Роман Джека Лондона «День пламенеет» («Время-не-ждёт»): Часть вторая. Глава II

Вскоре после этого Пламенный отправился в Нью-Йорк. Причиной послужило письмо от Джона Доусетта, простое, коротенькое письмо в несколько строк, написанное на машинке. Но Пламенный затрепетал, читая его. Он вспомнил, как такой же трепет охватил его, неоперившегося пятнадцатилетнего юнца, когда в Темпас Бутте Том Дальсуорти, игрок, за неимением четвертого партнера, крикнул: «Ступай сюда, щенок, бери карты!» Теперь он переживал такое же волнение. Простые фразы, напечатанные на машинке, казалось, были насыщены тайной. «Наш м-р Хоуиссон навестит вас в вашем отеле. На него можно положиться. Не следует, чтобы нас видели вместе. Вы поймете после того, как мы побеседуем». Пламенный несколько раз перечитывал записку. Так оно и есть. Пришло время для крупной игры, и похоже на то, что его приглашают сесть и взять карты. Конечно, только это и могло заставить одного человека так настойчиво приглашать другого совершить путешествие через весь континент.

Они встретились — благодаря «нашему» мистеру Хоуиссону — в верховьях Гудзона, в великолепной загородной вилле. Пламенный, согласно инструкции, приехал на частном автомобиле, который был ему доставлен. Чей это был автомобиль — он не знал; неизвестен ему был и владелец виллы с ее зелеными укатанными лужайками, обсаженными деревьями. Доусетт был уже там, а с ним еще один человек, которого Пламенный знал до того, как они были друг другу представлены. Это был не кто иной, как Натаниэль Леттон. Пламенный десятки раз видел его лицо в журналах и газетах и читал о его положении в финансовом мире и об университете в Даратоне, существовавшем на его средства. Он также производил впечатление человека, стоящего у власти, хотя Пламенный был сбит с толку, не находя в нем сходства с Доусеттом. За исключением крайней чистоплотности, — чистоплотности, проникавшей, казалось, до глубочайших фибр его существа, Натаниэль Леттон решительно не имел никакого сходства с Доусеттом. Тонкий до худобы, он был похож на холодное пламя, таинственное химическое пламя, которое под ледяной оболочкой все же производит впечатление пламенного жара тысячи солнц. Впечатление это создавалось главным образом его глазами, лихорадочно сверкавшими на лице мертвеца. Лицо было худое, кожа — тусклая, мертвенно-бледная, а голова была покрыта жидкими седыми волосами. Лет ему было не больше пятидесяти, но выглядел он значительно старше Доусетта. Однако Натаниэль Леттон держал в руках власть — это Пламенный видел ясно. Он был худым аскетом, пребывающим в состоянии возвышенного спокойствия, — расплавленная планета под ледяным саваном. И все же сильнее всего поразила Пламенного удивительная чистоплотность этого человека. На нем не было ни одного пятнышка. Казалось, он был очищен огнем. Пламенный чувствовал: сорвись с его уст ругательство — оно смертельно оскорбит уши Леттона, покажется ему кощунством и святотатством.

Они выпили, причем Натаниэль Леттон пил минеральную воду, поданную лакеем — бесшумно двигающейся машиной. Доусетт пил шотландскую с содовой, а Пламенный — коктейль. Казалось, никто не обратил внимания на необычность появления коктейля в полночь, хотя Пламенный внимательно искал признаков изумления; он давно уже знал, что для коктейля существует строго определенное время и место. Но коктейль ему нравился, и, будучи человеком естественным, он намеренно предпочитал пить, когда и как ему угодно. Обычно другие замечали эту странность, но Доусетт и Леттон были совсем иной породы; и у Пламенного мелькнула мысль: «Они бы, верно, и глазом не моргнули, если бы я потребовал себе стакан сулемы».

Во время выпивки явился Леон Гугенхаммер и заказал шотландскую. Пламенный с любопытством к нему присматривался. Это был один из семьи великих Гугенхаммеров, самый младший правда, но все же один из той компании, с которой он сразился на Севере. И Леон Гугенхаммер не замедлил упомянуть об этом старом деле. Он сказал Пламенному комплимент по поводу его выдержки и подвигов:

— Знаете ли, отголоски с Офира дошли до нас. И я должен сказать, мистер Пламенный, э… виноват, мистер Харниш, что вы ловко обскакали нас в этом деле.

Отголоски! Пламенный поневоле был задет этой фразой: до них дошли отголоски о сражении, в которое он вложил всю свою силу и силу всех клондайкских миллионов. Должно быть, у Гугенхаммеров их немало, если сражение таких размеров для них не более чем мелкая стычка, отголоски которой они соизволили уловить. «У них здесь идет здорово крупная игра, это уж верно», — заключил он свои размышления и почувствовал гордость при мысли, что собираются просить его участия в этой крупной игре. Секунду он остро жалел, что слухи неверны и в действительности у него не тридцать, а одиннадцать миллионов. Ну, уж постольку-то он будет откровенен: он осведомит их, какие ставки ему по плечу.

Леон Гугенхаммер был молод и толст. Ему было не больше тридцати, а лицо его, гладкое и без морщин, казалось совсем мальчишеским, только под глазами намечались мешки. И он также производил впечатление человека чистоплотного. Он был в расцвете сил; чистая, гладко выбритая кожа свидетельствовала о великолепном здоровье. Принимая во внимание эту прекрасную кожу, приходилось считать его полноту и преждевременно округлившееся брюшко чем-то нормальным. Просто он был предрасположен к полноте.

Разговор скоро сконцентрировался на деле, хотя Гугенхаммер раньше захотел рассказать о предстоящем интернациональном состязании яхт и о своей собственной роскошной паровой яхте «Электра», новые машины которой уже успели устареть. Доусетт огласил план, остальные двое помогали ему случайными замечаниями, а Пламенный задавал вопросы. Каково бы ни было предложение, он не хотел принимать его с закрытыми глазами. И они сообщили ему о практических результатах их плана.

— Им и в голову не придет, что вы с нами, — вставил Гугенхаммер, когда информация подходила к концу, и его красивые еврейские глаза восторженно блеснули. — Они будут думать, что вы действуете самостоятельно в соответствующем буколическом стиле.

— Конечно, вы понимаете, мистер Харниш, что наше соглашение необходимо сохранить в строжайшей тайне, — предостерег Натаниэль Леттон.

Пламенный кивнул головой.

— И вы понимаете также, — продолжал Леттон, — что плохих результатов бояться не приходится. Дело законное и справедливое, и пострадать могут только биржевые игроки. Это отнюдь не попытка разорить рынок. Как вы видите сами, вам предстоит играть на повышение. Честный вкладчик будет в выигрыше.

— Да, вот именно, — сказал Доусетт. — Рыночная нужда в меди непрерывно повышается. Медные акции Уорд Вэлли и все, что стоит за этой компанией, — ведь не что иное, как четверть всего мирового запаса, как я вам показал. Дело, как видите, крупное, настолько крупное, что даже мы едва можем это учесть. Мы дали свои распоряжения. У нас самих большой капитал, и, однако, мы нуждаемся в еще большем. Кроме того, на рынок выброшено слишком много акций Уорд Вэлли, что не соответствует нашим планам. Таким образом, мы убиваем двух воробьев одним камнем…

— А камень этот — я, — перебил с улыбкой Пламенный.

— Да, вот именно. Вы не только повысите акции Уорд Вэлли, но в то же время и соберете их в одни руки. Для нас это будет огромным преимуществом, а вы и все мы на этом деле наживем. И, как указал мистер Леттон, дело честное и законное. Восемнадцатого соберутся директора, и вместо обычного дивиденда будет объявлен двойной.

— А что будет с проигравшими? — возбужденно крикнул Леон Гугенхаммер.

— Пострадавшими окажутся спекулянты, — объяснил Натаниэль Леттон, — понимаете, спекулянты, накипь Уолл-Стрит. Честные вкладчики не пострадают. А затем они в тысячный раз убедятся, что следует доверять Уорд Вэлли. А с их доверием мы сможем провести те широкие планы, какие мы вам набросали.

— По городу будут ходить всевозможные слухи, — предостерег Пламенного Доусетт, — но пусть они вас не пугают. Эти слухи могут исходить даже от нас. Вы сами понимаете почему. Но вас это не касается. Вам известна самая суть дела. Все, что вам нужно делать, — это покупать, покупать и покупать до тех пор, пока директора не объявят двойного дивиденда. Акции Уорд Вэлли поднимутся так, что после этого купить окажется невозможным.

— Нам нужно, — взял слово Леттон и отпил глоток своей минеральной воды, — нам нужно выманить у публики большое количество акций. Мы могли бы это сделать сравнительно легко, сыграв на понижение и испугав держателей. И так дело обошлось бы дешевле. Но мы являемся господами положения и достаточно честны, чтобы не прибегать к этому и скупить Уорд Вэлли по повышенной цене. Мы не филантропы, но нам нужны вкладчики для проведения наших широких планов. Нельзя сказать, что, действуя таким образом, мы теряем. Едва станет известна политика директоров, как акции взлетят до небес. Помимо того, мы выжмем хорошую сумму из спекулянтов. Но вы понимаете, что это привходящий момент и, до известной степени, неизбежный. С другой стороны, мы не собираемся его игнорировать. Пострадавшими, конечно, будут только спекулянты, но они получат по заслугам.

— И вот что еще, мистер Харниш, — сказал Гугенхаммер, — если вы затратите весь ваш наличный капитал или сумму, превышающую то, что вы хотите вложить в это дело, пожалуйста, немедленно обратитесь к нам. Помните, что мы стоим за вами.

— Да, мы стоим за вами, — повторил Доусетт.

Натаниэль Леттон утвердительно кивнул головой.

— А теперь об этом двойном дивиденде восемнадцатого… — Джон Доусетт вырвал листок из своей записной книжки и поправил очки. — Позвольте мне показать вам цифры. Здесь, как вы видите…

И тут он начал длинное техническое и историческое объяснение заработков и дивидендов Уорд Вэлли со дня организации.

Все совещание продолжалось не больше часа, и все это время Пламенный жил так напряженно и полно, как никогда раньше. Эти люди были крупными игроками. Правда, ему было известно, что они не из самых крупных: так, их нельзя было поставить на одну доску с Морганами и Гарриманами. Но все же они соприкасались с этими гигантами и сами были гигантами меньшего калибра. Ему нравилось их обращение с ним. Они были внимательны, но без оттенка покровительства. Они видели в нем равного, и Пламенному это льстило, ибо он прекрасно сознавал, что и состоянием и опытом они во много раз его превосходят.

— Мы зададим встряску этой толпе спекулянтов, — с торжеством провозгласил Леон Гугенхаммер, когда они собрались уходить. — И вы — тот, кто это совершит, мистер Харниш. Они будут в полной уверенности, что вы действуете на свой страх, а у них бритва острая для таких новичков, как вы.

— Они, несомненно, будут введены в заблуждение, — согласился Леттон; его горящие серые глаза поблескивали из-за широких складок огромного кашне, которым он обмотал шею до самых ушей. — Их мысль работает по трафарету. Любая неожиданность может перевернуть их стереотипные расчеты — какая-либо новая комбинация, необычный фактор, свежий вариант. Всем этим будете для них вы, мистер Харниш. Повторяю, они — игроки и вполне заслуживают того, что их ждет. Они теснят и давят все законные предприятия. Вы и понятия не имеете, сколько хлопот они причиняют таким людям, как мы. Иногда своей тактикой игры они опрокидывают самые надежные планы, разрушают самые прочные учреждения.

Доусетт с молодым Гугенхаммером уехали вместе в одном автомобиле, Леттон ехал один в другом. На Пламенного — все еще поглощенного событиями предшествующего часа — сильное впечатление произвел момент отъезда. Три машины, как заколдованные ночные чудовища, стояли на усыпанной песком аллее, у подножия широкой лестницы, под неосвещенным портиком. Ночь была темная, и огни автомобилей прорезали черноту с остротой ножа, врезающегося в твердую массу. Услужливый лакей — гений-автомат дома, не принадлежавшего ни одному из этих людей, — помог сесть в автомобиль и застыл, как массивная статуя. На сиденьях смутно выделялись фигуры закутанных в мех шоферов. Один за другим, как пришпоренные кони, автомобили ринулись в черноту, свернули на дорогу и исчезли из вида.

Автомобиль Пламенного был последним. Выглянув из окна, он бросил взгляд на неосвещенный дом, громоздившийся в темноте, как огромная гора. Чей это дом? — недоумевал он. Почему они пользуются им для своих тайных совещаний? Не разболтает ли лакей? А как относительно шоферов? Или они — надежные люди, вроде «нашего» мистера Хоуиссона? Тайна? Все дело было ею окутано. А рука об руку с тайной шла власть. Он откинулся назад и затянулся папиросой. Грядут большие события. Карты были уже перетасованы для крупной игры, и он принимал в ней участие. Он вспомнил свои игры в покер с Джеком Кернсом и громко расхохотался. В те дни он рисковал тысячами, а сейчас играл на миллионы. А восемнадцатого, когда будет объявлен дивиденд! Он усмехнулся, представив себе то смятение, какое неизбежно охватит людей, с отточенными бритвами подстерегавших его, — его, Пламенного!