Поэма Руставели «Витязь в тигровой шкуре»: Сказ 14. Тариэль узнаёт об исчезновении Нестан-Дареджан
Отослав послов, остался я от мук полуживой;
Ничего о ней не зная, убивал себя тоской.
Встал на стену, что воздвигнул я над ширью полевой.
Головы не потерял я, устрашаемый судьбой.
Двое пеших показались, к ним я кинулся бегом;
Раб и женщина предстали, я узнал ее с трудом:
То Асмат, с облитым кровью, изменившимся лицом,
Больше мне не улыбаясь, шла безмолвно за рабом.
Обезумел, растерялся, размышлять едва я мог;
Крикнул издали: «Что с нами? Кто же счастье наше сжег?»
Прерываясь от рыданий, голос горестный изрек:
«Почему на нас, несчастных, небосвод обрушил бог?»
Подошел я, вопрошая: «Что за горе принесла?»
Дева снова зарыдала, снова слезы пролила,
Бед своих десятой доли рассказать мне не могла,
Грудь ее алела кровью, что с ланит ее текла.
Наконец проговорила: «Слушай правду, свет очей!
Как тебя утешу ныне, так меня ты пожалей:
Не давай мне жить на свете! О, внемли мольбе моей,
Коль спасешь меня от жизни, станешь господу милей.
Слух дошел, что хорезмиец умерщвлен твоей рукой;
Царь вскочил, от боли дрогнул, словно раненный стрелой
Громко звал тебя, и стража понеслась к тебе домой;
Но ни с чем пришли те люди, что ходили за тобой.
Доложили: «В доме пусто, видно, он пустился в путь».
Царь сказал: «Не удивляюсь происшедшему ничуть:
Дочь любя мою, дерзнул он поле кровью захлестнуть.
Как увидятся, не могут друг на друга не взглянуть.
Головой клянусь: Давар я уничтожу без суда,
Сети дьявола раскинуть приходившую сюда.
Чем ее околдовали эти твари без стыда?
Коль прощу ее, да буду проклят господом тогда!»
Редко клявшийся, поклялся царь своею головой;
Исполнял всегда немедля он зарок ужасный свой.
Потому служитель некий, услыхав о клятве той,
Всё тотчас поведал тетке, достигавшей звезд волшбой.
Так Давар, сестре владыки, молвил этот божий враг:
«Царь главой своей поклялся превратить тебя во прах».
Та сказала: «Я невинна, видит бог на небесах,
И расстанусь я с душою не у брата на глазах».
Как при вашем расставанье, облик розы был пунцов,
Был на ней тобою данный тот сверкающий покров.
И Давар заголосила,— я таких не знала слов:
«Блудодейка, ты нас губишь, но и твой удел суров!
Для чего ты приказала жениха убить, змея?
Чтоб за кровь его безвинно пролилась теперь моя?
За твои проделки брат мой надо мною судия,
Но твоей злодейской страсти помешать сумею я!»
И за косы потащила ненаглядную она,
Беспощадно избивала, став лицом, как ночь, темна.
Дева ей не отвечала, лишь стонала, смятена.
Я была ей бесполезна, страха дикого полна.
Ведьма удержу не знала в озлоблении своем.
Черноликие, как бесы, два раба явились в дом,
Принесли с собой носилки, не сказали ни о чем,
Солнце, взятое под стражу, усадили с торжеством.
Быстро к морю устремились, и пропало пламя дня.
Ведьма взвыла: «Кто камнями не побьет теперь меня?!
Ныне казни я избегну, лишь сама себя казня!»
Закололась и упала, жизнь погибшую кляня.
Диву дайся, что дышу я, не пронзенная копьем!
Поступи как подобает с известившей о таком.
Лев, избавь меня от жизни! Гибель будет мне добром!»
Из очей ее молящих слезы падали дождем.
Я сказал: «За что я должен убивать тебя, сестра?
Госпоже твоей подвластный, я хочу тебе добра.
Ныне в море отправляться за исчезнувшей пора!»
Сердце в горе стало тверже, чем гранитная гора.
В жар и дрожь меня бросало; говорил я сам с собой:
«Умертвив себя, помочь я не сумею дорогой.
Лучше в поисках объехать неоглядный круг земной.
Час настал, и кто захочет, пусть последует за мной!»
На коня я сел, увидел юных сверстников отряд,
Удальцов, со мной возросших, на подбор, сто шестьдесят.
Вслед за мною поскакали, стройно выстроившись в ряд;
С ними к морю я примчался, морем горести объят.
На корабль я сел, желая вдалеке искать вестей,
Не оставил без осмотра проходящих кораблей;
Ничего я не разведал и с ума сходил по ней,
Стал я богу ненавистен, стала боль еще сильней.
Целый год не расставался я с пустыней водяной.
И во сне мне не являлся ее видевший земной
Все повымерли, погибли люди, бывшие со мной.
И сказал я: «Не дерзаю спорить с богом и судьбой».
К берегам я возвратился, больше плавать я не мог,
Не внимал ничьим советам, одичал и изнемог.
Растеряв людей, лишь горе нестерпимое сберег.
Вряд ли вынесшего столько человека бросит бог.
Два раба с Асмат остались от моей прислуги всей;
Вразумлять меня старались, но страдал я всё сильней.
Даже равной весу драхмы вести не было о ней,
Плач казался мне отрадой, кровь сочилась из очей.
