Роман Стендаля «Красное и чёрное»: Часть II. Глава XXXVIII. Могущественный человек
На следующее утро дверь башни отворилась очень рано. Жюльен внезапно был разбужен.
«Ах! Боже мой! — подумал он. — Это мой отец. Что за неприятность!»
В тот же миг женщина в крестьянском платье бросилась в его объятия, он едва узнал ее. Это была мадемуазель де Ла Моль.
— Злюка, я только из твоего письма узнала, где ты. В Верьере я узнала о том, что ты называешь преступлением, а я считаю благородной местью, доказывающей, какое благородное сердце бьется в этой груди…
Несмотря на предубеждение против мадемуазель де Ла Моль, в котором, впрочем, Жюльен сам не давал себе отчета, он нашел ее очень интересной. Как не видеть в этой манере действовать и говорить благородного бескорыстного чувства, столь возвышающегося надо всем, на что посягает мелкая и пошлая душа? Ему опять казалось, что он любит королеву, и через несколько минут он сказал ей с исключительным благородством и выразительностью:
— Будущее представляется мне очень ясно. Я желал бы, чтобы после моей смерти вы вышли замуж за господина де Круазнуа; он женится на вдове. Благородная, слегка романтическая душа этой очаровательной вдовы, обращенная на культ обыденного благоразумия необыкновенным событием — для нее великим и трагичным, соблаговолит оценить действительные достоинства молодого маркиза. Вы согласитесь принять то, что всеми считается счастьем: почет, богатство, знатность… Но, дорогая Матильда, ваш приезд в Безансон, если о нем узнают, нанесет смертельный удар господину де Ла Молю, и вот чего я себе никогда не прощу. Я уже причинил ему столько горя. Он начнет верить, что он отогрел змею на своей груди.
— Признаюсь, я не ожидала такой холодной рассудительности, таких забот о будущем, — сказала мадемуазель де Ла Моль почти сердито. — Моя горничная, почти такая же осторожная, как вы, взяла паспорт на свое имя, и под именем госпожи Мишле я примчалась на почтовых.
— И госпоже Мишле удалось так легко проникнуть ко мне?
— Ах! Ты все тот же необыкновенный человек, которого я избрала. Сначала я предложила сто франков секретарю судьи, уверявшему, что мне невозможно проникнуть в эту башню. Но, получив деньги, этот честный господин заставил меня ждать, начал придумывать препятствия, и я подумала, что он хочет меня обокрасть… — Она замолчала.
— Ну? — сказал Жюльен.
— Не сердись, мой милый Жюльен, — сказала она, обнимая его. — Я вынуждена была назвать себя этому секретарю, принимавшему меня за парижскую гризетку, влюбленную в красавца Жюльена… Это его собственные слова. Я поклялась ему, что я твоя жена и получу позволение видеть тебя каждый день.
«Верх безумия, — подумал Жюльен, — и я не могу ему помешать. В конце концов, господин де Ла Моль такой влиятельный сановник, что общественное мнение отлично сумеет найти извинение для молодого полковника, который женится на этой прелестной вдове. Моя смерть покроет все». И он с восторгом отдался любви к Матильде; безумие, душевное величие, все, что есть самого необычного, смешалось в этой любви.
Матильда серьезно предложила ему убить себя вместе с ним.
После первых восторгов, когда она насладилась счастьем видеть Жюльена, в ней вдруг проснулось сильно любопытство. Она рассматривала своего возлюбленного, находя его значительно выше того, каким она его себе воображала. Ей казалось, что воскрес Бонифас де Ла Моль, но в еще более героическом виде.
Матильда повидалась с лучшими местными адвокатами, которых обидела, слишком прямо предложив им деньги; но в конце концов они их приняли.
Она быстро сообразила, что в Безансоне все значительное и сомнительное зависит от аббата Фрилера.
Сначала она встретила непреодолимое препятствие, чтобы добраться до всемогущего члена конгрегации под сомнительным именем госпожи Мишле. Но скоро весь город знал о красоте молодой модистки, безумно влюбленной и приехавшей из Парижа в Безансон ради того, чтобы утешать молодого аббата Жюльена Сореля.
Матильда сновала по улицам Безансона пешком, без провожатых; она надеялась, что ее никто не узнает. Во всяком случае, она считала не бесполезным для своего дела произвести впечатление на население. В своем ослеплении она мечтала даже о том, чтобы устроить восстание и подбить толпу спасти Жюльена, когда его поведут на казнь. Мадемуазель де Ла Моль воображала, что она одета очень просто, как подобает огорченной женщине; но ее туалет обращал на себя общее внимание.
Она уже сделалась в Безансоне предметом всеобщего внимания, когда, после целой недели домогательств, она получила наконец аудиенцию у господина де Фрилера.
Как ни велико было ее мужество, но с мыслью о влиятельном члене конгрегации у нее было так тесно связано представление о таинственном и обдуманном преступлении, что она дрожала, когда звонила у дверей епископского дома. Она едва ступала, когда ей пришлось подниматься по лестнице в квартиру старшего викария. Пустынность епископского дворца навела на нее ужас. «Я могу сесть в кресло, а меня скрутят по рукам, и я исчезну. У кого моя горничная может спросить обо мне? Жандармский полковник поостережется вмешиваться… Я одинока в этом большом городе!»
Окинув взглядом квартиру, мадемуазель де Ла Моль успокоилась. Во-первых, ей отворил дверь лакей в очень элегантной ливрее. Гостиная, куда ее ввели для ожидания, блистала изящным убранством, столь отличным от грубого великолепия и даже в Париже встречающимся только в лучших домах. Лишь только она увидала господина де Фрилера, приближавшегося к ней с отеческим видом, у нее исчезли все мысли о гнусном преступлении. Она даже не нашла на этом красивом лице отпечатка энергичной и несколько примитивной добродетели, столь антипатичной парижанам. Полуулыбка, оживлявшая черты лица священника, вертевшего всем Безансоном, отражала в нем светского человека, просвещенного прелата, искусного администратора. Матильда подумала, что очутилась в Париже.
Господину де Фрилеру понадобилось всего несколько минут, чтобы заставить Матильду сознаться, что она дочь его могущественного противника, маркиза де Ла Моля.
— Действительно, я не госпожа Мишле, — сказала она, принимая свою высокомерную осанку, — и мне тем легче в этом признаться, ибо я пришла с вами посоветоваться, сударь, как устроить побег господину де Ла Берне. Во-первых, он виноват только в запальчивости; женщина, в которую он выстрелил, чувствует себя хорошо. Во-вторых, для подкупа всех низших служащих я могу вам вручить тотчас пятьдесят тысяч франков и обязуюсь дать еще столько же. Наконец, признательность моя и всей моей семьи не остановится ни перед чем ради того, кто спасет де Ла Берне.
Господин де Фрилер казался изумленным, услышав это имя. Матильда показала ему несколько писем военного министра, адресованных Жюльену Сорелю де Ла Берне.
— Вы видите, сударь, что мой отец заботился о его карьере. Я тайно вышла за него замуж, мой отец желал, чтобы он получил офицерский чин, прежде чем объявить о браке, несколько странном для дочери господина де Ла Моля.
Матильда заметила, что, по мере того как господин де Фрилер узнавал важные новости, выражение добродушия и приветливости исчезало с его лица. Теперь черты его выражали хитрость и фальшь.
У аббата зародились сомнения, он медленно перечитывал официальные документы.
«Что я могу извлечь из этих странных признаний? — думал он, — Я вдруг очутился с глазу на глаз с приятельницей знаменитой маршальши де Фервак, племянницы всемогущего монсиньора епископа ***, через которого получают епископство во Франции. То, что я считал осуществимым в отдаленном будущем, неожиданно оказывается рядом. Это может привести меня к венцу моих желаний».
Сначала Матильда испугалась внезапной перемены в лице этого могущественного человека, с которым она находилась наедине в уединенной квартире. «Пустяки! — сказала она себе затем, — самое худшее было бы, если бы я не произвела никакого впечатления на холодного эгоистичного священника, пресыщенного властью и наслаждениями».
Пораженный умом Матильды, ослепленный быстрым и неожиданным путем, открывшимся ему для достижения епископства, господин Фрилер позабыл на минуту свою обычную осторожность. Мадемуазель де Ла Моль увидела его почти у своих ног, честолюбивого, взволнованного чуть не до нервной дрожи.
«Все разъяснится, — думала она, — не окажется ничего невозможного для приятельницы госпожи де Фервак». Несмотря на еще мучившее ее чувство ревности, Матильда имела мужество объяснить, что Жюльен был близким другом маршальши и почти ежедневно встречался у нее с монсиньором епископом ***.
— Сколько бы раз ни меняли списка тридцати шести присяжных из почтенных жителей этого департамента, — сказал старший викарий со взглядом, полным жгучего честолюбия, напирая на каждое слово, — но я счел бы себя неудачником, если бы в каждом списке не нашлось восьми или десяти моих друзей, самых умных в группе. Почти во всех случаях я буду иметь за собой большинство, и вы видите, сударыня, как легко я смог бы добиться оправдания…
Аббат вдруг остановился, словно удивленный собственными словами; он признавался в вещах, которые никогда не говорил непосвященным.
Но, в свою очередь, он поразил Матильду, рассказав ей, что безансонское общество всего более интересовало в странной выходке Жюльена то, что он когда-то внушал сильную страсть госпоже де Реналь и сам долго разделял ее. Господин де Фрилер без труда заметил, какое крайнее смущение произвел его рассказ.
"Я отомстил! — подумал он. — Наконец-то я нашел средство повлиять на эту решительную особу; я боялся, что мне это не удастся.
Внешний облик и самоуверенность Матильды усиливали в его глазах обаяние ее редкой красоты, а сейчас она смотрела на него почти униженно. К нему вернулось хладнокровие, и он, не колеблясь, нанес ей удар в самое сердце.
— Я не удивился бы, — сказал он как бы вскользь, — если мы услышим, что ревность заставила господина Сореля два раза выстрелить в женщину, когда-то им столь любимую. Она далеко не лишена привлекательности, а с некоторого времени очень часто видится с неким аббатом Маркино, из Дижона, янсенистом, конечно, безнравственным, как они все.
Господин де Фрилер с наслаждением терзал сердце прекрасной девушки, заметив ее слабую струну.
— Почему, — сказал он, устремив пламенный взгляд на Матильду, — господин Сорель избрал церковь, если не потому, что именно его соперник служил в ней мессу. Все признают счастливца, которому вы покровительствуете, умным и осторожным. Чего, кажется, проще было бы ему спрятаться в садах господина де Реналя, так хорошо ему известных? Там он мог убить женщину, которую ревновал, будучи уверенным, что его не увидят, не схватят, не заподозрят.
Эта мысль, по-видимому справедливая, окончательно вывела Матильду из себя. Эта высокомерная натура, пропитанная сухим благоразумием, характерным для великосветских людей, была не в состоянии понять радости пренебречь всяким благоразумием, — радости, столь сильной во всякой страстной душе. В высших классах парижского общества, среди которого жила Матильда, страсть весьма редко отказывается от благоразумия, и из окна бросаются только с шестого этажа.
Наконец аббат де Фрилер убедился в своей власти. Он дал понять Матильде (конечно, он лгал), что он может повлиять на прокурора, которому поручено поддерживать обвинение против Жюльена.
Когда тридцать шесть присяжных этой сессии будут назначены, он сам переговорит лично и непосредственно по крайней мере с тридцатью из них.
Если бы Матильда не показалась господину де Фрилеру столь интересной, он стал бы говорить с ней так откровенно только после пятого или шестого свидания.
