, проходя мимо стола, сует себе под платок булку и, подходя к двери, говорит). Тише! Отходит!..

Мужской голос. Как имя?

Баба. Лизавета...

Женский голос. С чего это она?..

Баба. А, стало быть, ещё в Успеньев день, сказал он ей — Лизавета, говорит...

В толпе движение. Входят доктор и Тетерев. Доктор в шляпе и пальто проходит прямо в комнату Татьяны. Тетерев заглядывает в дверь и отходит прочь, хмурый. Из комнаты Татьяны всё продолжает доноситься смешанный говор и стоны. Из комнаты стариков — вой Акулины Ивановны и её крики: «Пусти меня! Пусти ты меня к ней!» В сенях — глухой гул голосов. Выделяются восклицания: «Серьезный человек... Это — певчий... Н-ну? Ей-ей... от Ивана Предтечи».

Тетерев (подходя к двери). Вы чего тут? Пошли прочь! Ну?

Баба (тоже суется в дверь). Проходите, люди добрые... некасаемо это вас...

Тетерев. Ты кто такая? Тебе чего надо?..

Баба. Я, батюшка, овощью торгую... луком зеленым, огурчиками...

Тетерев. Тебе что нужно?

Баба. Я, батюшка, к Семягиной шла... кума она мне...

Тетерев. Ну? Что же тебе тут нужно?

Баба. А мимо я иду... шум, слышу... думала, пожар...

Тетерев. Ну?

Баба. И зашла... На несчастие посмотреть зашла...

Тетерев. Ступай вон... Вы все! Вон из сеней!..

Степанида (выбегая, Тетереву). Тащи ведро воды... тащи живо!

В дверь высовывается седенький старичок с подвязанной щекой и, подмигивая, говорит Тетереву: «Господин! Она у вас тут со стола булочку стащила...» Тетерев идёт в сени, толкая людей вон из них. В сенях — топот, возня, визжит мальчишка: «Ай-ай!» Кто-то смеётся, кто-то обиженно восклицает: «Потише-с!»

Тетерев (невидимый). К чёрту! Марш!

Пётр (выглядывая из двери). Тише... (Обращаясь в комнату.) Иди, отец, иди к маме! Ну, иди же! (Кричит в сени.) Не пускайте никого!..

Бессемёнов выходит, качаясь на ногах. Садится на стул у стола, тупо смотрит пред собой. Потом встаёт и идёт в свою комнату, откуда слышен голос Акулины Ивановны.

Акулина Ивановна. Я ли её не любила? Я ли не берегла?

Елена. Ну, успокойтесь... милая моя...

Акулина Ивановна. Отец! Родной ты...

Дверь за Бессемёновым затворяется, и конца речи не слышно. Комната пуста. С двух сторон в неё несётся шум: звуки голосов из комнаты Бессемёновых, тихий говор, стоны и возня из комнаты Татьяны. Тетерев вносит ведро воды, ставит у двери и осторожно стучит в неё пальцем. Степанида отворяет дверь, берёт ведро и тоже выходит в комнату, отирая пот с лица.

Тетерев. Что?

Степанида. Ничего, слышь...

Тетерев. Это доктор сказал?

Степанида. Он. Да где уж... (Безнадёжно махает рукой.) Отца с матерью пускать не велят туда...

Тетерев. Ей лучше?

Степанида. А кто знает? Не стонет, перестала... Зелёная вся... глаза огромные... Недвижима лежит... (Укоризненным шёпотом.) Я говорила им... скольки разов говорила — выдайте её замуж! Эй, выдайте! Не послушали... ну и — вот оно! Да разве здорово девице до этакой поры без мужа?.. Опять же: в бога не веровала... ни тебе помолится, ни тебе перекрестится... Ну, вот!

Тетерев. Молчи... ворона!

Елена (входит). Ну что, что она?

Тетерев. Не знаю... Доктор будто сказал, что не опасна...

Елена. Старики убиты... жалко их!

Тетерев молча пожимает плечами.

Степанида (бежит вон из комнаты). Батюшки! А про кухню-то забыла...

Елена. И отчего? Что случилось? Бедная Таня... как, должно быть, больно ей... (Морщится и вздрагивает.) Ведь это больно? Очень? Страшно?

Тетерев. Не знаю. Я никогда не пил нашатырного спирта...

Елена. Как вы можете шутить?

Тетерев. Я не шучу...

Елена (подходит к двери в комнату Петра, заглядывает в неё). А Пё... Пётр Васильевич ещё всё там, у неё?

Тетерев. Очевидно... ибо он оттуда не выходил...

Елена (задумчиво). Воображаю, как на него это подействовало!..

Пауза.

Когда я... когда мне случается видеть... что-нибудь подобное этому... я ощущаю в себе ненависть к несчастью...

Тетерев (улыбаясь). Это похвально...

Елена. Вы понимаете? Так бы вот схватила его, бросила себе под ноги и раздавила... всё, навсегда!

Тетерев. Несчастье?

Елена. Ну, да! Я его не боюсь, а именно — не-на-ви-жу! Я люблю жить весело, разнообразно, люблю видеть много людей... и я умею делать так, чтобы и мне и тем, кто около меня, жилось легко, радостно...

Тетерев. Паки похвально!

Елена. И — знаете что? Я вам покаюсь... я очень чёрствая... такая жёсткая! Я ведь и людей несчастных не люблю... Понимаете — есть такие люди, которые всегда несчастны, что хотите, делайте с ними! Наденьте на голову такому человеку вместо шляпы — солнце, — что может быть великолепнее! — он всё же будет ныть и жаловаться: «Ах, я так несчастен! я так одинок! Никто не обращает на меня внимания... Жизнь темна и скучна... Ох! Ах! Ой! Увы!..» Когда я вижу такого барина, то чувствую злое желание сделать его ещё более несчастным...

Тетерев. Милая барыня! Я — тоже покаюсь... Терпеть не могу, когда женщины философствуют, но когда вы рассуждаете, — мне хочется целовать вам ручки...

Елена (лукаво и капризно). Только? И только тогда, когда рассуждаю?.. (Спохватясь.) Ай-ай-ай! Я шучу... дурачусь, тогда как там — страдает человек...

Тетерев (указывая на дверь стариков). И там страдает. И всюду, куда бы вы ни указали пальцем, — везде страдает человек! Такая уж у него привычка...

Елена. А всё-таки ему больно...

Тетерев. Разумеется...

Елена. И нужно его пожалеть.

Тетерев. Не всегда... И едва ли даже когда-нибудь человека нужно пожалеть... Лучше — помочь ему.

Елена. Всем не поможешь... и, не пожалевши, — не поможешь...

Тетерев. Барыня! Я рассуждаю так: страдания — от желаний. В человеке есть желания, заслуживающие уважения, и есть желания, не заслуживающие такового. Помогите ему удовлетворить те желания тела, кои необходимы для того, чтоб он был здоров и силён, и те, которые, облагородив его, возвысят над скотом...

Елена (не слушая его). Может быть... может быть и так... Но что там делается? Что она — уснула? Так тихо... что-то шепчут... Старики тоже... ушли, забились в свой угол... Как это странно всё! Вдруг — стоны, шум, крики, суета... и вдруг — тишина, неподвижность...

Тетерев. Жизнь! Покричат люди, устанут, замолчат... Отдохнут, — опять кричать будут. Здесь же, в этом доме, — всё замирает особенно быстро... и крик боли и смех радости... Всякие потрясения для него — как удар палкой по луже грязи... И последним звуком всегда является крик пошлости, феи здешних мест. Торжествующая или озлобленная, здесь она всегда говорит последней...

Елена (задумчиво). Когда я жила в тюрьме... там было интереснее. Муж у меня был картёжник... много пил, часто ездил на охоту. Город — уездный... люди в нём — какие-то... заштатные... Я была свободна, никуда не ходила, никого не принимала и жила с арестантами. Они меня любили, право... они ведь чудаки такие, если рассмотреть их поближе. Удивительно милые и простые люди, уверяю вас! Смотрю я на них, бывало, и мне кажется совершенно невероятным, что вот этот — убийца, этот — ограбил, этот... ещё что-нибудь сделал. Спросишь иногда: «Ты убил?» — «Убил, матушка Елена Николавна, убил... что поделаешь?» И мне казалось, что он, этот убийца, взял на себя чужую вину... что он был только камнем, который брошен чужою силой... да. Я накупила им разных книжек, дала в каждую камеру шашки, карты... давала табак... и вино давала, только понемножку... На прогулках они играли в мяч, в городки, — совсем как дети, честное слово! Иногда я читала им смешные книжки, а они слушали и хохотали... как дети. Я купила птичек, клеток, и в каждой камере была своя птичка... они любили её — как меня! И знаете, — им ужасно нравилось, когда я надевала что-нибудь яркое, — красную кофточку, жёлтую... уверяю вас, — они очень любят весёлые, яркие цвета! И я нарочно одевалась для них как можно пестрее... (Вздохнув.) Славно было с ними! Я не заметила, как прошло три года... и когда мужа убила лошадь, я плакала не столько о нем, кажется, сколько о тюрьме... Было жалко уходить из неё... и арестанты тоже... им тоже было грустно... (Оглядывает комнату.) Здесь, в этом городе, мне живётся хуже... в этом доме есть что-то... нехорошее. Не люди нехороши, а... что-то другое... Однако, знаете, мне стало грустно... Тяжело как-то... Вот мы с вами сидим, говорим... а там, может быть, умирает человек...

Тетерев (спокойно). И нам его не жалко...

Елена (быстро). Вам не жалко?..

Тетерев. И вам...

Елена (тихо). Да, вы правы! Это... нехорошо, я понимаю... но я не чувствую, что это нехорошо! Вы знаете: ведь так бывает, — понимаешь, что дурно, но не чувствуешь этого... Вы знаете: мне больше жалко его... Петра Васильевича, чем её... Мне вообще жалко его... ему плохо здесь... да?

Тетерев. Здесь всем плохо...

Поля (входит). Здравст...

Елена (вскакивая, идёт к ней). Ш-ш! Тише! Знаете... Таня — отравилась!

Поля. Что-о?

Елена. Ну, да, да.! Вот... там у неё доктор и брат...

Поля. Умирает... умрёт?

Елена. Никто не знает...

Поля. Из-за чего? Сказала? Нет?

Елена. Не знаю! Нет!

Пётр (высовывая из двери взлохмаченную голову). Елена Николаевна... на минутку...

Елена быстро уходит.

Поля (Тетереву). Что вы смотрите на меня... так?

Тетерев. Сколько раз вы так спрашивали меня?

Поля. Если всё одно и то же... всегда какой-то особый взгляд... зачем? (Подходя вплоть к нему, строго.) Вы что же... меня считаете виноватой... в этом?

Тетерев (усмехаясь). А вы разве чувствуете что-то... вроде вины?

Поля. Чувствую, что всё больше... не люблю вас: вот! Вы скажите лучше, — как всё это было?

Тетерев. Её вчера тихонько толкнули, и — слабая — она сегодня упала... вот и всё!

Поля. Неправда!

Тетерев. Что — неправда?

Поля. Я знаю, на что вы намекаете... это неправда! Нил...

Тетерев. Разве — Нил? При чём тут Нил?

Поля. Ни он, ни я... мы оба ни при чём! Вы... нет! Я знаю, вы вините нас... ну, что же? Ну, я его люблю... и он меня... это давно началось!

Тетерев (серьёзно). Ни в чём я вас не виню... это вы сами себя в чём-то обвинили и вот — оправдываетесь пред первым встречным. К чему? Я вас... очень уважаю... Кто говорил вам всегда, постоянно, упорно — уйдите скорее из этого дома, не ходите в этот дом, здесь — нездорово, здесь вам расстроят душу? Это я говорил...

Поля. Ну, что же?

Тетерев. Ничего. Я хотел только сказать, что если б вы сюда не ходили... вам не пришлось бы испытывать того, что вы испытываете сейчас... вот и всё!

Поля. Да... Но — как же это она? Опасно? Чем она?

Тетерев. Не знаю...

Пётр и доктор выходят.

Пётр. Поля! Пожалуйста, помогите Елене Николаевне...

Тетерев (Петру). Ну, что?

Доктор. Пустяки, собственно говоря! Вот только субъект нервный, а то — ничего бы... Выпила немного... обожгла пищевод... в желудок проникло спирту, очевидно, тоже мало... да и тот выброшен обратно...

Пётр. Вы устали, доктор, присядьте, пожалуйста...

Доктор. Благодарю... С неделю прохворает... Вот у меня на днях был интересный случай... Маляр, в нетрезвом виде, выпил вместо пива чайный стакан лаку...

Бессемёнов входит. Остановившись у двери своей комнаты, он молча, вопросительно и мрачно смотрит на доктора.

Пётр. Успокойся, отец, это не опасно!

Доктор. Да, да! Не пугайтесь! Через два, три дня она встанет на ноги...

Бессемёнов. Правда ли?

Доктор. Уверяю вас!

Бессемёнов. Ну!.. Спасибо! Коли правда... коли не опасно — спасибо! Пётр, ты того... поди‑ка сюда...

Пётр подходит к нему. Бессемёнов отступает пред ним в дверь своей комнаты. Шёпот, звон денег.

Тетерев (доктору). Ну, что же маляр?

Доктор. Э... как-с?

Тетерев. Что же маляр?

Доктор. А! Маляр... ничего, выздоровел... гм... Я, кажется, встречался с вами... где-то?

Тетерев. Может быть...

Доктор. Вы... э... не лежали в тифозном бараке?

Доктор (радостно). Ага! Вот, вот! То-то, я смотрю, — знакомое лицо... Позвольте... это было весной? да? Кажется, я помню даже имя и фамилию вашу...

Тетерев. И я вас помню...

Доктор. Да?

Тетерев. Помню. Когда я стал оправляться и попросил вас увеличить мне порцию, вы скорчили прескверную рожу и сказали мне: «Будь доволен тем, что дают. Вашего брата, пьяниц и бродяг, много»...

Доктор (растерянно). Позвольте! Это... этого... Извините!.. вы... ваше имя... я — врач Николай Троеруков... а...

Тетерев (подходя к нему). А я — потомственный алкоголик и кавалер Зелёного Змия Терентий Богословский.

Доктор отступает пред ним.

Не бойся, не трону... (Проходит мимо.)

Доктор растерянно смотрит вслед ему, обмахиваясь шляпой. Входит Пётр.

Доктор (оглядываясь на дверь в сени). До свидания однако! Меня ждут... В случае, если она будет жаловаться на боль... повторите... дайте ей ещё... капель... Сильной боли не должно быть... До свидания!.. А-а... скажите, тут был сейчас такой... оригинальный господин... он ваш родственник?..

Пётр. Нет, это нахлебник...

Доктор. Ага!.. Очень приятно!.. Большой оригинал! До свидания... благодарю вас!

Уходит. Пётр провожает его в сени. Бессемёнов и Акулина Ивановна выходят из своей комнаты и осторожно, ступая на носки, подвигаются к двери в комнату дочери.

Бессемёнов. Погоди, не ходи туда... Ничего не слыхать. Может, спит она... не разбудить бы... (Отводит старуху в угол к сундуку.) Н-да, мать! Вот и дожили... до праздника! Говору, сплетни будет теперь по городу — без конца...

Акулина Ивановна. Отец! Что ты? То ли говоришь? Да хоть во все трубы пускай трубят... только бы жива-то осталась! Во все колокола пусть звонят...

Бессемёнов. Ну, да... я знаю... это так!.. Только ты... эхма! Не понимаешь ты! Ведь — позор это нам с тобой!

Акулина Ивановна. А ну... какой позор?

Бессемёнов. Дочь отравилась, пойми! Что мы ей — какую боль причинили? Чем огорчили? Что мы — звери для неё? А будут говорить разное... Мне — наплевать, я всё ради детей стерплю... но только — зачем? Из-за чего? Хоть бы знать... Дети! Живут — молчат... Что в душе у них? Неизвестно! Что в головах? Неведомо! Вот — обида!

Акулина Ивановна. Я понимаю... ведь и мне обидно! Всё-таки я — мать... Хлопочешь, хлопочешь целый день, и спасибо никто не скажет... я понимаю! Да что уж... хоть бы живы-здоровы были... а то вот на-ко!

Поля (выходит из комнаты Татьяны). Она засыпает... Вы потише...

Бессемёнов (вставая). Ну, как она, что? Посмотреть-то можно?

Акулина Ивановна. Я войду тихонечко? Мы вот с отцом...

Поля. Доктор не велел пускать никого...

Бессемёнов (подозрительно). Ты почём знаешь? Тебя при докторе не было ещё...

Поля. Мне Елена Николаевна передала.

Бессемёнов. А она — там? Ишь ты... чужому человеку можно, родным — нельзя. Удивительно...

Акулина Ивановна. Обедать-то надо в кухне... чтобы не обеспокоить её... Милая моя!.. И взглянуть нельзя...

Махнув рукой, уходит в сени. Поля стоит, прислонясь к шкафу и глядя на дверь в комнату Татьяны. Брови у неё нахмурены, губы сжаты, стоит она прямо. Бессемёнов сидит у стола, как бы ожидая чего-то.

Поля (тихо). Отец мой не был здесь сегодня?

Бессемёнов. Совсем ты не про отца спрашиваешь. Что тебе отец? Знаю я, кого тебе надо...

Поля удивлённо смотрит на него.

Отец твой был... да! Грязный, оборванный, лишённый всякого порядочного подобия... Но всё-таки ты его должна уважать...

Поля. Я уважаю... Почему вы это... говорите?

Бессемёнов. Чтоб ты понимала... Твой отец бродяга бездомный, а всё-таки ты не должна выходить из его воли... Но разве вы понимаете — что такое отец?.. Все вы — бесчувственные... Ты вот... девушка бедная, бесприютная, ты бы должна быть скромной... ласковой со всеми... а ты — туда же! — пускаешься рассуждать, подражаешь образованным людям. Н-да. Вот ты замуж выходишь... а тут человек едва жизни не лишил себя...

Поля. Я не понимаю, что вы говорите... и зачем?

Бессемёнов (видимо, сам утратив связь своих мыслей, раздражается). Понимай: думай... затем и говорю, чтобы понимала ты! Кто ты? А однако вот... выходишь замуж! Дочь же моя... чего торчишь тут? Иди‑ка в кухню... делай что-нибудь... Я покараулю... иди!

Поля, с недоумением глядя на него, хочет идти.

Постой! Давеча я... крикнул на твоего отца...

Поля. За что?

Бессемёнов. Не твоё дело! Ступай... иди!

Поля уходит удивлённая. Бессемёнов тихо идёт к двери Татьяны и, приотворив её, хочет заглянуть. Елена выходит и отстраняет его.

Елена. Не ходите, она спит, кажется! Не беспокойте её...

Бессемёнов. Мм... Нас беспокоят все... это ничего! А вас — нельзя...

Елена (удивлённо). Что вы говорите? Да ведь она же больная!..

Бессемёнов. Знаю я... Всё знаю... (Уходит в сени.)

Елена пожимает плечами вслед ему. Проходит к окнам, садится на кушетку и, закинув руки за шею, о чём-то думает. На лице у неё является улыбка, она мечтательно закрывает глаза. Пётр входит, сумрачный, растрёпанный. Он встряхивает головой, как бы желая сбросить с неё что-то. Видит Елену, останавливается.

Елена (не открывая глаз). Это кто?

Пётр. Чему вы смеётесь? Странно видеть улыбающееся лицо... теперь... после этого...

Елена (взглянув на него). Вы — сердитый? Устали? Бедный мальчик... Как мне жалко вас...

Пётр (садясь на стул рядом с нею). Мне самому жалко себя.

Елена. Вам надо уехать куда-нибудь...

Пётр. Да, надо. В сущности — зачем я здесь? Меня страшно тяготит эта жизнь...

Елена. Как бы вы хотели жить? Скажите!.. Я часто спрашивала вас об этом... но вы не ответили, никогда...

Пётр. Трудно быть откровенным...

Елена. Со мной?

Пётр. И с вами... Разве я знаю... как вы относитесь ко мне? Как отнесётесь к тому, что я мог бы вам сказать? Иногда мне кажется, что вы...

Елена. Что я? Ну...

Пётр. Что вы хорошо...

Елена. Я отношусь к вам очень, очень хорошо! Славный вы мой... мальчик!

Пётр (горячо). Я не мальчик, нет! Я много думал. Слушайте, скажите... вам нравится — вам интересна вся эта возня, которой занимается Нил, Шишкин, Цветаева — все эти шумные люди?.. Вы можете верить, что совместные чтения умных книг, спектакли для рабочих... разумные развлечения... и вся эта суетность — действительно, важное дело, ради которого и следует жить? Скажите...

Елена. Голубчик! Ведь я необразованный человек... я не могу судить, не понимаю. Я ведь — несерьёзная... Они — мне нравятся все, и Нил, и Шишкин... Весёлые, всегда что-то делают... Я люблю весёлых людей... сама такая же. К чему вы это спросили?

Пётр. А... меня раздражает всё это! Если они любят жить так... если находят в этом удовольствие — пожалуйста! Я не мешаю... я не хочу никому мешать, но не мешайте и мне жить так, как я хочу! Зачем они влагают в свои действия какой-то особый смысл... Зачем говорят мне, что я трус, эгоист...

Елена (дотрагиваясь до его головы). Его замучили: устал он...

Пётр. Нет, я не устал... я только раздражён. Я — имею право жить, как мне нравится, мне! Я имею это право?

Елена (играя его волосами). Это опять мудрёный вопрос для меня... Я одно знаю — сама я живу, как умею, делаю, что хочу... и, если меня будут убеждать идти в монастырь, — не пойду! Заставят, — убегу, утоплюсь...

Пётр. Вы больше бываете с ними, чем со мной, вы... вам они больше нравятся, чем я! Я чувствую это... Но я хочу сказать — я могу это сказать! — они — пустые бочки.

Елена (удивлённо). Что? Какие...

Пётр. Пустые бочки... есть басня о бочках...

Елена. Ах, знаю... Однако... ведь и я тоже... значит, и я пустая?

Пётр. О, нет! Вы — нет! Вы — живая, вы, как ручей, освежаете человека!

Елена. Ба! Значит, я, по-вашему, холодная?

Пётр. Не шутите! Я прошу вас! Этот момент... но вы смеётесь! Зачем? Разве я смешон? Я — жить хочу! Хочу жить... по своему разумению... по своей воле...

Елена. Живите! Кто мешает?

Пётр. Кто? Кто-то есть... есть что-то! Когда я думаю, что вот как надо жить — одному, независимо... мне кажется, что кто-то говорит — нельзя!

Елена. Совесть?

Пётр. При чём тут совесть? Я... не... разве я хочу сделать преступление? Я хочу только быть свободным... я хочу сказать...

Елена (наклоняясь к нему). Это говорится не так! Это гораздо проще нужно говорить! Я помогу вам, бедненький мальчик... чтоб вам не путать таких простых вещей...

Пётр. Елена Николаевна! Вы... мучаете меня... шутками! Это жестоко! Я хочу сказать вам... вот я весь пред вами!

Елена. Опять не то!

Пётр. Я, очевидно, слабый человек... эта жизнь, — не по силам мне! Я чувствую её пошлость, но ничего не могу изменить, ничего не в состоянии внести... Я хочу уйти, жить один...

Елена (взяв его голову в руки). Говорите за мной, повторяйте: я вас люблю!

Пётр. О, да! да! Но... нет. Вы шутите!..

Елена. Право же, я совершенно серьёзно и давно решила выйти за вас замуж! Может быть, это нехорошо... но мне очень хочется этого...

Пётр. Но... как я счастлив! Я люблю вас, как...

За стеною — стон Татьяны. Пётр вскакивает, растерянно оглядываясь вокруг. Елена встаёт с места спокойно. Пётр тихо.

Это... Таня? А мы... тут...

Елена (проходя мимо его). Мы не сделали ничего дурного...

Голос Татьяны. Пить... дайте пить...

Елена. Иду... (Улыбаясь Петру, уходит.)

Пётр стоит, схватив голову руками, и растерянно смотрит пред собой. Дверь из сеней отворяется, и Акулина Ивановна громко шепчет.

Акулина Ивановна. Петя! Петя — ты где?..

Пётр. Здесь...