Роман Жюля Верна «80000 километров под водой» («Двадцать тысяч льё под водой»): Часть первая. Глава двадцать четвёртая. Царство кораллов
Назавтра я проснулся со страшной пустотой в голове. К своему глубокому удивлению, я увидел, что нахожусь в своей каюте. Очевидно, и моих товарищей также перенесли в их каюту во время сна. Следовательно, они не больше моего могли знать о событиях предшествующей ночи, и мне оставалось надеяться только на то, что будущее как-нибудь поднимет завесу этой тайны.
Мне захотелось выйти из каюты. Но свободе ли я или по-прежнему в плену? Оказалось, что я совершенно свободен. Я раскрыл дверь и коридором прошел к трапу, ведущему на палубу. Закрытый накануне люк был настежь открыт.
Я вышел на палубу.
Там меня уже ждали Нед Ленд и Консель. Я стал расспрашивать их. Они ничего не знали. Заснув вчера тяжелым сном, они очнулись только сегодня в своей каюте.
„Наутилус“ был по-обычному спокоен и по-обычному таинственен. Он плыл с умеренной скоростью по поверхности моря. Казалось, ничто на нем не изменилось.
Нед Ленд осмотрел горизонт. Море было пустынно — даже зоркие глаза канадца не увидели вдали ни паруса, ни трубы парохода, ни земли. Сильный ветер, дувший с запада, развел на море большую волну.
„Наутилус“ изрядно покачивало.
Возобновив запас воздуха, „Наутилус“ погрузился метров на пятнадцать в воду с таким, очевидно, расчетом, чтобы можно было всплыть немедленно, как только это понадобится. Против обыкновения этот маневр несколько раз повторялся в течение дня 19 января. Всякий раз помощник капитана поднимался на палубу и оттуда бросал привычную фразу в люк.
Капитан Немо не показывался. Из команды в этот день я видел только невозмутимого стюарда, прислуживавшего мне за едой с обычной аккуратностью.
Около двух часов пополудни в салон, где я приводил в порядок свои записи, вошел капитан Немо. Я поклонился ему. Он ответил мне чуть заметным кивком и не произнес ни слова. Я снова принялся за свою работу, надеясь, что он что-нибудь расскажет о событиях вчерашнего дня, но он этого не сделал.
Я украдкой посмотрел на него. Он производил впечатление усталого человека; глаза его покраснели, словно от бессонницы; лицо выражало глубокую печаль, даже горе.
Он шагал по комнате, садился на диван, опять вставал, брал первую попавшуюся книгу и тотчас же бросал ее, подходил к приборам и смотрел на них, но не делал, как обычно, записей. Казалось, он не мог ни секунды усидеть на месте.
Наконец, он подошел ко мне и спросил:
— Не врач ли вы, господин Аронакс?
Я так мало был подготовлен к этому вопросу, что несколько времени смотрел на него, не отвечая.
— Я спрашиваю, не врач ли вы. Ведь многие из ваших коллег-натуралистов получили медицинское образование…
— Да, я был врачом и ординатором клиники и много лет занимался медицинской практикой до поступления в музей, — ответил я.
— Отлично, — сказал капитан.
Мой ответ, видимо, обрадовал его. Но я еще не знал, чего он от меня хочет, и ждал новых вопросов, решившись отвечать на них в зависимости от их характера.
— Господин профессор, — продолжал капитан, — не согласитесь ли вы оказать медицинскую помощь одному из моих матросов?
— На борту есть больной?
— Да.
— Я готов следовать за вами. — Идемте.
Признаюсь, сердце мое учащенно билось. Не знаю почему, но мне сразу пришло в голову, что между болезнью этого матроса и событиями вчерашней ночи есть какая-то связь, и эта тайна занимала меня больше, чем сам больной.
Капитан Немо повел меня на корму „Наутилуса“ и открыл дверь маленькой каюты, расположенной рядом с матросским кубриком.
В каюте лежал человек лет сорока, с мужественным лицом настоящего англо-сакса.
Я склонился над ним. Это был не больной, а раненый. Его голова, повязанная окровавленными бинтами, лежала на подушках.
Я снял бинты. Раненый пристально глядел на меня широко раскрытыми глазами, но не мешал разбинтовывать себя и даже ни разу не застонал.
Рана была ужасная. Черепная коробка, пробитая каким-то тупым орудием, обнажала мозг. Видно было, что мозговые ткани серьезно задеты. Кровяные подтеки, видневшиеся на сероватой массе мозга, были похожи на винные пятна на скатерти. Итак, у раненого было одновременно и сотрясение мозга и местные кровоизлияния.
Несчастный тяжело дышал. Временами его лицо подергивалось судорогой. Передо мной был типичный случай воспаления мозга с параличей двигательных центров.
Пульс у раненого был перемежающийся. Конечности уже начинали холодеть. Я видел, что смерть приближается и что ее ничем нельзя отвратить.
Я снова перевязал рану и повернулся к капитану Немо.
— Как был ранен этот человек? — спросил я.
— Разве это существенно? — уклончиво сказал он. — „Наутилус“ испытал толчок, от которого рычаг машины сломался и ударил этого человека. Но скажите, что вы думаете о его состоянии? Я замялся.
— Можете говорить, — сказал капитан Немо, — он не знает французского языка.
Я еще раз посмотрел на раненого и сказал:
— Этот человек проживет не больше двух часов.
— Ничто не может его спасти?
— Ничто.
Капитан Немо судорожно сжал кулаки. Слезы покатились из его глаз.
В продолжение нескольких минут я не спускал глаз с умирающего. Жизнь заметно оставляла его.
Холодный электрический свет еще больше подчеркивал его бледность.
Я глядел на его умное лицо, изборожденное преждевременными морщинами — неизбежным следствием нищеты и несчастной жизни.
Я хотел прочесть тайну этой жизни в последних словах, которые скажут холодеющие губы.
Но капитан Немо сказал мне:
— Я не задерживаю вас, господин профессор.
Пришлось уйти.
Я оставил капитана у постели умирающего и, потрясенный всем виденным, вернулся в свою каюту.
В течение всего дня меня угнетали тяжелые предчувствия. Ночью я плохо спал. Сквозь сон мне слышались отдаленный плач и как будто траурные мелодии.
На следующее утро, на заре, я поднялся на палубу. Капитан Немо опередил меня в этот день — он уже был там. Он подошел ко мне.
— Господин профессор, — сказал он, — хотите сегодня принять участие в подводной прогулке.
— И мои товарищи также могут участвовать в ней?
— Если они пожелают.
— С благодарностью принимаю ваше предложение.
— В таком случае наденьте скафандр.
Об умирающем или мертвом — ни слова. Я зашел к Неду Ленду и Конселю и передал им приглашение капитана Немо.
Консель с радостью согласился, да и канадец на сей раз не отказался.
Не было еще восьми часов утра. В половине девятого мы уже облачились в скафандры и вооружились резервуарами Руквейроля и электрическими фонарями.
Обе двери раскрылись поочередно, и в сопровождении капитана Немо и дюжины матросов мы ступили на глубине десяти метров на каменистое дно, на котором отдыхал „Наутилус“.
Легкий вначале уклон почвы привел нас к крутому откосу, сбегавшему метров на тридцать вниз. Мы спустились в котловину, резко отличавшуюся своим видом от дна, по которому мы ходили во время первой экскурсии в Тихом океане. Здесь не было ни мягкого песка, ни подводных лужаек, ни морских лесов. Мне сразу бросились в глаза особенности местности, по которой нас вел капитан Немо. Это было коралловое царство.
В отделе зоофитов, в подклассе альционарий, имеется отряд горгоний, к которому принадлежат благородные кораллы, любопытные создания природы, по очереди относившиеся учеными ко всем трем царствам природы — минеральному, растительному и животному. Это лекарство древних и драгоценное украшение наших современниц было окончательно отнесено к животному царству только в 1744 году англичанином Тремблеем.
Коралл — это колония мельчайших животных, образующих каменистый, хрупкий полипняк. Эти полипы имеют одного родоначальника, породившего их почкованием, Живя общей жизнью, каждый из членов колонии в то же время имеет свою частную жизнь.
Я читал последние работы об этих любопытных зоофитах, и мне было чрезвычайно интересно посетить лес из окаменелых коралловых деревьев, который природа насадила в глубине океана.
Мы засветили фонари и пошли вдоль только еще воздвигаемой кораллами стены, которая с течением времени отгородит эту часть Тихого океана от Индийского. Дорогой мы все время должны были обходить чащи коралловых деревьев. Только в отличие от земных деревьев, эти древоподобные растения росли сверху вниз, прилепившись основанием к скалам.
Свет наших фонарей рождал поразительные эффекты, падая на ярко окрашенные ветви. Мне порой казалось, что эти окаменелости покачиваются от движения воды; мне хотелось сорвать с них свежие венчики с нежными тонкими щупальцами, только что распустившиеся пышным цветом или еще едва начинающие распускаться. Легкие, неуловимо быстрые рыбки стрелой проносились, чуть задевая их, как стайки птиц. Но стоило мне протянуть руку к этим живым цветам, как вся колония приходила в беспокойство. Белые венчики прятались в свои красные футляры, цветы увядали на глазах, и цветущий куст превращался в засохшую окаменелость.
Случай привел меня к зарослям самых редких зоофитов. Эта коралловая роща не уступала по красоте кораллам, которые добываются в Средиземном море у французских, итальянских и африканских берегов.
Окраска благородных кораллов оправдывает поэтическое название, которое ювелиры дают лучшим экземплярам: „кровавый цветок“ и „кровавая пена“.
Вскоре кустарник стал чаще, а деревца — выше. Длинные коридоры фантастической архитектуры открывались перед нами.
Капитан Немо углубился в темную, слегка наклоненную галлерею, которая постепенно привела нас на глубину в сто метров.
Среди коралловых деревцев я заметил другие, не менее любопытные виды полипов с суставочными разветвлениями, затем несколько кустов зеленых и красных кораллов, настоящих водорослей по внешнему виду, несмотря на полную окаменелость их обизвествленных тканей. Но, как сказал один мыслитель, „кораллы — это, может быть, и есть та грань, где жизнь начинает просыпаться от своей каменной спячки, но еще не приобрела подвижности“.
Наконец, после двух часов ходьбы мы достигли глубины, примерно, в триста метров, то есть того предела, где кончаются коралловые образования. Здесь росли не отдельные группы коралловых деревьев, а целый дремучий лес из гигантских каменных деревьев, связанных между собой изящными гирляндами плюмарий, этих морских лиан, окрашенных во всевозможные цвета. Мы проходили, не сгибаясь под их сводами, терявшимися в темноте водных толщ, а под ногами у нас цвел роскошный ковер из тубипор, астрей, меаидрин, фунгий и кариофилий.
Какое поразительное зрелище! Как жаль, что мы не могли делиться впечатлениями! Как обидно было в такие незабываемые минуты чувствовать, что твоя голова в плену в этом шлеме из стекла и металла! Почему мы не можем жить в воде, как эти рыбы, стрелой проносящиеся мимо пас, или, еще лучше, как амфибии, которые долгие часы могут находиться в воде и на суше, одинаково хорошо себя чувствуя в обеих стихиях — воздушной и водной?
Между тем капитан Немо остановился. Мои товарищи и я последовали его примеру.
Я увидел, что матросы „Наутилуса“ выстроились полукругом за своим начальником.
Присмотревшись, я заметил, что четверо из них несли на плечах какой-то продолговатый предмет.
Мы находились в центре просторной лужайки, обрамленной со всех сторон высоким коралловым лесом. Наши фонари бросали на дно неверный, блеклый полусвет, от которого гигантски вырастали тени.
По краям лужайки царил густой мрак, и только кое-где вспыхивали и тотчас же угасали кровавые огоньки — это луч фонаря отражался на мгновение в кораллах.
Нед Ленд и Консель стояли рядом со мной. Всем нам только теперь пришла в голову мысль, что наша подводная прогулка совершалась с какой-то целью.
Осмотрев дно, я заметил, что оно во многих местах горбилось холмиками, расположенными рядами; правильность расположения этих рядов говорила о том, что они созданы руками человека.
По знаку капитана Немо один из матросов вышел вперед, отвязал кирку от пояса и стал вырубать яму в дне.
Тут я все понял.
Эта лужайка была кладбищем, яма, которую рыл матрос, — могилой; продолговатый предмет на плечах у матросов — телом умершего ночью человека.
Капитан Немо и его матросы пришли сюда, чтобы предать тело своего товарища погребению на этом братском кладбище в глубине океана.
Никогда я не был так взволнован. Никогда ни одно зрелище не потрясало меня до такой степени.
Я не хотел видеть того, что делалось передо мной и не мог оторвать глаз от этого зрелища ни на секунду.
Тем временем яма медленно углублялась в коралловое дно океана. Вспугнутые ударами кирки рыбы, метнулись во все стороны.
Я слышал глухой стук, когда железо кирки ударяло по куску кремня, затерянному в глубине вод.
Яма вытягивалась в длину и росла в ширину и, наконец, стала достаточно просторной, чтобы вместить человека.
Тогда приблизились носильщики. Тело, окутанное белой тканью, скользнуло в заполненную водой могилу.
Капитан Немо и матросы стали вокруг со скрещенными на груди руками. Я и мои товарищи, глубоко потрясенные этой сценой, отступили на шаг назад, чтобы не мешать их горю.
Могилу засыпали кусками кораллов и придали насыпи правильные очертания.
Когда это было сделано, капитан Немо и все его спутники опустились на одно колено и подняли кверху руки в знак последнего прощания…
Затем траурный кортеж тронулся в обратный путь к „Наутилусу“.
Мы снова прошли под сводами кораллового леса и вышли к подножью коралловой стены. Отсюда начался крутой подъем. После часа утомительной ходьбы, наконец, вдали показались огни „Наутилуса“. Мы пошли прямо на них и к двум часам пополудни вернулись на борт.
Переменив одежду, я поспешил выйти на палубу, весь во власти грустных мыслей, навеянных только что виденной тяжелой церемонией.
Капитан Немо вскоре присоединился ко мне. Я спросил его:
— Значит, как я и предвидел, этот человек ночью умер?
— Да, господин Аронакс, — ответил капитан.
— И теперь он спит последним сном, рядом со многими своими товарищами, на подводном коралловом кладбище?
— Да, он спит там, забытый всеми, но не нами…
И, закрыв лицо руками, капитан Немо безуспешно пытался подавить рыдания.
После долгого молчания он сказал:
— Там, глубоко под водой, расположено наше тихое кладбище…
— И там ваши мертвецы спят спокойно, недосягаемые для акул?
— Да, — глухим голосом ответил капитан Немо, — недосягаемые для акул и для людей.
Конец первой части
