Повесть Куприна «Впотьмах»: Глава 4

Однажды Кашперов приехал к обеду в самом сияющем расположении духа: дела на заводе шли прекрасно, погода была ясная и холодная, и, проехавшись с завода верхом, Сергей Григорьевич чувствовал сильный аппетит.

Когда Зинаида Павловна налила ему полную тарелку горячего супа, он совсем развеселился: действительно, эта девушка обладала удивительной способностью придавать всему, за что только она ни бралась, отпечаток той свежести и женской аккуратности, которой было полно все ее существо.

- Знаете ли, великая вещь, если за столом хозяйничает хорошенькая женщина, -- сказал Кашперов весело и дружелюбно, -- ведь на первый взгляд кажется, что это -- предрассудок, а между тем, ей-богу, все приобретает особенно приятный вкус и даже аппетит удесятеряется.

Кашперов хотел своим полушутливым, полудружеским обращением хотя немного расположить к живому разговору Зинаиду Павловну, эту "диконькую барышню", которая, как он инстинктивно чувствовал, боялась и избегала его. Сегодня, когда яркие солнечные лучи так весело заливали столовую, когда в душе у Кашперова так сильно сказывалось радостное ощущение жизни, ему неприятно было видеть хмурое лицо гувернантки.

- Да что ж вы молчите, точно в воду опущенная, Зинаида Павловна? -- досадливо прибавил он, не дождавшись ответа. -- Вы, кажется, с первых шагов уже имеете что-то против меня. Оставьте, голубушка моя; ведь это -- институтство!.. Я даже не могу понять: щекотливость ли заставляет вас так относиться ко мне или же вы просто-напросто капризничаете!..

Зинаида Павловна подняла на него с упреком взор своих детских глаз.

- Для чего вы смеетесь надо мной, Сергей Григорьевич? -- с упреком произнесла она внезапно дрогнувшим голосом.

- Как смеюсь?! -- удивился Кашперов. -- Да у меня и мысли такой в голове не было, чтобы смеяться. Когда? В чем вы могли усмотреть насмешку? Я, право, отказываюсь понимать вас.

- Да вот вы сейчас нарочно упомянули про каких-то хорошеньких женщин... Поверьте, я никогда не обольщалась своей наружностью и знаю о том, что некрасива... Но с какой стати вам было напоминать об этом?..

- Позвольте, Зинаида Павловна, успокойтесь, ради бога, -- почти в отчаянии сказал Сергей Григорьевич, -- ведь это же, наконец, ужасно, что вы обо мне думаете!.. Ну, если хотите, я с вами никогда не буду ни о чем, кроме дела, говорить. Мне страшно неприятно, что вы с первых же дней видите во мне врага. Уверяю вас, я вовсе не такое чудовище, каким кажусь.

Зинаида Павловна ничего не ответила, но, как только обед кончился, тотчас же встала, ушла в свою комнату и со слезами бросилась лицом в подушку.

Скоро жизнь в доме Кашперова потекла обычным, размеренным ходом. Он приезжал только на минуточку и при встречах с Зинаидой Павловной был официально вежлив, в остальное же время совершенно позабывал об ее существовании.

Она, в свою очередь, все время посвящала исключительно Лизе. В девочке складывалась богатая натура, стремительная в своих побуждениях и отзывчивая на все хорошее. Зинаида Павловна без всякого труда, исподволь приохотила ее к музыке и рисованию; ученье же шло у них довольно вяло, потому что ни гувернантка, ни воспитанница не имели достаточно выдержки... Но один случай неожиданно возмутил однообразное спокойствие этой жизни и совершенно перевернул вверх дном судьбу всех ее участников.

В начале декабря у Кашперова выдался свободный вечер, который он не знал, куда употребить. Он ходил без цели по комнатам, заложив руки в карманы, и производил в уме какое-то математическое вычисление для своего завода.

Было то странное время дня, когда потухающий день слабо борется с надвигающеюся темнотою, придавая всему какое-то грустное освещение, располагающее к тихой мечтательности.

Случайно проходя мимо дверей залы, Кашперов услышал, что кто-то берет на рояле мягкие аккорды, и хотел было войти туда, но в это время до него донесся голос Зинаиды Павловны, разговаривавшей с Лизой. Кашперов остановился за портьерой и стал прислушиваться.

- Ну, что же я вам спою, Лиза? У меня, кажется, больше ничего не осталось, чего бы вы не слышали, -- сказала Зинаида Павловна.

- Душечка, ну спойте, что вам первое придет в голову! -- горячо упрашивала Лиза.

- Помните, вы пели что-то из "Фауста"? Ну, теперь еще один разик; я уж больше не буду приставать...

- Ну, хорошо, хорошо, не теребите только меня, а то зацелуете до смерти,-- ответила Зинаида Павловна, смеясь и отбиваясь от порывистых ласк своей воспитанницы.

- Вам темно, Зинаида Павловна! Может быть, зажечь свечи? -- спросила Лиза.

- Не надо, прошу вас, не зажигайте, я буду наизусть играть... Ну, слушайте... И она начала играть второй акт, изредка объясняя содержание музыки.

- Вот это -- народный праздник во время ярмарки... Мефистофель приводит туда и Фауста... Слушайте, какой чудный вальс, лучше его нет ни одного вальса в мире... Маргарита проходит с молитвенником... Фауст поражен ее красотой... Он долго смотрит в восхищении издали, а затем подходит к ней...

И она запела на низких нотах своего голоса известные слова: "Позвольте предложить, прелестная, вам руку..."

- Маргарита взглянула на него, потупилась и тихо отвечает: "Ах, не блещу я красотою и потому не стою рыцарской руки..."

Кашперов хорошо знал оперу "Фауст", слышал ее в исполнении европейских знаменитостей и всегда любил ее. Но теперь фраза, так нежно пропетая серебристым голосом Зинаиды Павловны, совершенно потрясла его.

Из таинственной полутьмы, царившей в зале, лились один за другим звуки мелодии, полные наивной грусти, и в уме Кашперова с поразительной ясностью восстал образ Зинаиды Павловны, с ее девственным молодым обликом и спокойными глазами, ясными, как утреннее небо.

"Да, она Маргарита, -- невольно пронеслось у него в уме, -- только кто же будет ее Фаустом?"

Сергей Григорьевич, часто и близко сталкиваясь с различными женскими характерами, так изучил все перипетии любви, все мельчайшие оттенки в тоне и взгляде, что почти никогда не ошибался в своих заключениях на этот счет, и теперь, когда голос Зинаиды Павловны дрожал, замирая на последней ноте, он сказал себе: "Да, у нее есть Фауст, потому что никакая выучка не может придать музыке такой глубины чувства... Вероятно, кузен... какой-нибудь юнкер или гимназист..."

Зинаида Павловна замолкла. Настала такая тишина, что Кашперову казалось, будто стук его сердца раздается по всему дому.

- Ну, дальше, Зинаида Павловна, -- взволнованным шепотом проговорила Лиза, -- милая Зиночка, дальше!..

- А дальше то, -- тихо отозвалась через некоторое время Зинаида Павловна, -- что Фауст скоро позабыл о Маргарите, а она... она никак не может позабыть о нем...

"Я не ошибся, -- решил Кашперов, услыхав, сколько затаенной грусти прозвучало в последних словах, -- да притом еще, кажется, ее Фауст не подает никакой надежды на взаимность".

- Ну, слушайте еще, -- заговорила опять Зинаида Павловна, -- только уж в самый последний раз. Маргарита сидит за прялкой и поет.

И опять, вместе со сказкой о фульском короле, полился этот чистый, хватающий за сердце голос.

"Боже мой, какая прелесть, -- думал Кашперов, с жадностью ловя каждую ноту. -- Вот оно, истинное наслаждение. Но где же эта бедная девушка могла обрести такие чудные звуки?.."

Он чувствовал, что у него в глазах стоят слезы. В то же время им овладел прилив какой-то безграничной, смутной злобы... "Уж не ее ли Фауст так огорчает меня?" -- насмешливо спросил он себя и не мог ответить на этот вопрос.

- Ну, теперь довольно, -- сказала Зинаида Павловна, окончив сказку и громко захлопнув ноты, -- нервы расстраивать не годится. Ловите меня, Лиза!

И она побежала, сопровождаемая Лизой, и откуда-то, издалека, донесся до слуха Кашперова ее смех, рассыпавшийся в серебристых трелях.

"Однако я размяк порядком", -- с озлоблением решил Сергей Григорьевич и тотчас же велел закладывать себе лошадь. Он очень долго остался в этот вечер на заводе, особенно тщательно наблюдал за его ходом, бессознательно стараясь как можно больше угомониться.

Ему удалось привести себя в уравновешенное состояние, но, когда поздно ночью он уже окончательно улегся в постель и потушил свечу, из темноты вдруг нежно и задумчиво прозвучало: "Ах, не блещу я красотою..."

- Тьфу ты, черт побери! -- сердито отплюнулся Сергей Григорьевич. -- Нужно же было этой итальянщины наслушаться!

Хотя Кашперов и отплевывался так энергично, тем не менее на другой день, едва только начало смеркаться, он уже стоял на том же месте за портьерой... Он прождал около получаса, пока наконец пришла Зинаида Павловна и села за рояль.

На этот раз Лизы с ней не было. Она долго брала рассеянные аккорды, потом заиграла бурную интродукцию шубертовского "ErlkЖnig" ["Лесного царя" (нем.)] и запела. Но она не кончила баллады и, оборвав ее на середине, перешла сразу в С-mol'ный вальс Шопена.

Когда она перестала играть и сидела, задумчиво трогая пальцами клавиши,Кашперов нечаянно скрипнул дверью. Звуки прекратились совсем: по-видимому, Зинаида Павловна прислушалась. Оставаться долее за портьерой становилось неудобно, и Сергей Григорьевич предпочел войти в залу.

- Извините, Зинаида Павловна, -- мягко сказал он, -- я подслушивал вас. Но вы ведь не стали бы при мне играть? А между тем я получил столько наслаждения, стоя вот здесь... за дверью.

Зинаида Павловна, при виде этого человека, с которым она всегда избегала встречаться, быстро встала с своего места.

- Извините, кажется, я своей музыкой помешала вам заниматься? Я постараюсь больше не делать этого!

И она направилась к дверям, стараясь обойти его подальше.

- Да подождите же, ради самого бога, Зинаида Павловна! -- почти закричал Кашперов, хватая ее руку. -- Неужели вам даже быть со мною в одной комнате гадко? Поймите вы наконец, -- умоляю вас, -- что между нами лежит какое-то чудовищное недоразумение... Разве я не вижу, что если бы не Лиза, которая к вам привязалась, то вы давно оставили бы мой дом...

- Да, вы не ошибаетесь в этом, -- отвечала Зинаида Павловна, не глядя на него и вырывая свою руку из его горячей, сильной руки, -- но если вам только хотелось напомнить об этом, то вы могли бы не трудиться начинать издалека...

- Ну вот, опять точно так же, как и в первый раз, вы нарочно не хотите понять меня, -- досадливо перебил ее Кашперов и быстро заговорил, боясь, что она уйдет, не выслушав его, -- вы смотрите на меня с предубеждением, почему-то отказываете мне даже в таком человеческом чувстве, как любовь к музыке... Да где же здесь кроется моя вина? Поверите ли, я -- сильный человек, я лошадиные подковы гну, я никогда не знал, что такое нервы, но вчера, стоя за портьерой, чувствовал на своих глазах слезы. И, раз вы обладаете силой действовать так своим искусством, вам грешно было враждебно отнестись к моему восторгу! Вы не имели права отказывать мне в этом наслаждении!.. Наконец, все это -- ломание, все это -- страшно неестественно!

В его голосе слышалось волнение. Зинаида Павловна внимательно и пытливо взглянула ему в лицо своими невинными глазами.

Нет, он не лгал, потому что его щеки пылали и глаза горели, но ей это горячее увлечение было и чуждо и непонятно.

- Я не понимаю вас, Сергей Григорьевич, -- холодно произнесла она и быстро вышла из залы.

Между ними действительно лежало недоразумение.

"Что мне в этой девчонке? -- злился через несколько часов Кашперов, ворочаясь на своей кровати. -- Отчего я не могу ни о чем думать, кроме нее? Ведь не мог же я влюбиться? Правда, в ней есть что-то влекущее: эти ясные глаза, эта женственность... Да что же мне-то до нее за дело? "В Фуле жил да был король..." Да, с таким голосом можно совсем перевернуть человека! Откуда у нее эта выразительность? Кто с ней занимался? Или, может быть, она уже любила и мучилась? "И до самой своей смерти он..." Ах, черт побери, да засну ли я наконец в эту проклятую ночь?.. Вот тебе и хваленое равновесие... Недостает еще, чтобы я начал принимать валерьяновые капли!.."

Кашперов влюбился. Он уже давно, лет десять тому назад, оставил всякие любовные глупости, пресытившись женским вниманием, которое ему давалось чересчур легко, и стал исключительно человеком дела. Но в былое время самые опытные в деле ведения интриг, прошедшие сквозь огонь и воду женщины всегда говорили, что в нем есть "что-то магнетическое".

Действительно, он тогда в своих желаниях не признавал препятствий: чем больше их было, тем сильнее разгоралось в нем желание достигнуть заветной цели, и он смело шагал через них, обольщая дерзостью и порабощая слабую волю женщины своей дикой, необузданной волей. Но как только цель бывала достигнута, ему становилось скучно; впереди рисовались другие заманчивые перспективы, иные соблазны. И судьба, как будто умышленно, покровительствовала ему, все предприятия этого человека носили на себе печать необыкновенного успеха. Он играл, рискуя последним, и всегда был баснословно счастлив; ударился в коммерческие предприятия и неожиданно для всех разбогател. В любви, как и во всем остальном, он не знал проигрыша, но шатание по женским сердцам интересовало его только до тех пор, пока он не убедился, что, в сущности, нового ни в одном из них не встретишь.

А теперь перед ним, как живой, стоял нежный образ бледной девушки, с синими прозрачными глазами и пленительным голосом, и он не знал, как к нему приступиться, с чего начать.

- Нет, врешь, я тебя пересилю, -- озлобленно шептал уже на рассвете Кашперов, весь охваченный взрывом запоздалой любви, -- я заставлю тебя! Пусть ты чиста, я в тебе разбужу такие инстинкты, в которых ты сама себя не узнаешь! Он говорил эти слова, полные безумной страсти, и в то же время ни одной секунды не верил себе, а в душе его грустный голос пел: "Ах, не блещу я красотою!"