Повесть Горького «Жизнь ненужного человека»: Страница 41

«Вот и всё! – подумал он. – И не пришлось увидеть её…»

Но в конце улицы снова дребезжал экипаж, он катился торопливо, были слышны удары кнута о тело лошади и её усталое сопение. Ему казалось, что звуки неподвижно повисли в воздухе и будут висеть так всегда.

Кутаясь в платок, в пролётке сидела Ольга рядом с молодым жандармом, на козлах, рядом с извозчиком, торчал городовой. Мелькнуло знакомое лицо, белое и доброе; Евсей скорее понял, чем увидал, что Ольга совершенно спокойна, нимало не испугана. Он почему-то вдруг обрадовался и, как бы возражая неприятному собеседнику, мысленно сказал:

«Она – не заплачет!»

Закрыв глаза, простоял ещё несколько времени, потом услышал шаги, звон шпор, понял, что это ведут арестованных мужчин, сорвался с места и, стараясь не топать ногами, быстро побежал по улице, свернул за угол и, усталый и облитый потом, явился к себе домой.

Вечером на другой день Филипп Филиппович, обливая его синими лучами, говорил торжественно, ещё более тонким голосом, чем всегда:

– Поздравляю тебя, Климков, с добрым успехом и желаю, чтобы этот успех был первым звеном в длинной цепи удач!

Климков переступил с ноги на ногу и тихонько развёл руками, точно желая освободить себя из невидимых пут.

В комнате было несколько шпионов, они молча слушали звук пилы и смотрели на Евсея, он чувствовал их взгляды на своей коже, и это было неловко.

Когда начальник кончил говорить, Евсей тихо попросил его о переводе в другой город.

– Ну, ерунда, брат! – сухо сказал Филипп Филиппович. – Стыдно быть трусом. Что такое? Первое удачное дело – и бежать? Я сам знаю, когда нужно перевести… Ступай!

Награду ему дал Саша.

– Эй, ты, сморчок! – позвал он его. – На вот, получи…

Коснувшись своей влажной, жёлтой рукой руки Евсея, он сунул ему бумажку и ушёл прочь. Подскочил Яков Зарубин.

– Сколько?

– Двадцать пять рублей, – ответил Климков, развёртывая билет непослушными пальцами.

– А сколько людей было?

– Семеро…

Зарубин поднял глаза к потолку и забормотал:

– Трижды семь – двадцать один, четыре на семь – по три с полтиной!

Он тихонько свистнул и, оглянувшись, шёпотом сообщил:

– Саше – полтораста дали, да счёт расходов он представил по этому делу в шестьдесят три рубля. Надувают нас, дураков! Ну, что же, угощай на радостях…

– Идём, – сказал Климков, искоса поглядывая на деньги и не решаясь положить их в карман.

Пошли, и дорогою Зарубин деловито заговорил:

– А всё-таки, видно, твои люди дрянь были…

– Почему это? – обидчиво спросил Климков. – Вовсе не дрянь…

– Мало дали за них, мало! Я ведь знаю порядки, меня не обманешь, нет! Красавин одного революционера поймал, – сто рублей получил здесь, да из Петербурга прислали сто! Соловьеву – за нелегальную барыню – семьдесят пять. Видишь? А Маклаков? Положим, он ловит адвокатов, профессоров, писателей, им цена особая.

Он говорил не уставая, Климков был доволен его болтовнёй, она мешала ему думать.

Пришли в публичный дом. Зарубин крикливым голосом завсегдатая начал спрашивать у высокой, худой и кривой экономки:

– Лида здорова? А – Капа? Вот, Евсей, ты познакомься с Капой, – это такая девица! Изверг! Она тебя тому научит, чего ты во сто лет без неё не узнаешь. Дайте нам лимонаду и коньяку. Прежде всего, Евсей, надо хватить коньяку с лимонадом – это вроде шампанского, сразу поднимешься на дыбы!

– Мне всё равно, – ответил Климков.

Дом был дорогой, на окнах висели пышные занавески, мебель казалась Евсею необыкновенной, красиво одетые девицы – гордыми и неприступными; всё это смущало его. Он жался в угол, уступая дорогу девицам, они как будто не замечали его, проходя мимо и касаясь своими юбками его ног. Лениво проплывало подавляющими массами полуголое тело, ворочались в орбитах подведённые глаза.

– Студенты? – спросила рыжая девица подругу, толстую брюнетку с высокой голой грудью и голубой лентой на шее. Та что-то шепнула в ухо ей, рыжая сделала Евсею гримасу, он отвернулся от неё и сказал Зарубину недовольно:

– Знают, кто мы…

– А как же! Конечно! Потому и берут за вход половину цены, и скидка со счёта двадцать пять процентов.

Евсей выпил два бокала шипучего, вкусного напитка, и хотя ему не стало веселее, но окружающее сделалось более безразличным.

К ним за стол сели две девицы – высокая, крепкая Лидия и огромная, тяжёлая Капитолина. Голова Лидии была несоразмерно с телом маленькая, лоб узкий, острый, сильно выдвинутый подбородок и круглый рот с мелкими зубами рыбы, глаза тёмные и хитрые, а Капитолина казалась сложенной из нескольких шаров разной величины; выпученные глаза её были тоже шарообразны и мутны, как у слепой.

Чёрненький, неугомонный, подобно мухе, Зарубин вертел головой, двигал ногами, его тонкие, тёмные руки летали над столом, он всё хватал, щупал, обнюхивал. Евсей вдруг почувствовал, что Зарубин вызывает у него тяжёлое, тупое раздражение.

«Мерзавец! – думал он. – За мои деньги привёл мне урода, а себе красивую выбрал».

Он налил рюмку коньяку, проглотил её и, обожжённый, открыл рот, вращая глазами.

– Ловко? – воскликнул Яков.

Девицы засмеялись, и на минуту Евсей оглох и ослеп, точно заснул.

– Вот, Евсей, Лида, мой верный друг, умница и разумница! – разбудил его Зарубин, дёргая за рукав. – Когда я заслужу внимание начальства, я её возьму отсюда, женюсь на ней и пристрою к своему торговому делу. Так, Лидочка?

– Поживём – увидим, – ответила девица, томно скосив на него свои масляные глаза.

– Ты что молчишь, дружок? – басом спросила Капитолина, хлопая по плечу Евсея тяжёлой рукой.

– Она всем говорит – ты, – заметил Яков.

– Это мне все равно! – сказал Евсей, не глядя на девицу и отодвигаясь от неё. – Только – скажи ей, что она мне не нравится и пускай уйдёт…

Несколько секунд все молчали.

– Чёрт с вами! – густо и спокойно сказала Капитолина и, упираясь рукой в стол, медленно подняла со стула своё тяжёлое тело.

Евсею стало досадно, что она не обиделась, он взглянул на неё и проговорил:

– Вроде слона, какая-то…

– Аи, как это невежливо! – с сожалением вскричала Лидия.

– Да, Евсей, это, брат, невежливо! – убеждённо подтвердил Зарубин. – Капитолина Николаевна девица замечательная, и все понимающие люди её ценят.

– А мне всё равно, – сказал Евсей. – Я хочу пива!

– Эй, пива! – крикнул Зарубин. – Капочка, будьте любезны, похлопочите насчёт пива.

Толстая девица повернулась и, шаркая ногами по полу, молча ушла, а Зарубин, наклонясь к Евсею, вкрадчиво и поучительно начал:

– Видишь ли что, Евсей, конечно, здесь заведение и прочее. Но девицы такие же люди, как мы с тобой, – зачем их обижать бесполезной грубостью?

– Отстань! – сказал Климков.