Пьеса Горького «Мещане»: Действие второе

Та же комната. Осенний полдень. За столом сидит старик Бессемёнов. Татьяна неслышно и медленно ходит взад и вперёд. Пётр, стоя у переборки, смотрит в окно.

Бессемёнов. Битый час говорю я вам... детки мои милые, а, видно, нет у меня таких слов, чтобы сердца вашего коснулись... Один спиной меня слушает, другая ходит, как ворона по забору.

Татьяна. Я сяду... (Садится.)

Пётр (оборачиваясь лицом к отцу). Ты скажи прямо — чего ты хочешь от нас?

Бессемёнов. Хочу понять, что вы за люди... Желаю знать — какой ты человек?

Пётр. Подожди! Я отвечу тебе... ты поймешь, увидишь. Дай прежде кончу учиться...

Бессемёнов. Н-да... Учиться... Учись! Но ты не учишься... а фордыбачишь. Ты вот научился презрению ко всему живущему, а размера в действиях не приобрёл. Из университета тебя выгнали. Ты думаешь — неправильно? Ошибаешься. Студент есть ученик, а не... распорядитель в жизни. Ежели всякий парень в двадцать лет уставщиком порядков захочет быть... тогда всё должно придти в замешательство... и деловому человеку на земле места не будет. Ты научись, будь мастером в твоём деле и тогда — рассуждай... А до той поры всякий на твои рассуждения имеет полное право сказать — цыц! Я говорю это тебе не со зла, а по душе... как ты есть мой сын, кровь моя, и всё такое. Нилу я ничего не говорю... хоть много положил труда на него, хоть он и приёмыш мой... но всё же он — чужая кровь. И чем дальше — тем больше он мне чужой. Я вижу — будет он прохвостом... актёром будет или ещё чем-нибудь в этаком духе... Может, даже социалистом будет... Ну — туда ему и дорога!

Акулина Ивановна (выглядывая из двери, жалобным и робким голосом). Отец! не пора ли обедать?

Бессемёнов (строго). Пошла ты! Не суйся, когда не надо...

Акулина Ивановна скрывается за дверью. Татьяна укоризненно смотрит на отца, встаёт со стула и снова бродит по комнате.

Видели? Мать ваша ни минуты покоя не знает, оберегая вас... всё боится, как бы я не обидел... Я не хочу никого обижать... Я сам обижен вами, горько обижен!.. В доме моём я хожу осторожно, ровно на полу везде битое стекло насыпано... Ко мне и гости, старые приятели, перестали ходить: у тебя, говорят, дети образованные, а мы — народ простой, ещё насмеются они над нами! И вы не однажды смеялись над ними, а я со стыда горел за вас. Все приятели бросили меня, точно образованные дети — чума. А вы никакого внимания на отца своего не обращаете... никогда не поговорите с ним ласково, никогда не скажете, какими думами заняты, что делать будете? Я вам — как чужой... А ведь я — люблю вас!.. Люблю! Понимаете вы, что значит — любовь? Тебя вот выгнали — мне это больно. Татьяна зря в девках сохнет, мне это обидно... и даже конфузно пред людьми. Чем Татьяна хуже многих прочих, которые выходят замуж и... всё такое? Мне хочется видеть тебя, Пётр, человеком, а не студентом... Вон Филиппа Назарова сын — кончил учиться, женился, взял с приданым, две тыщи в год получает... в члены управы попадёт...

Пётр. Подождите... и я женюсь...

Бессемёнов. Да, я вижу! Ты — хоть завтра готов... Ну, только — на ком? На вертушке, на беспутной бабёнке... да ещё и вдове! Э-эх!

Пётр (вскипая). Вы не имеете права называть её... так!

Бессемёнов. Как — так? Вдовой или беспутной?

Татьяна. Папаша! Пожалуйста... пожалуйста, оставьте это! Пётр... Уйди!.. или — молчи! Я ведь вот — молчу! Слушайте... Я — не понимаю ничего... Отец!.. Когда вы говорите — я чувствую — вы правы! Да, вы правы, знаю! Поверьте, я... очень это чувствую! Но ваша правда — чужая нам... мне и ему... понимаете? У нас уже своя... вы не сердитесь, постойте! Две правды, папаша...

Бессемёнов (вскакивая). Врёшь! Одна правда! Моя правда! Какая ваша правда? Где она? Покажи!

Пётр. Отец, не кричи! Я тоже скажу... ну, да! Ты прав... Но твоя правда узка нам... мы выросли из неё, как вырастают из платья. Нам тесно, нас давит это... То, чем ты жил, твой порядок жизни, он уже не годится для нас...

Бессемёнов. Ну да! Вы... вы! Как же... вы образовались... а я дурак! А, вы...

Татьяна. Не то, папаша! Не так...

Бессемёнов. Нет — то! К вам ходят гости... целые дни шум... ночью спать нельзя... Ты на моих глазах шашни с постоялкой заводишь... ты всегда надута... а я... а мы с матерью жмёмся в углу...

Акулина Ивановна (врываясь в комнату, жалобно кричит). Голубчики! Да я ведь... родной ты мой! Разве я говорю что? Да я и в углу!.. и в углу, в хлеву! Только не ругайтесь вы! Не грызите друг друга... милые!

Бессемёнов (одной рукой привлекая её, а другой отталкивая). Пошла прочь, старуха! Не нужна ты им. Оба мы не нужны! Они — умные!.. Мы — чужие для них...

Татьяна (стонет). Какая мука! Какая... мука!..

Пётр (бледный, с отчаянием). Пойми, отец... ведь глупо это! Глупо! Вдруг, ни с того ни с сего...

Бессемёнов. Вдруг? Врёшь! Не вдруг... годами нарывало у меня в сердце!..

Акулина Ивановна. Петя, уступи! Не спорь!.. Таня... пожалейте отца!

Бессемёнов. Глупо? Дурак ты! Страшно... а не глупо! Вдруг... жили отец и дети... вдруг — две правды... звери вы!

Татьяна. Пётр, уйди! Успокойся, отец... ну, прошу...

Бессемёнов. Безжалостные! Стеснили нас... Чем гордитесь? Что сделали? А мы — жили! Работали, строили дома... для вас... грешили... может быть, много грешили — для вас!

Пётр (кричит). Просил я тебя, чтоб ты... всё это делал?

Акулина Ивановна. Пётр! Ради...

Татьяна. Ступай вон, Пётр! Я не могу, я ухожу... (В изнеможении опускается на стул.)

Бессемёнов. А! бежите... от правды, как черти от ладана... Зазрила совесть!

Нил (широко распахнув дверь из сеней, останавливается на пороге. Он — с работы. Лицо у него чёрное, закопчённое дымом, измазанное сажей, руки тоже грязные. Он в короткой куртке, промасленной до блеска, подпоясан ремнём, в высоких грязных сапогах по колено. Протягивая руку, он говорит). Дайте поскорее двугривенный, извозчику заплатить!

Его неожиданное появление и вдруг раздавшийся спокойный голос сразу прекращают шум в комнате, и несколько секунд все молчат, неподвижно глядя на него.

(Он замечает впечатление и, сразу сообразив в чём дело, с улыбкой сожаления говорит.) Н-ну-у! Опять баталия!

Бессемёнов (грубо кричит). Ты, нехристь! Куда пришёл!

Нил. А? Куда?

Бессемёнов. В шапке! Шапку...

Акулина Ивановна. Что, в самом деле? Грязный лезешь прямо в горницы... ишь ты!

Нил. Да вы двугривенный-то дайте!

Пётр (даёт ему деньги и вполголоса говорит). Иди сюда скорее...

Нил (с улыбкой). На помощь? Трудно приходится! Сейчас!

Бессемёнов. Ишь! Вот он!.. Тоже — всё с рывка, с наскоку... Тоже нахватался где-то... чего-то... Уважения нет ни к чему на свете...

Акулина Ивановна (подделываясь под тон мужа). И впрямь... Сорванец какой! Таня, ты поди... поди в кухню... в кухню! скажи Степаниде — обедать...

Татьяна уходит.

Бессемёнов (угрюмо улыбаясь). Ну, а Петра куда пошлёшь? Э-эх ты! Глупая старуха! Глупая ты... Пойми, я не зверь какой! Я от души... от страха за них... от боли душевной кричу... а не от злости. Чего же ты их разгоняешь от меня?

Акулина Ивановна. Да я ведь знаю... голубчик мой! Я знаю всё... да жалко их! Мы старые с тобой... мы — таковские! Куда нас? Господи! На что нас? А им — жить! Они, милые, горя-то от чужих много увидят...

Пётр. Отец, ты, право, напрасно... волнуешься... Ты вообразил что-то...

Бессемёнов. Боюсь я! Время такое... страшное время! Всё ломается, трещит... волнуется жизнь!.. За тебя боюсь... Вдруг что-нибудь... кто нас поддержит в старости? Ты — опора нам... Вон Нил-то... вишь какой? И этот... птица эта, Тетерев... тоже! Ты сторонись их! Они... не любят нас! Гляди!

Пётр. Э, полно! Ничего со мной не будет... Вот, подожду ещё немного... потом подам прошение...

Акулина Ивановна. Подай‑ка ты, Петя, поскорее, успокой отца...

Бессемёнов. Я в тебя, Пётр, верю, когда ты вот так говоришь... рассудительно, серьёзно... Верю, что ты жизнь проживёшь не хуже меня... Ну, а иной раз...

Пётр. Ну, давай, оставим это! Будет... Подумай, как часто у нас бывают такие сцены!

Акулина Ивановна. Голубчики вы мои!

Бессемёнов. Вот ещё Татьяна... эх! Бросить бы ей это училище... Что оно для неё? Одно утомление...

Пётр. Да, ей надо отдохнуть...

Акулина Ивановна. Ох, надо!

Нил (входит раздетый, в синей блузе, но ещё неумытый). Обедать скоро будем, а?

Пётр, при виде Нила, быстро выходит в сени.

Бессемёнов. Рожу-то умыл бы сначала, а потом об еде спрашивал.

Нил. Ну, рожа у меня не велика, вымою живо, а вот есть я хочу, как волк! Дождь, ветер, холодище, паровоз старый, скверный... измаялся я в эту ночь — прямо сил нет! Заставить бы начальника тяги прокатиться в такую погодку, да на этаком паровозе...

Бессемёнов. Болтай больше! Что-то, я смотрю, ты про начальников-то легко говорить стал... смотри, худа не было бы!

Нил. Начальникам худо не будет...

Акулина Ивановна. Отец не про них говорит, а про тебя.

Нил. Ага, про меня...

Бессемёнов. Да, про тебя!

Нил. Ага!..

Бессемёнов. Ты не гакай, а слушай...

Нил. Я слушаю...

Бессемёнов. Зазнаваться ты стал...

Нил. Давно?

Бессемёнов. Ты таким языком со мной не смей говорить!

Нил. А у меня один язык (высовывая язык, показывает), и я со всеми им говорю...

Акулина Ивановна (всплескивая руками). Ах ты, бесстыдник! Кому ты язык показываешь?

Бессемёнов. Погоди, мать, постой!

Акулина Ивановна, укоризненно покачивая головою, уходит.

Ты... умник! Я хочу с тобой говорить...

Нил. После обеда?

Бессемёнов. Сейчас!

Нил. Лучше бы после обеда! Право, я голоден, устал, продрог... сделайте одолжение, отложите разговор! И потом, — что вы можете мне сказать? Ругаться ведь будете... а мне ругаться с вами неприятно... лучше бы вы... того... сказали бы прямо, что терпеть меня не можете... и чтоб я...

Бессемёнов. Ну, чёрт с тобой! (Уходит в свою комнату и плотно, крепко прикрывает дверь за собою.)

Нил (ворчит). И отлично! Лучше чёрт, чем ты... (Напевая себе под нос, ходит по комнате.)

Татьяна входит.

Опять лаялись?

Татьяна. Ты не можешь себе представить...

Нил. Ну! превосходно представляю... Разыгрывали драматическую сцену из бесконечной комедии, под названием «Ни туда, ни сюда»...

Татьяна. Тебе хорошо говорить так! Ты умеешь стоять в стороне...

Нил. Я умею оттолкнуть от себя в сторону всю эту канитель. И скоро — оттолкну решительно, навсегда... Переведусь в монтёры, в депо... надоело мне ездить по ночам с товарными поездами! Ещё если б с пассажирскими! С курьерским, например, — фьить! Режь воздух! Мчись на всех парах! А тут — ползёшь с кочегаром... скука! Я люблю быть на людях...

Татьяна. От нас ты однако бегаешь...

Нил. Да... прости за правду! — убежишь ведь! Я жить люблю, люблю шум, работу, весёлых, простых людей! А вы разве живёте? Так как-то слоняетесь около жизни и по неизвестной причине стонете да жалуетесь... на кого, почему, для чего? Непонятно.

Татьяна. Ты не понимаешь?

Нил. То-то нет! Когда человеку лежать на одном боку неудобно — он перевёртывается на другой, а когда ему жить неудобно — он только жалуется... А ты сделай усилие, — перевернись!

Татьяна. Ты знаешь — один философ сказал, что только глупому жизнь кажется простой!

Нил. Философы в глупостях, должно быть, знают толк. Но я ведь умником себя не считаю... Я просто нахожу, что с вами жить почему-то невыносимо скучно. Думаю, потому что очень уж вы любите на всё и вся жаловаться. Зачем жаловаться? Кто вам поможет? Никто не поможет... И некому, и... не стоит...

Татьяна. Откуда в тебе эта чёрствость, Нил?

Нил. А это — чёрствость?

Татьяна. Жестокость... Я думаю, что ты заразился ею от Тетерева, который ненавидит за что-то всех людей.

Нил. Ну, не всех... (Усмехаясь.) Тебе этот Тетерев не кажется похожим на топор?

Татьяна. Топор? Какой топор?

Нил. Обыкновенный, железный топор на деревянном топорище...

Татьяна. Нет, не шути! Не надо... Знаешь... с тобой приятно говорить... ты такой свежий... Но только вот... невнимателен ты...

Нил. К чему?

Татьяна. К людям... Ко мне, например...

Нил. Мм... наверно, не ко всем.

Татьяна. Ко мне...

Нил. К тебе? Н-да...

Оба молчат. Нил рассматривает свои сапоги. Татьяна смотрит на него с ожиданием чего-то.

Видишь ли... Я к тебе... то есть я тебя...

Татьяна делает движение к нему, Нил, ничего не замечая.

Очень уважаю... и люблю. Только мне не нравится — зачем ты учительница? Дело это тебе не по душе, утомляет, раздражает тебя. А дело — огромное! Ребятишки — ведь это люди в будущем... Их надо уметь ценить, надо любить. Всякое дело надо любить, чтобы хорошо его делать. Знаешь — я ужасно люблю ковать. Пред тобой красная, бесформенная масса, злая, жгучая... Бить по ней молотом — наслаждение! Она плюет в тебя шипящими, огненными плевками, хочет выжечь тебе глаза, ослепить, отшвырнуть от себя. Она живая, упругая... И вот ты сильными ударами с плеча делаешь из неё всё, что тебе нужно...

Татьяна. Для этого нужно быть сильным...

Нил. И ловким...

Татьяна. Послушай, Нил... Тебе иногда не жалко...

Нил. Кого?

Елена (входит). У вас обедали? Нет? Идёмте ко мне, пожалуйста! Какой пирог я испекла! Где прокурор? Прекрасный пирог!

Нил (подходя к Елене). Я иду! О, я съем весь прекрасный пирог! Я умираю с голода, меня нарочно не кормят! На меня рассердились здесь за что-то...

Елена. За язык, наверное... Таня, идём!

Татьяна. Я только скажу маме... (Уходит.)

Нил. Откуда вы знаете, что я показал отцу язык?

Елена. Что-о? Я ничего не знаю! Что такое?

Нил. Ну, я и не скажу... Лучше вы расскажите мне о прекрасном пироге.

Елена. Я узна́ю! А о пироге... знаете, меня научил печь пироги один арестант, осуждённый за убийство. Муж позволял ему помогать на кухне. Он был такой жалкенький, худенький...

Нил. Муж?

Елена. Милостивый государь! Мой муж был двенадцати вершков роста...

Нил. Он был так низок?

Елена. Молчать! И имел вот такие усы (показывает пальцами, какие усы) длиною по три вершка...

Нил. Первый раз слышу о человеке, достоинства которого измеряются вершками!

Елена. Увы! У него не было никаких достоинств, кроме усов!

Нил. Это грустно! Продолжайте о пироге...

Елена. Он, этот арестант, был повар... и убил свою жену... Но мне он очень нравился. Он ведь убил её как-то так...

Нил. Между прочим... понимаю!

Елена. Убирайтесь! Не хочу с вами говорить.

Татьяна, появляясь в двери, смотрит на них. Из другой двери выходит Пётр.

Прокурор! Ко мне... есть пирог!..

Пётр. С удовольствием!

Нил. Его сегодня папенька пробрал за непочтение...

Пётр. Ну, перестань...

Нил. И я удивляюсь — как решается он идти к вам без спроса?

Пётр (глядя на дверь в комнату стариков, беспокойно). Идти, так идёмте!

Татьяна. Идите, я сейчас приду...

Нил, Пётр и Елена уходят. Татьяна идёт в свою комнату, но в это время из комнаты стариков раздаётся голос Акулины Ивановны.

Акулина Ивановна. Таня!

Татьяна (останавливается, нетерпеливо поводя плечами). Что?

Акулина Ивановна (в двери). Подь‑ка сюда! (Почти шёпотом.) Что, Петруша-то опять к той пошёл?

Татьяна. Да... и я иду...

Акулина Ивановна. Ах ты горе наше горькое, а? Завертит она, егоза, Петю! Уж я чувствую!.. Ты бы хоть поговорила ему. Поговорила бы: братец, мол, отстранись! Не пара, мол, она тебе... сказала бы ты ему! Ведь у ней и денег-то всего-навсего три тыщи, да мужнина пенсия... я знаю!

Татьяна. Мамаша, оставьте это! Елена совсем не обращает внимания на Петра...

Акулина Ивановна. Нарочно это! Нарочно! Она, шельма, разжигает его... Показывает только видимость такую, что-де ты мне не интересен... а сама следит за ним, как кошка за чижом...

Татьяна. Ах!.. да что мне! Мне-то что? Говорите сами... оставьте меня! Поймите, — я устала!

Акулина Ивановна. Да ты не сейчас поговори с ним... Ты поди, ляг, отдохни...

Татьяна (почти кричит) Мне негде отдохнуть! Я навсегда устала... навсегда! Понимаете? На всю жизнь... от вас устала... от всего! (Быстро уходит в сени.)

Акулина Ивановна делает движение к дочери, как бы желая остановить её, но, всплеснув руками, остаётся на месте, недоумело раскрыв рот.

Бессемёнов (выглядывая из двери). Опять схватка?

Акулина Ивановна (встрепенувшись). Нет, ничего... это так...

Бессемёнов. Что так? Надерзила она тебе?

Акулина Ивановна (торопливо). Нет, ничего, что ты это? Я ей говорю... обедать, мол, пора! А она говорит — не хочу! Я говорю — как не хочешь? А она...

Бессемёнов. Завралась ты, мать!

Акулина Ивановна. Правое слово!

Бессемёнов. И сколько ты, ради их, врёшь предо мной! Взгляни‑ка мне в глаза-то... Не можешь... эх ты!

Акулина Ивановна стоит пред мужем, понуря голову, молча. Он тоже молчит, задумчиво поглаживая бороду. Потом, вздохнув, говорит.

Нет, зря всё-таки разгородились мы от них образованием-то...

Акулина Ивановна (тихо). Полно, отец! Теперь и простые-то люди тоже не лучше...

Бессемёнов. Никогда не надо детям давать больше того, сколько сам имеешь... И всего мне тяжелее, что не вижу я в них... никакого характера... ничего эдакого... крепкого... Ведь в каждом человеке должно быть что-нибудь своё... а они какие-то... ровно бы без лиц! Вот Нил... он дерзок... он — разбойник. Но — человек с лицом! Опасный... но его можно понять... Э-эхе-хе!.. Я вот, в молодости, церковное пение любил... грибы собирать любил... А что Пётр любит?

Акулина Ивановна (робко, со вздохом). К постоялке ушёл...

Бессемёнов. Ну вот!.. Погоди же! — Я её... ущемлю!

Входит Тетерев, заспанный и мрачный более, чем всегда. В руке — бутылка водки и рюмка.

Терентий Хрисанфович! Опять разрешил?

Тетерев. Вчера, после всенощной...

Бессемёнов. С чего это?..

Тетерев. Без причины. Обедать скоро?

Акулина Ивановна. Сейчас накрою... (Начинает хлопотать.)

Бессемёнов. Эхма, Терентий Хрисанфович, умный ты человек... а вот губит тебя водочка!..

Тетерев. Почтенный мещанин, — ты врёшь! Меня губит не водка, а сила моя... Избыток силы — вот моя гибель...

Бессемёнов. Ну, сила лишней не бывает...

Тетерев. Опять врёшь! Теперь сила — не нужна. Нужна ловкость, хитрость... нужна змеиная гибкость. (Засучивая рукав, показывает кулак.) Гляди, — если я этой штукой ударю по столу, — разобью его вдребезги. С такими руками — нечего делать в жизни. Я могу колоть дрова, но мне трудно и смешно писать, например... Мне некуда девать силы. Я могу найти себе место по способностям только в балагане, на ярмарке, где мог бы рвать железные цепи, поднимать гири... и прочее. Но я учился... И хорошо учился... за что и был изгнан из семинарии. Я учился и не хочу жить напоказ, не хочу, чтоб ты, придя в балаган, любовался мною со спокойным удовольствием. Я желаю, чтобы все смотрели на меня с беспокойным неудовольствием...

Бессемёнов. Злой ты...

Тетерев. Скоты такой величины, как я, не бывают злыми, — ты не знаешь зоологии. Природа — хитра. Ибо, если к силе моей прибавить злобу, — куда бежишь ты от меня?

Бессемёнов. Мне бежать некуда... я в своём доме.

Акулина Ивановна. Ты бы молчал, отец.

Тетерев. Верно! Ты в своём доме. Вся жизнь — твой дом, твоё строение. И оттого — мне негде жить, мещанин!

Бeссемёнов. Живёшь ты зря... ни к чему. Но ежели бы захотел...

Тетерев. Не хочу захотеть, ибо — противно мне. Мне благороднее пьянствовать и погибать, чем жить и работать на тебя и подобных тебе. Можешь ли ты, мещанин, представить себе меня трезвым, прилично одетым и говорящим с тобою рабьим языком слуги твоего? Нет, не можешь...

Поля входит и при виде Тетерева пятится назад. Он, заметив её, широко улыбается и, кивая головой, говорит, протягивая ей руку.

Здравствуйте и не бойтесь... Я ничего не скажу вам больше... ибо всё знаю!

Поля (смущённо). Что?.. ничего вы не можете знать...

Акулина Ивановна. А, пришла! Ну‑ка, иди‑ка, скажи Степаниде, чтобы щи несла...

Бессемёнов. Пора... (К Тетереву.) Люблю я слушать, как ты рассуждаешь... Особенно про себя самого хорошо выходит у тебя. Так вот — глядишь на тебя, страшен ты! А начнешь ты мысли-то свои высказывать, я и чувствую твою слабость... (Довольно и тихо смеётся.)

Тетерев. И ты нравишься мне. Ибо ты в меру — умён и в меру — глуп; в меру — добр и в меру — зол; в меру честен и подл, труслив и храбр... ты образцовый мещанин! Ты законченно воплотил в себе пошлость... ту силу, которая побеждает даже героев и живёт, живёт и торжествует... давай, выпьем перед щами, почтенный крот!

Бессемёнов. Принесут — выпьем. Но, между прочим, зачем ты ругаешься?.. Без причины не надо обижать людей... Надо рассуждать кротко, складно, чтобы слушать тебя было занятно... а если ты будешь людей задевать словами — никто не услышит тебя, а кто услышит — дурак будет!

Нил (входя). Поля пришла?

Тетерев (ухмыляясь). Пришла...

Акулина Ивановна. А тебе её на что?

Нил (не отвечая ей. Тетереву). Эге-э! Разрешил? Опять? Часто же начал ты...

Тетерев. Лучше пить водку, чем кровь людей... тем паче, что кровь теперешних людей — жидка, скверна и безвкусна... Здоровой, вкусной крови осталось мало, — всю высосали...

Поля и Степанида. Степанида несёт миску. Поля — тарелку с мясом.

Нил (подходя к ней). Здравствуй! Готов ответ?

Поля (вполголоса). Не сейчас же... при всех...

Нил. Вот важность! Чего бояться?

Бессемёнов. Кому?

Нил. Мне... и вот ей...

Акулина Ивановна. Что такое?

Бессемёнов. Не понимаю...

Тетерев (усмехаясь). А я — понимаю... (Наливает водки и пьёт.)

Бессемёнов. В чём дело? Ты чего, Палагея?

Поля (смущённая, тихо). Ничего...

Нил (усаживаясь за стол). Секрет... Тайна!

Бессемёнов. А коли тайна — говорите где-нибудь в углу, а не при людях. То есть, это, я скажу, насмешка какая-то... хоть беги из дома! Какие-то знаки, недомолвки, заговоры... А ты сиди дураком и хлопай глазами... Я тебя, Нил, спрашиваю, кто я тебе?

Акулина Ивановна. Уж что это, Нил, право...

Нил (спокойно). Вы мне приёмный отец... Но сердиться и поднимать истории не следует... Ничего особенного не случилось...

Поля (вставая со стула, на который только что села). Нил... Васильевич сделал... сказал мне... вчера вечером... спросил...

Бессемёнов. Что спросил?.. Ну?

Нил (спокойно). Вы не пугайте её... Я спросил её — не хочет ли она выйти за меня замуж...

Бессемёнов удивлённо смотрит на него и Полю, держа в воздухе ложку. Акулина Ивановна тоже замерла на месте. Тетерев смотрит пред собой, тяжело моргая глазами. Кисть его руки, лежащей на колене, вздрагивает. Поля низко наклонила голову.

(Продолжает.). А она сказала, что ответит мне сегодня... Ну, вот и всё...

Тетерев (махая рукой). И очень... просто... и больше ничего...

Бессемёнов. Та-ак... Действительно... очень просто! (С горечью.) И модно... по-новому! Впрочем — что уж тут!

Акулина Ивановна. Нехристь ты, нехристь! Отчаянная ты голова!.. Чай бы, с нами первоначально поговорить надо...

Нил (с досадой). Вот дёрнуло меня за язык!

Бессемёнов. Оставь, мать! Не наше дело! Ешь и молчи. И я буду молчать...

Тетерев (хмелея). А я буду говорить... А впрочем, и я пока молчу...

Бессемёнов. Да... Лучше всем молчать. Но всё-таки, Нил... не торовато благодаришь ты меня за мою хлеб-соль... Исподтишка живёшь...

Нил. За хлеб-соль вашу я платил трудом и впредь платить буду, а воле вашей подчиниться не могу. Вы вон хотели женить меня на дуре Седовой, потому только, что за нею десять тысяч приданого. На что мне её нужно? А Полю я люблю... Давно люблю и ни от кого это не скрывал. Всегда я жил открыто и всегда буду так жить. Укорять меня не в чем, обижаться на меня не за что.

Бессемёнов (сдержанно). Так, так! Очень хорошо... Ну что ж? Женитесь. Мы вам не помеха. Только на какие же капиталы жить-то будете? Коли не секрет — скажите.

Нил. Работать будем. Я перевожусь в депо... А она... у неё тоже дело будет. Вы по-прежнему будете получать с меня тридцать рублей в месяц.

Бессемёнов. Поглядим. Посулы легки...

Нил. Вексель возьмите с меня...

Тетерев. Мещанин! Возьми с него вексель! Возьми!

Бессемёнов. Вас в это дело не просят мешаться...

Акулина Ивановна. Тоже... советчик какой!

Тетерев. Нет, ты возьми! Не возьмёшь ведь — совесть коротка, не посмеешь... Нил, дай ему подписку: обязуюсь, мол, ежемесячно...

Бессемёнов. Я могу и подписку взять... есть за что, так я думаю. С десяти лет кормил, поил, обувал, одевал — до двадцати семи... Н-да...

Нил. Не лучше ли нам после считаться, не сейчас?

Бессемёнов. Можно и после. (Вдруг вскипая.) Ну, только помни, Нил, — отныне ты мне... и я тебе — враги! Обиды этой я не прощу, не могу! Знай!

Нил. Да какая обида? В чём обида? Ведь не ожидали же вы, что я на вас женюсь?

Бессемёнов (кричит, не слушая). Помни! Издеваться над тем, кто тебя кормил, поил... без спроса... без совета... тайно... Ты! Смирная! Тихая! Что понурилась? А! Молчишь? А знаешь, что я могу тебя...

Нил (вставая со стула). Ничего вы не можете! Будет шуметь! В этом доме я тоже хозяин. Я десять лет работал и заработок вам отдавал. Здесь, вот тут (топает ногой в пол и широким жестом руки указывает кругом себя) вложено мною не мало! Хозяин тот, кто трудится...

Во время речи Нила Поля встаёт и уходит. В дверях ей встречаются Пётр и Татьяна. Пётр, заглянув в комнату, скрывается. Татьяна стоит в дверях, держась за косяк.

Бессемёнов (ошеломлённо таращит глаза на Нила). Ка-ак? Хозяин? Ты?

Акулина Ивановна. Уйдём, отец! Уйдём... пожалуйста, уйдем! (Грозя кулаком Нилу.) Ну, Нилка! Ну, уж... погоди! (Со слезами.) Уж погоди... дождёшься!

Нил (настойчиво). Да, хозяин тот, кто трудится... Запомните‑ка это!

Акулина Ивановна (тащит за собой мужа). Идём, старик! И-идём! Бог с ними!.. Не говори, не кричи! Кто нас услышит?

Бессемёнов (уступая усилиям жены). Ну, хорошо! Оставайся... хозяин! Поглядим... кто хозяин! Увидим! (Уходит к себе.)

Нил взволнованно расхаживает по комнате. Где-то на улице, далеко, играет шарманка.

Нил. Вот заварил кашу! И чёрт меня дёрнул спросить её... Дурак! То есть, положительно не могу я ничего скрыть... лезет всё наружу помимо воли! Ах ты...

Тетерев. Ничего! Сцена очень интересная. Я слушал и смотрел с удовольствием. Очень недурно, очень! Не волнуйся, брат! У тебя есть способности... ты можешь играть героические роли. В данный момент герой нужен... поверь мне! В наше время все люди должны быть делимы на героев, то есть дураков, и на подлецов, то есть людей умных...

Нил. Чего ради заставил я Полю пережить такую... гадость?.. Испугалась... нет, она не пуглива! Обиделась, наверно... тьфу!

Татьяна, всё ещё стоя в дверях, при имени Поли делает движение. Звуки шарманки умолкают.

Тетерев. Людей очень удобно делить на дураков и мерзавцев. Мерзавцев — тьмы! Они живут, брат, умом звериным, они верят только в правду силы... не моей силы, не этой вот, заключённой в груди и руке моей, а в силу хитрости... Хитрость — ум зверя.

Нил (не слушая). Теперь придётся ускорить свадьбу... Ну, и ускорим... Да, она ещё не ответила мне. Но я знаю, что она скажет... милая моя девчушка!.. Как ненавижу я этого человека... этот дом... всю жизнь эту... гнилую жизнь! Здесь все... какие-то уроды! Никто не чувствует, что жизнь испорчена ими, низведена к пустякам... что из неё они делают себе темницу, каторгу, несчастие... как они ухитряются делать это? Не понимаю! Но — ненавижу людей, которые портят жизнь...

Татьяна делает шаг вперёд, останавливается. Потом неслышно идёт к сундуку и садится на него, в углу. Она согнулась, стала маленькой и ещё более жалкой.

Тетерев. Жизнь украшают дураки. Дураков — немного. Они всё ищут чего-то, что не им нужно, не только им одним... Они любят выдумывать проспекты всеобщего счастья и тому подобной ерунды. Хотят найти начала и концы всего сущего. Вообще — делают глупости...

Нил (задумчиво). Да, глупости! На это я мастер... Ну, она потрезвее меня... Она — тоже любит жизнь... такой внимательной, спокойной любовью... Знаешь, мы с ней великолепно будем жить! Мы оба — смелые... и, если захотим чего, — достанем! Да, мы с ней достанем... Она какая-то... новорождённая... (Смеётся.) Мы с ней прекрасно будем жить!

Тетерев. Дурак может всю жизнь думать о том, почему стекло прозрачно, а мерзавец просто делает из стекла бутылку...

Вновь играет шарманка уже близко, почти под окнами.

Нил. Ну, ты всё о бутылках!

Тетерев. Нет, я о дураках. Дурак спрашивает себя — где огонь, пока он не зажжён, куда девается, когда угасает? А мерзавец сидит у огня, и ему тепло...

Нил (задумчиво). Да-а... тепло...

Тетерев. В сущности — они оба глупы. Но — один глуп красиво, геройски, другой — тупо, нищенски глуп. И оба они, хотя разными дорогами, но приходят в одно место — в могилу, только в могилу, друг мой... (Хохочет.)

Татьяна тихо качает головой.

Нил (Тетереву). Ты чего?

Тетерев. Смеюсь... Оставшиеся в живых дураки смотрят на умершего собрата и спрашивают себя — где он? А мерзавцы просто наследуют имущество покойного и продолжают жизнь тёплую, жизнь сытую, жизнь удобную... (Хохочет.)

Нил. Однако ты здорово напился... Шёл бы к себе, а?

Тетерев. Укажи — где это?

Нил. Ну, не дури! Хочешь, отведу?

Тетерев. Меня, брат, не отведёшь. Я не состою в родстве ни с обвиняемыми... ни с потерпевшими. Я — сам по себе. Я — вещественное доказательство преступления! Жизнь испорчена! Она — скверно сшита... Не по росту порядочных людей сделана жизнь, говорю я. Мещане сузили, окоротили её, сделали тесной... и вот я есмь вещественное доказательство того, что человеку негде, нечем, незачем жить...

Нил. Ну, иди же, иди!

Тетерев. Оставь меня! Ты думаешь, могу упасть? Я уже упал, чудак ты! Давно-o! Я, впрочем, думал было подняться; но прошёл мимо ты и, не заметив, не нарочно, вновь толкнул меня. Ничего; иди себе! Иди, я не жалуюсь... Ты — здоров и достоин идти, куда хочешь, так, как хочешь... Я, падший, сопровождаю тебя взглядом одобрения — иди!

Нил. Что ты болтаешь? Интересно что-то... но непонятно...

Тетерев. И не понимай! Не надо! Некоторые вещи лучше не понимать, ибо понимать их бесполезно... Ты иди, иди!

Нил. Ну, хорошо, я ухожу. (Уходит в сени, не замечая Татьяну, прижавшуюся в углу.)

Тетерев (кланяясь вслед ему). Желаю счастия, грабитель! Ты незаметно для себя отнял мою последнюю надежду и... чёрт с ней!

Идёт к столу, где оставил бутылку, и замечает в углу комнаты, фигуру Татьяны.

Это-о кто, собственно говоря?

Татьяна (тихо). Это я...

Звуки шарманки сразу обрываются.

Тетерев. Вы? Мм... а я думал, мне почудилось...

Татьяна. Нет, это я...

Тетерев. Понимаю... Но — почему вы? Почему вы тут?

Татьяна (негромко, но ясно, отчётливо). Потому что мне негде, нечем, незачем жить...

Тетерев молча идёт к ней тихими шагами.

Я не знаю, отчего я так устала и так тоскливо мне... но, понимаете, до ужаса тоскливо! Мне только двадцать восемь лет... мне стыдно, уверяю вас, мне очень стыдно чувствовать себя так... такой слабой, ничтожной... Внутри у меня, в сердце моём, — пустота... всё высохло, сгорело, я это чувствую, и мне больно от этого... Как-то незаметно случилось это... незаметно для меня в груди выросла пустота... зачем я говорю вам это?..

Тетерев. Не понимаю... Сильно пьян... Совсем не понимаю...

Татьяна. Никто не говорит со мной, как я хочу... как мне хотелось бы... я надеялась, что он... заговорит... Долго ожидала я, молча... А эта жизнь... ссоры, пошлость, мелочи... теснота... всё это раздавило меня тою порой... Потихоньку, незаметно раздавило... Нет сил жить... и даже отчаяние моё бессильно... Мне страшно стало... сейчас вот... вдруг... мне страшно...

Тетерев (качая головой, отходит от неё к двери и, отворив дверь, говорит, тяжело ворочая языком). Проклятие дому сему!.. И больше ничего...

Татьяна медленно идёт в свою комнату. Минута пустоты и тишины. Быстро, неслышными шагами входит Поля и за нею Нил. Они без слов проходят к окнам, и там, схватив Полю за руку, Нил вполголоса говорит.

Нил. Ты прости меня за давешнее... это вышло глупо и скверно... но я не умею молчать, когда хочу говорить!

Поля (почти шёпотом). Всё равно... теперь всё равно! Что уж мне все они? Всё равно...

Нил. Я знаю — ты меня любишь... я вижу... я не спрашиваю тебя. Ты — смешная! Вчера сказала? отвечу завтра, мне надо подумать! Вот смешная! О чём думать — ведь любишь?

Поля. Ну да, ну да... давно уж!..

Татьяна крадётся из двери своей комнаты, встаёт за занавесом и слушает.

Нил. Мы славно будем жить, увидишь! Ты — такой милый товарищ... нужды ты не побоишься... горе — одолеешь...

Поля (просто). С тобой — чего же бояться? Да я и так — одна не робкая... я только смирная...

Нил. И ты упрямая... сильная, не согнёшься... Ну, вот... рад я... Ведь знал, что всё так будет, а рад... страшно!

Поля. Я тоже знала всё вперёд...

Нил. Ну? Знала? Это хорошо... Эх, хорошо жить на свете! Ведь хорошо?

Поля. Хорошо... милый ты мой друг... славный ты мой человек...

Нил. Как ты это говоришь... вот великолепно сказала!

Поля. Ну, не хвали... надо идти... надо идти... придёт кто-нибудь...

Нил. А пускай их!..

Поля. Нет, надо!.. Ну... поцелуй ещё!..

Вырвавшись из рук Нила, она пробегает мимо Татьяны, не замечая её. А Нил, идя за ней с улыбкой на лице, увидал Татьяну и остановился пред ней, пораженный её присутствием и возмущённый. Она тоже молчит, глядя на него мёртвыми глазами, с кривой улыбкой на лице.

Нил (презрительно). Подслушивала? Подглядывала? Э-эх ты!.. (Быстро уходит.)

Татьяна стоит неподвижно, как окаменевшая. Уходя, Нил оставляет дверь в сени открытой, и в комнату доносится суровый окрик старика Бессемёнова: «Степанида! Кто угли рассыпал? Не видишь? Подбери!») Занавес