Роман Диккенса «Повесть о двух городах»: Часть 3. Глава 8. Полны руки козырей
В счастливом неведении о новых бедствиях, обрушившихся на семью, мисс Просс бодро шагала по узким улицам и перешла через реку по Новому мосту, все время пересчитывая в уме все, что нужно было купить. Мистер Кренчер, неся корзину, шел рядом с ней. Оба заглядывали направо и налево в большую часть лавок, попадавшихся по дороге, издали замечали, не было ли где лишнего скопления народа, и делали большие крюки, лишь бы избежать встречи с особенно возбужденными группами беседующих на улице людей. Вечер был сырой и холодный, над рекой стоял туман, сквозь который прорывались яркие огни и резкие звуки, указывавшие, где стояли баржи и работали кузнецы, ковавшие оружие для республиканской армии. И горе тому, кто вздумал бы плутовать с этой армией или получил в ней повышение незаслуженно! Лучше бы у него никогда не вырастала борода, потому что таких выскочек национальная бритва брила особенно чисто.
Накупив кое-какой мелочи по части колониальных товаров и запасшись небольшим количеством лампового масла, мисс Просс вспомнила, что нужно вина. Заглянув одним глазком в несколько винных лавок, она остановила свой выбор на погребке под вывеской «Добрый Брут, республиканец древности», неподалеку от Национального дворца (бывшего Тюильри), где общий характер заведения подействовал на нее благоприятно. Тут казалось потише, нежели во всех других учреждениях этого сорта, и не так уже красно от множества патриотических шапок.
Посоветовавшись с мистером Кренчером и узнав, что он того же мнения, мисс Просс вошла в сопровождении своего кавалера к «Доброму Бруту, республиканцу древности».
Мельком оглянувшись вокруг, они увидели законченные лампы; в одном углу несколько человек, с трубками в зубах, играли в засаленные карты и пожелтевшее домино; в другом — рабочий с обнаженной грудью и голыми руками, густо замазанный сажей, читал вслух газету, а кучка народу вокруг него слушала. Одни в полном вооружении, другие сложили оружие в сторону; двое или трое посетителей, припав грудью на стол, спали; их мохнатые черные куртки, высоко приподнятые на плечах, в этом положении делали их чрезвычайно похожими на спящих медведей или собак. В такую обстановку вошли наши двое иностранцев и, подойдя к прилавку, указали, что им нужно.
Покуда им отмеривали вино, один из людей, сидевших в углу со своим собеседником, встал и собрался уходить. Проходя, он очутился лицом к лицу с мисс Просс. Как только она его увидела, из груди ее вырвался крик и она всплеснула руками.
Вмиг вся компания вскочила на ноги. Если бы кто-нибудь кого-нибудь убил из-за несходства во мнениях, это никому здесь не показалось бы странным. Поэтому все смотрели, где же тот, кого укокошили, но вместо этого увидели мужчину и женщину, таращивших глаза друг друга. Мужчина был по всем внешним признакам француз и чистейший республиканец, а женщина, несомненно, англичанка.
Что именно было сказано в этот торжественный момент посетителями «Доброго Брута, республиканца древности», того ни мисс Просс, ни ее спутник, конечно, не поняли бы, даже если бы прислушивались самым внимательным образом: по-халдейски ли тут говорят или по-еврейски, им это было все равно, они знали только, что говор был громкий и очень быстрый. Впрочем, они были в таком изумлении, что даже и не слушали ничего; и не одна мисс Просс пришла в такое волнение, но и мистер Кренчер, со своей стороны, также остолбенел от удивления.
— Что это значит? — проговорил наконец человек, по поводу которого мисс Просс подняла крик. Он произнес эти слова отрывистым, недовольным тоном, но вполголоса и по-английски.
— О Соломон, милый Соломон! — воскликнула мисс Просс, опять всплеснув руками. — Сколько лет я тебя не видала, не слыхала, и тебя ли я вижу!
— Не зови меня Соломоном. Разве ты желаешь моей погибели? — прошептал он, украдкой озираясь вокруг с испуганным видом.
— Братец, братец! — сказала мисс Просс, ударяясь в слезы. — Когда же я была так черства к тебе, чтобы ты мог задавать мне такой жестокий вопрос!
— Так придержи свой несносный язык и выйдем отсюда, коли желаешь со мной говорить, — сказал Соломон. — Отдавай деньги за вино и уходи. Это кто же с тобой?
Мисс Просс, печально качая головой и любящим оком взирая на далеко не любезного братца, проговорила сквозь слезы:
— Это мистер Кренчер.
— Так пускай и он уходит, — сказал Соломон. — Чего он уставился на меня словно я привидение с того света?
Должно быть, именно такое впечатление производил он на мистера Кренчера. Впрочем, он не сказал ни слова.
Мисс Просс засунула руку на дно своего ридикюля, сквозь слезы, с большим трудом вытащила оттуда деньги и заплатила за вино.
Пока она расплачивалась, Соломон обратился к последователям «Доброго Брута, республиканца древности» и на французском языке дал какие-то объяснения, вследствие которых все успокоились и, снова сев по местам, принялись за прежние занятия.
— Ну, — сказал Соломон, остановившись на улице у темного угла, — чего тебе нужно?
— Уж я ли не любила моего брата, я ли ему не прощала всего на свете, — причитала мисс Просс, — и после хоть бы он со мной поздоровался-то как путный!
— Вот что! Ну на тебе… эх… черт!.. На тебе! — сказал Соломон, ткнув ее губами в щеку. — Теперь довольна, что ли?
Мисс Просс качала головой и молча плакала.
— Ты, может быть, ожидала, что я очень удивлюсь при встрече с тобой? — сказал братец Соломон. — Так с чего же мне удивляться: я давно знаю, что ты здесь живешь, я почти всех знаю, кто здесь живет. Коли не хочешь подвести меня под смертельную беду — а ты, может быть, того и хочешь, — ступай своей дорогой как можно скорее, а я пойду по своим делам. Я ужасно занят. Я здесь на службе.
— Англичанин, да еще мой брат родной, — сокрушалась мисс Просс, подняв к небесам свои заплаканные глаза, — и такой способный малый, что мог бы стать каким угодно великим и знаменитым человеком у себя на родине, и вдруг пошел на службу к иностранцам, и еще каким иностранцам! Уж лучше бы, кажется, я тебя своими руками уложила…
— Ну так и есть! — прервал ее брат. — Я знал, что этим кончится. Ты норовишь меня погубить во что бы то ни стало. Родная сестра хлопочет о том, чтобы навлечь на меня подозрение… А я было только что пошел в гору!
— Боже, сохрани и помилуй! — воскликнула мисс Просс. — Лучше бы я никогда больше не встречалась с тобой, милый Соломон, даром что всегда любила тебя нежно и вперед буду все так же любить. Скажи ты мне хоть одно ласковое слово, скажи, что между нами нет вражды, ни отчуждения, и я тебя не стану задерживать.
Добрая душа! Как будто она была виновата в этом отчуждении, как будто мистеру Лорри не было известно давным-давно, что милый братец растратил все ее деньги и, разорив вконец, бросил на произвол судьбы!
Однако же братец на этот раз соблаговолил сказать ласковое слово, но так неохотно и таким натянуто-снисходительным тоном, как будто их относительные роли и достоинства стояли как раз наоборот, как оно всегда бывает на свете. Вдруг мистер Кренчер тронул его за плечо и совершенно неожиданно и смело задал ему следующий странный вопрос:
— Слушайте-ка! Скажите, пожалуйста, как вас зовут: Джон-Соломон или Соломон-Джон?
До этой минуты мистер Кренчер не проронил ни одного слова, и «братец» быстро обернулся к нему, окидывая его подозрительным взглядом.
— Ну-ка, объяснитесь начистоту! — сказал мистер Кренчер, сам с трудом выговаривая слова. — Джон-Соломон или Соломон-Джон? Вот она зовет вас Соломоном, и ей лучше знать, так как она вам родная сестра. А я знаю тоже, что вы Джон. Так которое же ваше имя, а которая фамилия? Также насчет прозвища Просс. Там, у нас за морем, вы носили не эту фамилию.
— Это что же значит?
— Да вот этого я и не знаю, что это значит, потому что никак не могу припомнить того прозвища, которым вы себя величали у нас за морем.
— Вот как! — усмехнулся Соломон.
— Да, только я готов присягнуть, что прозвище было двусложное.
— Да неужели?
— Именно. Имя того, другого, было односложное. Я вас узнал. Вы были шпионом и играли роль свидетеля в суде при Олд-Бейли. Клянусь отцом всякой лжи, который и вам должен быть сродни, не могу припомнить, как вас звали в то время?
— Барсед, — подсказал третий голос, вмешавшийся в разговор.
— Вот-вот! Это самое имя, держу пари на тысячу фунтов! — воскликнул Джерри.
Вмешавшийся в разговор был Сидни Картон. Заложив руки назад, под полы своего дорожного платья, он стоял рядом с мистером Кренчером и держал себя так же непринужденно, как бы все это происходило в судебном зале Олд-Бейли.
— Не пугайтесь, милая мисс Просс. Вчера вечером я приехал к мистеру Лорри и немало его разудивил своим появлением; мы с ним уговорились, что я никому не покажусь, пока все не кончится благополучно или пока во мне не встретится надобности. А сюда я пришел с делью поговорить с вашим братом. Жаль, что брат ваш не нашел себе лучшего занятия, как разыгрывать роль мистера Барседа. Ради вас я бы желал, чтобы мистер Барсед не был Тюремной Овцой.
«Овцой» в ту пору звали шпионов, служивших подручными орудиями тюремных сторожей. Шпион сильно побледнел и, обратись к Картону, спросил, как он смеет…
— А вот сейчас я вам скажу, — сказал Сидни Картон.
— Я встретил вас, мистер Барсед, с час тому назад, когда стоял перед тюрьмой Консьержери и любовался на ее стены, а вы в эту пору как раз выходили оттуда. У вас такое лицо, что его не забудешь; я же вообще памятлив на лица. Мне любопытно было проследить, что вы тут делаете; притом вам небезызвестно, что я имею причины считать вас весьма причастным к злоключениям одного моего приятеля, опять впавшего в большие несчастья. По этим причинам я пошел за вами следом. Пришел в ту же винную лавку и сел возле вас. Там вы изъяснились так откровенно, да и почитатели ваши на этот счет не стеснялись, что мне не трудно было догадаться, чем вы занимаетесь. И таким образом, то, что я сделал сначала наугад и совершенно случайно, мало-помалу приняло определенный оборот, и теперь уж я буду преследовать некоторую цель, мистер Барсед.
— Какую же это цель? — спросил шпион.
— Было бы неудобно и даже небезопасно излагать это среди улицы. Не согласитесь ли вы иметь со мной маленький секретный разговор всего на несколько минут и пойти для этого, например, в контору Тельсонова банка?
— Под угрозой?
— О-о, разве я вам угрожал?
— В таком случае зачем же я туда пойду?
— Уж, право, не знаю, мистер Барсед, но, может быть, вы знаете?
— То есть вы не хотите сказать? — молвил шпион нерешительным тоном.
— Вы угадали как нельзя лучше, мистер Барсед. Не хочу, — отвечал Картон.
Беспечная небрежность его манеры оказала сильнейшее содействие его опытности и сметливости в делах такого рода; он тотчас понял, с кем имеет дело, увидел, что произвел желаемое впечатление, и не замедлил воспользоваться этим.
— Вот видишь, я тебе говорил! — сказал шпион, укоризненно взглянув на сестру. — Помни же: если со мной что-нибудь случится, это будет делом твоих рук.
— Эх, мистер Барсед! — воскликнул Сидни. — Какой же вы неблагодарный! Если бы я не питал столь великого уважения к вашей сестре, я бы не стал прибегать к таким околичностям, чтобы предложить вам небольшую сделку, могущую повести к обоюдному нашему удовольствию. Угодно вам пойти со мной в банкирскую контору?
— Я хочу узнать, что вы имеете сказать мне. Да, я пойду с вами.
— Прежде всего предлагаю довести вашу сестрицу до угла той улицы, где она живет. Позвольте взять вас под руку, мисс Просс. Нынче в здешних местах творятся такие дела, что вам не годится выходить на улицу без провожатых. А так как ваш спутник знает мистера Барседа, я приглашаю его отправиться с нами к мистеру Лорри. Готовы? Идемте.
Вскоре после того мисс Просс вспомнила (и до конца жизни не забывала), что, когда она ухватилась обеими руками за руку Сидни и, подняв на него глаза, стала его умолять не губить Соломона, она ощутила в его руке такую бодрость и решимость, а в его глазах увидела такое вдохновенное оживление, что все это плохо вязалось с его небрежной речью и положительно придавало ему какое-то величие. Но в ту минуту она была так поглощена опасениями за брата, так мало стоившего ее любви, и так внимательно прислушивалась к дружелюбным успокоениям Картона, что почти не замечала всего остального.
Доведя ее до угла, они вернулись, и Картон повел обоих мужчин к мистеру Лорри, который жил в нескольких минутах ходьбы оттуда. Джон Барсед, или Соломон Просс, шел рядом с Картоном.
Мистер Лорри только что пообедал и сидел перед камином, где весело разгорелись два-три полена; быть может, глядя на огонь, он вспоминал того, еще не очень старого, джентльмена из Тельсонова банка, который много лет назад также сидел у камина и смотрел в горящие угли в гостинице «Король Георг» в Дувре. При входе гостей он обернулся и с удивлением посмотрел на совершенно чужого человека.
— Это брат мисс Просс, сэр, — сказал Сидни, — мистер Барсед.
— Барсед? — повторил старик. — Барсед? Это имя что-то напоминает мне… Да и лицо знакомое.
— Я вам говорил, что ваше лицо легко запоминается, мистер Барсед, — заметил Картон хладнокровно. — Садитесь, пожалуйста.
Он взял стул и для себя и мимоходом помог мистеру Лорри вспомнить, в чем дело, сказав с нахмуренным лицом:
— Свидетель в уголовном деле.
Мистер Лорри тотчас вспомнил и посмотрел на нового гостя с нескрываемым отвращением.
— Мисс Просс признала в мистере Барседе того милого братца, о котором вы слыхали, — сказал Сидни, — и он не отрицает своего родства с ней. А у меня есть вести еще похуже: Дарней опять арестован.
Пораженный ужасом, старик воскликнул:
— Что вы говорите! Часа два тому назад я его оставил свободным и благополучным и сейчас собирался идти к нему!
— А все-таки его арестовали. Когда это случилось, мистер Барсед?
— Коли случилось, то вот сейчас.
— Мистеру Барседу это должно быть доподлинно известно, сэр, — сказал Сидни. — Я потому и узнал об этом, что слышал, как мистер Барсед сообщал этот факт приятелю и сотоварищу по ремеслу за бутылочкой вина. Он сам проводил до ворот тех, кому поручено было арестовать Дарнея, и видел, как привратник впустил их в дом. Нет ни малейшего сомнения в том, что арест совершился.
Практический глаз мистера Лорри прочел на лице говорившего, что нечего терять время на сетования. Сильно смущенный, но сознавая, что многое может зависеть от его присутствия духа, он взял себя в руки, сдержался и безмолвно стал слушать.
— Я все-таки имею надежду, — сказал ему Сидни, — что имя и влияние доктора Манетта могут оказать ему такую же поддержку на завтра… Вы говорили, что его завтра же потребуют в суд, мистер Барсед?
— Да, кажется, так.
— …такую же поддержку на завтра, какую оказали сегодня. Но может случиться, что не окажут. Признаюсь, мистер Лорри, я совсем сбит с толку тем обстоятельством, что доктор Манетт не имел силы предупредить этот арест.
— Может быть, он ничего не знал о нем заранее, — сказал мистер Лорри.
— А это уже само по себе крайне тревожное обстоятельство, принимая во внимание, как его интересы тождественны с интересами его зятя.
— Это правда, — сказал мистер Лорри, поглаживая себя дрожащей рукой по подбородку и вперив смущенный взор в Картона.
— Словом, — сказал Сидни, — время теперь такое отчаянное, что приходится играть в азартные игры и ставить отчаянные ставки. Пускай доктор играет наверняка, а я буду играть на проигрыш. Ничью жизнь покупать здесь не стоит. Сегодня человека триумфально принесут домой на руках, а завтра его же могут осудить на казнь. И вот я решился в крайнем случае сыграть в азартную и поставить себе такую ставку: завести приятеля в Консьержери. И приятелем этим я намерен взять себе мистера Барседа.
— Вы должны наперед заручиться хорошими картами, сэр, — сказал шпион.
— А вот посмотрим, какие у меня карты… Мистер Лорри, вы знаете, какая я негодная скотина; дайте мне немножко водки.
Водку принесли; он выпил рюмку, потом выпил другую, задумался и отодвинул от себя графин.
— Мистер Барсед, — продолжал он вдумчивым тоном человека, действительно разбирающего в руке сданные ему карты, — Тюремная Овца, лазутчик при республиканских комитетах, играет роль то тюремного сторожа, то арестанта, но всегда шпион и тайный доносчик; тем более ценный для своих доверителей, что он англичанин и как таковой считается менее доступным подкупу, нежели француз; при всем том мистер Барсед известен своим здешним хозяевам под фальшивым именем. Это очень хорошая карта. Мистер Барсед, ныне состоящий на службе при республиканском правительстве Франции, прежде служил аристократическому правительству Англии, то есть врагам Франции и свободы. Это отличная карта. Подозрительность здесь в большой моде, а я могу доказать ясно как день, что мистер Барсед и поныне состоит на жалованье у аристократического правительства Англии, что он шпион Питта {Уильям Питт (1759—1806) — английский государственный деятель; премьер-министр при Георге III. Либерал по убеждениям, Питт сначала одобрительно относился к Французской революции, но, возмущенный ее крайностями, стал громить в своих речах ее главарей.}, предательский враг республики, пригревающей его на своей груди, английский изменник и причина всяких бед, о котором так много толкуют и никак не могут отыскать. Это уж такая карта, которую не побьешь. Прямо козырная. Вы вникли в то, какие у меня карты, мистер Барсед?
— Я еще не понял вашей игры, — отвечал шпион с некоторым беспокойством.
— Я хожу с туза: доношу на мистера Барседа ближайшему участковому комитету. А у вас какие карты, мистер Барсед? Посмотрите хорошенько, не торопитесь.
Он подвинул к себе графин, налил рюмку водки и выпил. Он видел, что шпион боится, как бы он не напился пьян до отчаянности и не пошел сию минуту доносить на него. Заметив это, он налил себе еще рюмку и тотчас же выпил ее.
— Рассмотрите ваши карты как можно внимательнее, мистер Барсед. Не спешите.
У мистера Барседа на руках были такие плохие карты, о которых Сидни Картон даже и не знал. Лишившись в Англии своего честного заработка по той причине, что уж слишком часто лжесвидетельствовал понапрасну, а вовсе не потому, чтобы не находил на родине применения своим талантам (мы в Англии ведь с очень недавнего времени начали хвастаться тем, что не нуждаемся в шпионах), Барсед знал, что оттого он и отправился в чужие края и поступил на службу во Франции. Сначала он действовал в качестве подстрекателя и шпиона среди соотечественников, потом постепенно стал подстрекателем и шпионом среди местного населения. Он знал, что при прошлом, ныне упраздненном, правительстве его приставили лазутчиком к предместью Сент-Антуан, и в особенности к винной лавке Дефаржа; тогдашняя бдительная полиция снабдила его даже такими важными сведениями касательно тюремного заключения доктора Манетта, его освобождения и истории его жизни, чтобы с помощью этих сведений он был в состоянии вступить в интимную беседу с Дефаржами; он помнил, как пробовал завязать знакомство с мадам Дефарж и как потерпел поражение в этом деле. Он всегда с ужасом вспоминал, что эта страшная женщина не покидала своего вязания во все время, пока он с ней разговаривал, и при этом поглядывала на него самыми зловещими глазами. С тех пор он десятки раз видел, как она, являясь в комитет Сент-Антуанского квартала, предъявляла там свои вязаные списки и обличала различных лиц, которых гильотина каждый раз после этого стирала с лица земли. Он отлично знал, что и ему угрожает такая же опасность; что бежать не удастся; что он, под тенью этой секиры, как бы связан по рукам и ногам; и, невзирая ни на какие его старания и подыгрывания воцарившемуся террору, одного слова было достаточно, чтобы его раздавить. Если на него донесут, да еще на таких серьезных основаниях, какие сейчас были перед ним изложены, он предчувствовал, что ужасная женщина, беспощадный характер которой был ему довольно известен, предъявит против него свой вязаный список и сразу лишит его всякой надежды на спасение своей жизни. Секретные агенты вообще бывают пугливы, а тут у него на руках было такое собрание карт пиковой масти, что было от чего смертельно побледнеть игроку, разбиравшему эти карты.
— Как видно, карточки ваши не нравятся вам, — сказал Сидни с полнейшим хладнокровием. — Будете играть?
— Полагаю, сэр, — сказал шпион самым униженным тоном, обращаясь к мистеру Лорри, — полагаю, что мне позволительно обратиться к джентльмену ваших лет и вашей благодушной наружности с просьбой поставить на вид этому другому джентльмену, который гораздо моложе вас, что ему ни под каким видом неприлично пускать в ход того козырного туза, о котором он сейчас говорил. Я сознаюсь, что я шпион, и знаю, что это ремесло считается постыдным, хотя надо же кому-нибудь исполнять его. Но… ведь этот джентльмен не шпион, так зачем же он намерен так себя унизить, чтобы сыграть роль шпиона?
— Смотрите, мистер Барсед, — сказал Картон, принимая на себя обязанность отвечать ему и взглянув на часы, — через несколько минут ведь я пойду с козырного туза, и даже без зазрения совести.
— Я бы мог надеяться, господа, — сказал шпион, все-таки желая втянуть в разговор мистера Лорри, — что из уважения к моей сестре…
— Я не мог бы искреннее выразить мое уважение к вашей сестре, как избавив ее окончательно от такого брата, — сказал Сидни Картон.
— Вы так думаете, сэр?
— Думаю положительнейшим образом.
Вкрадчивые манеры шпиона, составлявшие странный контраст с его преднамеренно грубой одеждой и, вероятно, с обычным его способом обращения, решительно разбивались о неприступную загадочность Картона, которого не могли раскусить даже люди гораздо более умные и благородные.
Шпион растерялся и не находил слов, а Картон между тем снова принял вид игрока, рассматривающего свои карты, и сказал:
— Сейчас только я сообразил, что у меня имеется еще одна очень хорошая карта помимо тех. Кто этот ваш друг и приятель и также Тюремная Овца, который сам рассказывал, как он пасется в провинциальных тюрьмах?
— Француз. Вы его совсем не знаете, --отвечал шпион проворно.
— Француз… э-э? — повторил Картон задумчиво и притворяясь, что не обращает на него внимания, хоть и вторит его словам. — Француз? Что ж, может быть.
— Уверяю вас, что он француз, — подхватил шпион с прежней поспешностью, — хоть это и не важно.
— Хоть это и не важно, — повторил опять Картон как бы машинально. — Хоть это… и… не важно… Ну да, конечно, не важно. Однако ж его лицо мне знакомо.
— Не думаю, и даже уверен, что нет. Этого быть не может! — сказал шпион.
— Быть… не… может, — пробормотал Сидни Картон, опять наливая себе рюмку (по счастью, она была маленькая). — Быть не может? Он хорошо говорит по-французски. Однако ж мне показалось, будто он не здешний, а?
— Провинциал, — сказал шпион.
— Нет, иностранец! — крикнул вдруг Картон, хлопнув ладонью по столу, и в ту же секунду его озарило воспоминание. — Это Клай! Переодетый, но я его узнал; он тоже был на суде во время уголовного процесса в Олд-Бейли.
— Позвольте вам сказать, сэр, вы слишком увлекаетесь! — сказал Барсед с улыбкой, от которой его орлиный нос еще резче склонился на сторону. — На этот раз я могу положительно опровергнуть вас. Теперь дело прошлое, и я не стану скрывать, что Клай действительно был в то время моим сотоварищем по службе. Но он умер несколько лет тому назад. Я за ним ухаживал во время его последней болезни. А похоронили его в Лондоне, в приходе Святого Панкратия. Он был так непопулярен в народе, что подлая чернь в ту пору помешала мне участвовать в его похоронах. Но я своими руками клал его в гроб.
Тут мистер Лорри заметил на стене очень странную тень. Оглянувшись, чтобы узнать, откуда она взялась, он увидел, что щетинистые волосы на голове мистера Кренчера вдруг поднялись и стали дыбом.
— Надо же быть благоразумным и сдаться на очевидность, — продолжал шпион. — Чтобы доказать, насколько вы ошибаетесь в вашем неосновательном предположении, я сейчас выложу перед вами свидетельство о погребении Клая, которое я с тех пор случайно ношу в своем бумажнике. — С этими словами он поспешно вынул и открыл свой бумажник. — Вот оно. Посмотрите, посмотрите сами. Можете и в руки взять и убедиться, что оно не подложное.
Мистер Лорри увидел в эту минуту, как странная тень удлинилась, выросла и сам мистер Кренчер поднялся с места и выступил вперед. Прическа его приняла такой диковинный вид, как будто «криворогая корова чесала его рогами», как говорится в сказке про «Домик, выстроенный Джеком».
Незаметно для шпиона мистер Кренчер приблизился к нему и тронул его за плечо, точно призрак судебного пристава.
— Касательно этого самого Роджера Клая, — сказал мистер Кренчер с мрачным выражением своего окаменелого лица. — Это вы его в гроб-то клали?
— Я.
— А кто ж его вынул оттуда?
Барсед откинулся на спинку своего стула и запинаясь проговорил:
— То есть… что вы хотите этим сказать?
— То и хочу сказать, что он там никогда и не бывал! — сказал мистер Кренчер. — Вот что! Я готов голову отдать на отсечение, что он в этом гробу никогда не бывал.
Шпион посмотрел поочередно на обоих джентльменов, они же в несказанном изумлении смотрели на Джерри.
— Я вам говорю, — продолжал Джерри, — что в этот гроб вы наложили булыжника и земли. И не думайте меня уверять, будто вы схоронили Клая. Это была ловушка, и больше ничего. Про то я знаю, да еще двое других.
— Как же вы это узнали?
— А вам что за дело? Ну да ладно! — проговорил мистер Кренчер. — Значит, вам же я обязан этой штукой, так и буду знать. И не совестно таким манером обманывать честных промышленников! Так бы вот взял вас за горло да и придушил за полгинеи.
Сидни Картон, не менее мистера Лорри удивленный таким оборотом дела, попросил мистера Кренчера умерить свои чувства и объясниться точнее.
— В другой раз, сэр, — отвечал Джерри уклончиво. — В настоящее время объяснения этого рода неудобны. А я все-таки стою на своем и утверждаю, что никогда этот Клай не бывал в том гробу и этот господин про то очень хорошо знает. И если он еще хоть одним-единым словечком будет уверять, что был, я или возьму его за горло и задушу за полгинеи (мистер Кренчер особенно напирал на эту оценку, очевидно, думая, что запросил недорого), или пойду да и донесу.
— Гм… — промолвил Картон, — я из этого заключаю, что у меня в игре оказалась еще одна годная карта, мистер Барсед. В этом бесноватом Париже сам воздух так пропитан подозрительностью, что вам не сносить своей головы, если станет известно, что вы находитесь в постоянных сношениях с другим соглядатаем аристократического государства, вашим прежним сотоварищем и притом имеющим в своем прошлом такой таинственный факт, как мнимая смерть, а потом воскресение из мертвых! Тюремный заговор иностранцев против республики… согласитесь, это крайне важная карта: неминуемая гильотина! Что ж, будете играть?
— Нет! — отвечал шпион. — Я бросаю карты. Признаюсь, в Англии подлая чернь до такой степени невзлюбила нас, что я едва мог выбраться из Англии и каждую минуту рисковал, что меня до смерти закупают в воде, а Клай только тем и спасся, что притворился мертвым. Но я все-таки не могу понять, каким чудом этот человек мог дознаться, что то был обман?
— «Этого человека» вы оставьте в покое, — возразил обидчивый мистер Кренчер, — лучше послушайте хорошенько, что вам скажет вот этот джентльмен. А что до меня, вы так и знайте, что я бы охотно схватил вас за горло и придушил… за полгинеи.
Тюремная Овца резко повернулся к Сидни Картону и сказал ему довольно решительным тоном:
— Надо же покончить чем-нибудь. Мне нельзя пропускать своей очереди, я обязан через несколько минут уходить на службу. Вы говорите, что намерены что-то предложить мне? В чем же дело, говорите. Предупреждаю, что особенно многого от меня требовать нельзя. Если вы захотите, чтобы я сделал, в пределах моей службы, что-нибудь такое, от чего мне будет явная опасность, я не согласен: лучше уж рисковать жизнью на прежних основаниях, не имея дела с вами. Словом, я выберу такой исход. Вы упоминали об отчаянной игре. Мы здесь все отчаянные. Помните, что ведь и я могу на вас донести, если найду удобным, и не хуже других могу присягать и вредить вам из-за каменных стен. Ну что же вам нужно от меня?..
— Да не очень много. Вы ведь и тюремный сторож Консьержери?
— Говорю вам раз, навсегда, что бежать оттуда нет никакой возможности, — твердо сказал шпион.
— Зачем же вы говорите то, о чем я у вас не спрашивал? Поручают вам ключи от тюремных камер в Консьержери; да или нет?
— Иногда поручают.
— Значит, вы можете их иметь каждый раз как пожелаете?
— Да, могу входить и выходить, когда хочу.
Сидни Картон налил еще одну рюмку водки, медленно вылил ее в камин и смотрел, как вытекли из рюмки последние капли. Когда водка вся вытекла, он встал и сказал:
— До сих пор мы вели переговоры при свидетелях, потому что я хотел, чтобы не одни мы с вами видели мои карты, а теперь пойдемте в ту комнату, там потемнее, а мне нужно вам сказать еще несколько слов по секрету.
