Роман Гончарова «Обрыв»: Часть 4. Глава 8

Райский сунул письмо в ящик, а сам, взяв фуражку, пошел в сад, внутренне сознаваясь, что он идет взглянуть на места, где вчера ходила, сидела, скользила может быть, как змея, с обрыва вниз, сверкая красотой, как ночь, - Вера, все она, его мучительница и идол, которому он еще лихорадочно дочитывал про себя - и молитвы, как идеалу, и шептал проклятия, как живой красавице, кидая мысленно в нее каменья.

Он обошел весь сад, взглянул на ее закрытые окна, подошел к обрыву и погрузил взгляд в лежащую у ног его пропасть тихо шумящих кустов и деревьев.

Аллеи представлялись темными коридорами, но открытые места, поблекший цветник, огород, все пространство сада, лежащее перед домом, освещались косвенными лучами выплывшей на горизонт луны. Звезды сильно мерцали. Вечер был ясен и свеж.

Райский посмотрел с обрыва на Волгу: она сверкала вдали, как сталь. Около него, тихо шелестя, летели с деревьев увядшие листья.

"Там она теперь, - думал он, глядя за Волгу, - и ни одного слова не оставила мне! Задушевное, сказанное ее грудным шепотом "прощай" примирило бы меня со всей этой злостью, которую она щедро излила на мою голову! И уехала! ни следа, ни воспоминания!" - горевал он, склонив голову, идучи по темной аллее.

Вдруг в плечо ему слегка впились чьи-то тонкие пальцы, как когти хищной птицы, и в ухе раздался сдержанный смех.

- Вера! - в радостном ужасе сказал он, задрожав и хватая ее за руку.

У него даже волосы поднялись на голове.

- Ты здесь, не за Волгой!.

- Здесь, не за Волгой! - повторила она, продолжая смеяться, и пропустила свою руку ему под руку. - Вы думали, что я отпущу вас, не простясь? Да, думали? Признавайтесь!

- Ты колдунья, Вера. Да, сию минуту я упрекал тебя, что ты не оставила даже слова! - говорил он растерянный, и от страха, и от неожиданной радости, которая вдруг охватила его.

- Да как же это ты?.. В доме все говорили, что ты уехала вчера...

Она иронически засмеялась, стараясь поглядеть ему в лицо.

- А вы и поверили! Я готовила вам сюрприз, велела сказать, что уехала... Признайтесь, вы не поверили, притворились?..

- Ей-богу, нет.

- Побожитесь еще! - говорила она, торжествуя и наслаждаясь его волнением, и опять засмеялась раздражительным смехом. - Не оставила двух слов, а осталась сама: что лучше? Говорите же! - прибавила она, шаля и заигрывая с ним.

Он был в недоумении. Эта живость речи, быстрые движения, насмешливое кокетство - все казалось ему неестественно в ней. Сквозь живой тон и резвость он слышал будто усталость, видел напряжение скрыть истощение сил. Ему хотелось взглянуть ей в лицо, и когда они подошли к концу аллеи, он вывел было ее на лунный свет.

- Дай мне взглянуть на тебя, что с тобой, Вера? Какая ты резвая, веселая!.. - заметил он робко.

- Что смотреть - нечего! - с нетерпением перебила она, стараясь выдернуть свою руку и увлекая его в темноту.

Она встряхивала головой, небрежно поправляя сползавшую с плеч мантилью.

- Веселая - оттого, что вы здесь, подле меня... - Она прижалась плечом к его плечу.

- Что с тобой, Вера? в тебе какая-то перемена! - прошептал Райский подозрительно, не разделяя ее бурной веселости и стараясь подвести ее к свету.

- Пойдемте, пойдемте, что за смотр такой - не люблю!..живо говорила она, едва стоя на месте.

Он чувствовал, что руки у ней дрожат и что вся она трепещет и бьется в какой-то непонятной для него тревоге.

- Да говорите же что-нибудь, рассказывайте, где были, что видели, помнили ли обо мне? А что страсть? все мучает - да? Что это у вас, точно язык отнялся? куда девались эти "волны поэзии", этот "рай и геенна"? давайте мне рая! Я счастья хочу, "жизни"!

Она говорила бойко, развязно, трогая его за плечо, не стояла на месте от нетерпения, ускоряла шаг.

- Да что это вы идете, как черепаха! Пойдемте к обрыву, спустимся к Волге, возьмем лодку, покатаемся!.. - продолжала она, таща его с собой, то смеясь, то вдруг задумываясь.

- Вера, мне страшно с тобой, ты... нездорова! - печально сказал он.

- А что? - спросила она вдруг, останавливаясь.

- Откуда вдруг у тебя эта развязность, болтливость? Ты, такая сдержанная, сосредоточенная!..

- Я очень обрадовалась вам, брат, все смотрела в окно, прислушиваясь к стуку экипажей... - сказала она и, наклонив голову, в раздумье, тише пошла подле него, все держа свою руку на его плече и по временам сжимая сильно, как птица когти, свои тонкие пальцы.

Ему отчего-то было тяжело. Он уже не слушал ее раздражительных и кокетливых вызовов, которым в другое время готов был верить. В нем в эту минуту умолкла собственная страсть. Он болел духом за нее, вслушиваясь в ее лихорадочный лепет, стараясь вглядеться в нервную живость движений и угадать, что значило это волнение.

- Чего вы так странно смотрите на меня: я не сумасшедшая! - говорила она, отворачиваясь от него.

На него напал ужас.

"Сумасшедшие почти всегда так говорят! - подумал он, спешат уверить всех, что они не сумасшедшие!"

Он сам испытывал нетрезвость страсти - и мучился за себя, но он давно знал и страсти, и себя, и то не всегда мог предвидеть исход. Теперь, видя Веру, упившеюся этого недуга, он вздрагивал за нее.

Она как будто теряет силу, слабеет. Спокойствия в ней нет больше: она собирает последние силенки, чтоб замаскироваться, уйти в себя, - это явно: но и в себе ей уже тесно - чаша переполняется, и волнение выступает наружу.

"Боже мой, что с ней будет! - в страхе думал он, - а у ней нет доверия ко мне. Она не высказывается, хочет бороться одна! кто охранит ее?.."

"Бабушка!" - шепнул ему какой-то голос.

- Вера! ты нездорова, ты бы поговорила с бабушкой...серьезно сказал он.

- Тише, молчите, помните ваше слово! - сильным шепотом сказала она. - Прощайте теперь! Завтра пойдем с вами гулять, потом в город, за покупками, потом туда, на Волгу... всюду! Я жить без вас не могу!.. - прибавила она почти грубо и сильно сжав ему плечо пальцами.

"Что с ней?" - думал он.

Но последние ее слова, этот грубо-кокетливый вызов, обращенный прямо к нему и на него, заставили его подумать и о своей защите, напомнили ему о его собственной борьбе и о намерении бежать.

- Я уеду, Вера, - сказал он вслух, - я измучен, у меня нет сил больше, я умру... Прощай! зачем ты обманула меня? зачем вызвала? зачем ты здесь? Чтоб наслаждаться моими муками!.. Уеду, пусти меня!

- Уезжайте! - сказала она, отойдя от него на шаг. - Егорка еще не успел унести чемодан на чердак!..

Он быстро пошел, ожесточенный этой умышленной пыткой, этим издеванием над ним и над страстью. Потом оглянулся. Шагах в десяти от него, выступив немного на лунный свет, она, как белая статуя в зелени, стоит неподвижно и следит за ним с любопытством, уйдет он или нет.

"Что это? что с ней? - с ужасом спрашивал он, - зачем я ей? Воткнула нож, смотрит, как течет кровь, как бьется жертва! что она за женщина?"

Ему припомнились все жестокие, исторические женские личности, жрицы кровавых культов, женщины революции, купавшиеся в крови, и все жестокое, что совершено женскими руками, с Юдифи до леди Макбет включительно. Он пошел и опять обернулся. Она смотрит неподвижно. Он остановился.

"Какая красота, какая гармония - во всей этой фигуре! Она страшна, гибельна мне!" - думал он, стоя как вкопанный, и не мог оторвать глаз от стройной, неподвижной фигуры Веры, облитой лунным светом.

Он чувствовал эту красоту нервами, ему было больно от нее. Он нехотя впился в нее глазами.

Она пошевелилась и сделала ему призывный знак головой. Проклиная свою слабость, он медленно, шаг за шагом, пошел к ней. Она уползла в темную аллею, лишь только он подошел, и он последовал за ней.

- Что тебе нужно, Вера, зачем ты не даешь мне покоя? Через час я уеду!.. - резко и сухо говорил он, и сам все шел к ней.

- Не смейте, я не хочу! - сильно схватив его за руку, говорила она, - вы "раб мой", должны мне служить... Вы тоже не давали мне покоя!

Дрожь страсти вдруг охватила его. Он чувствовал, что колени его готовы склониться и голос пел внутри его: "Да, раб, повелевай!.."

И он хотел упасть и зарыдать от страсти у ее ног.

- Вы мне нужны, - шептала она: - вы просили мук, казни - я дам вам их! "Это жизнь!" - говорили вы: - вот она - мучайтесь, и я буду мучаться, будем вместе мучаться... "Страсть прекрасна: она кладет на всю жизнь долгий след, и этот след люди называют счастьем!.." Кто это проповедовал? А теперь бежать: нет! оставайтесь, вместе кинемся в ту бездну! "Это жизнь, и только это!" - говорили вы, - вот и давайте жить! Вы меня учили любить, вы преподавали страсть, вы развивали ее...

- Ты гибнешь, Вера, - в ужасе сказал он, отступая.

- Может быть, - говорила она, как будто отряхивая хмель от головы. - Так что же? что вам? не все ли равно? вы этого хотели! "Природа влагает страсть только в живые организмы, - твердили вы, - страсть прекрасна!.." Ну вот она - любуйтесь!..

Она забирала сильными глотками свежий, вечерний воздух.

- Но я же и остерегал тебя, я называл страсть "волком"... - защищался он, с ужасом слушая это явное, беззащитное признание.

- Нет, она злее, она - тигр. Я не верила, теперь верю. Знаете ту гравюру, в кабинете старого дома: тигр скалит зубы на сидящего на нем амура? Я не понимала, что это значит, бессмыслица - думала, а теперь понимаю. Да - страсть, как тигр, сначала даст сесть на себя, а потом рычит и скалит зубы...

У Райского в душе шевельнулась надежда добраться до таинственного имени: кто! Он живо ухватился за ее сравнение страсти с тигром.

- У нас на севере нет тигров, Вера, и сравнение твое неверно, - сказал он. - Мое вернее: твой идол - волк!

- Браво, да, да! - смеясь нервически, перебила она, - настоящий волк! как ни корми, все к лесу глядит!

И вдруг смолкла, как будто в отчаянии.

- Все вы звери, - прибавила потом со вздохом, - он волк...

- Кто он? - тихо спросил Райский.

- Тушин - медведь, - продолжала она, не отвечая ему, - русский, честный, смышленый медведь...

"А! так это не Тушин?" - подумал Райский.

- Положи руку на его мохнатую голову, - говорила она, - и спи: не изменит, не обманет... будет век служить...

- А я кто? - вдруг, немного развеселясь, спросил Райский.

Она близко и лукаво поглядела ему в глаза и медлила ответом.

- Вижу, хочется сказать "осел": скажи, Вера, не церемонься!

- Вы? осел? - заговорила она язвительно, ходя медленно вокруг него и оглядывая его со всех сторон.

- Право, осел! - наивно подтвердил Райский, - вижу, как ты мудришь надо мной, терплю и хлопаю ушами.

- Какой вы осел! - Вы лиса, мягкая, хитрая; заманить в западню... тихо, умно, изящно... Вот я вас!..

Он молчал, не понимая ее.

- Да говорите же, что молчите! - дергая его за рукав, сказала она.

- Есть средство против этих волков...

- Какое?

- Мне - уехать, а тебе - не ходить вон туда... - Он показал на обрыв.

- Дайте мне силу не ходить туда! - почти крикнула она... - Вот вы то же самое теперь испытываете, что я: да? Ну, попробуйте завтра усидеть в комнате, когда я буду гулять в саду одна... Да нет, вы усидите! Вы сочинили себе страсть, вы только умеете красноречиво говорить о ней, завлекать, играть с женщиной! Лиса, лиса! вот я вас за это, постойте, еще не то будет! - с принужденным смехом и будто шутя, но горячо говорила она, впуская опять ему в плечо свои тонкие пальцы.

Он в страхе слушал ее.

- Ты за этим дождалась меня? - помолчав, спросил он, - чтоб сказать мне это?

- Да, за этим! Чтоб вы не шутили вперед с страстью, а научили бы, что мне делать теперь, - вы, учитель!.. А вы подожгли дом, да и бежать! "Страсть прекрасна, люби, Вера, не стыдись!" Чья это проповедь: отца Василья?

- Я разумел разделенную страсть, - тихо оправдывался он. - Страсть прекрасна, когда обе стороны прекрасны, честны - тогда страсть не зло, а действительно величайшее счастье на всю жизнь: там нет и не нужно лжи и обманов. Если одна сторона не отвечает на страсть, она не будет напрасно увлекать другую, или когда наступит охлаждение, она не поползет в темноте, отравляя изменой жизнь другому, а смело откроется и нанесет честно, как сама судьба, один явный и неизбежный удар - разлуку... Тогда бурь нет, а только живительный огонь...

- Страсти без бурь нет или это не страсть! - сказала она. - А кроме честности или нечестности, другого разлада, других пропастей разве не бывает? - спросила она после некоторого молчания. - Ну вот, я люблю, меня любят: никто не обманывает. А страсть рвет меня... Научите же теперь, что мне делать?

- Бабушке сказать... - говорил он, бледный от страха, - позволь мне, Вера... отдай мое слово назад.

- Боже сохрани! молчите и слушайте меня! А! теперь "бабушке сказать"! Стращать, стыдить меня!.. А кто велел не слушаться ее, не стыдиться? Кто смеялся над ее моралью?

- Ты скажи мне, что с тобой, Вера? Ты то проговариваешься, то опять уходишь в тайну; я в потемках, я не знаю ничего... Тогда, может быть, я найду и средство...

- Вы не знаете, что со мной, вы в потемках, подите сюда! - говорила она, уводя его из аллеи, и, выйдя из нее, остановилась. Луна светила ей прямо в лицо. - Смотрите, что со мной.

У него упало сердце. Он не узнал прежней Веры. Лицо бледное, исхудалое, глаза блуждали, сверкая злым блеском, губы сжаты. С головы, из-под косынки, выпадали в беспорядке на лоб и виски две-три пряди волос, как у цыганки, закрывая ей, при быстрых движениях, глаза и рот. На плечи небрежно накинута была атласная, обложенная белым пухом мантилья, едва державшаяся слабым узлом шелкового шнурка.

- Что? - отряхивая волосы от лица, говорила она, - узнаете вашу Веру? Где эта "красота", которой вы пели гимны?

Она с жалостью улыбнулась, закрыла на минуту лицо рукой и покачала головой.

- Что я могу сделать, Вера? - говорил он тихо, вглядываясь в ее исхудавшее лицо и больной блеск глаз. - Скажи мне, я готов умереть...

- Умереть, умереть! зачем мне это? Помогите мне жить, дайте той прекрасной страсти, от которой "тянутся какие-то лучи на всю жизнь..." Дайте этой жизни, где она? Я, кроме огрызающегося тигра, не вижу ничего... Говорите, научите или воротите меня назад, когда у меня еще была сила! А вы - "бабушке сказать"! уложить ее в гроб и меня с ней!.. Это, что ли, средство? Или учите не ходить туда, к обрыву... Поздно! Скажи мне, кого ты любишь, все обстоятельства, имя!..

- Кого? - вас! - сказала она с злобой, отряхивая опять пряди от лица и небрежно натягивая мантилью на плеча.

Он боялся сказать слово, боялся пошевелиться, стоял, сложив руки назад, прислонясь к дереву. Она ходила взад и вперед торопливыми, неровными шагами. Потом остановилась и перевела дух.

- Да, она сумасшедшая! - шептал он в ужасе.

Она села на скамью, утихла и задумалась.

- Что это со мной? - будто немного опомнившись, про себя сказала она.

- Ты, Вера, сама бредила о свободе, ты таилась, и от меня, и от бабушки, хотела независимости. Я только подтверждал твои мысли: они и мои. За что же обрушиваешь такой тяжелый камень на мою голову? - тихо оправдывался он. - Не только я, даже бабушка не смела приступиться к тебе...

Она глубоко вздохнула, потом подошла к нему и, прижавшись головой к его плечу, слабо заговорила.

- Да... да, не слушайте меня! У меня просто нервы расстроены. Какая страсть? Никакой страсти нет! Я шутила, как вы... со мной...

- Ты все еще думаешь, что я шутил! - тихо сказал он.

Она старалась улыбнуться, взяла его за руку.

- Прижмите руку к моей голове, - говорила она кротко, - видите, какой жар... Не сердитесь на меня, будьте снисходительны к бедной сестре! Это все пройдет... Доктор говорит, что у женщин часто бывают припадки... Мне самой гадко и стыдно, что я так слаба...

- Что же с тобой, бедная Вера? скажи мне...

- Ничего... Вы только проводите меня домой, помогите взойти на лестницу - я боюсь чего-то... Я лягу... простите меня, я встревожила вас напрасно... вызвала сюда... Вы бы уехали и забыли меня. У меня просто лихорадка... Вы не сердитесь?.. - ласково сказала она.

Он поспешно подал ей руку, тихо вывел из сада, провел через двор и довел до ее комнаты. Там зажег ей свечу.

- Позовите Марину или Машу, чтоб легли спать тут в моей комнате... Только бабушке ни слова об этом!.. Это просто раздражение... Она перепугается... придет...

Он боязливо, задумчиво слушал ее.

- Что вы все молчите, так странно смотрите на меня! - говорила она, беспокойно следя за ним глазами. - Я бог знает что наболтала в бреду... это чтоб подразнить вас... отомстить за все ваши насмешки... - прибавила она, стараясь улыбнуться. - Смотрите же, бабушке ни слова! Скажите, что я легла, чтоб завтра пораньше встать, и попросите ее... благословить меня заочно... Слышите?

- Да, да, слышу, - рассеянно отвечал он, пожал ей руку и позвал к ней Машу.