Роман Тургенева «Новь»: Часть 2. Глава 25

До приезда Соломина Марианна воображала его себе совсем иным. На первый взгляд он ей показался каким-то неопределенным, безличным… Решительно, она на своем веку видала много таких белокурых, жилистых, сухопарых людей! Но чем больше она в него всматривалась, чем больше вслушивалась в его речи, тем сильнее становилось в ней чувство доверия к нему — именно доверия. Этот спокойный, не то чтобы неуклюжий, а тяжеловатый человек не только не мог солгать или прихвастнуть: на него можно было положиться, как на каменную стену… Он не выдаст; мало того: он поймет и поддержит. Марианне казалось даже, что не в ней одной, что во всех присутствующих лицах Соломин возбуждал подобное чувство. Тому, что он говорил, она особенного значения не придавала; все эти толки о купцах, о фабриках мало интересовали ее; но как он говорил, как он при этом глядел и улыбался — это нравилось ей чрезвычайно…

Правдивый человек… вот главное! — вот что ее трогало. Известное, хоть не совсем понятное дело: русские люди — самые изолгавшиеся люди в целом свете, а ничего так не уважают, как правду, ничему так не сочувствуют, как именно ей. К тому ж на Соломине, в глазах Марианны, лежала особая печать; на нем почил ореол человека, которого сам Василий Николаевич рекомендовал своим последователям. В течение обеда Марианна несколько раз переглянулась «на его счет» с Неждановым, а под конец вдруг сама себя поймала на том, что невольно сравнивает их обоих — и не в пользу Нежданова. Черты лица у Нежданова были, правда, гораздо красивее и приятнее, чем у Соломина; но самое лицо выражало смесь различных тревожных ощущений: досады, смущения, нетерпения… даже уныния; он сидел как на иголках, пытался говорить — и умолкал, усмехался нервически… Соломин, напротив, производил такое впечатление, что он, пожалуй, скучает немного, но что, впрочем, он как дома; и что «то, как он» никогда и ни в чем не зависит от «того, как другие». «Решительно, надо попросить совета у этого человека, — думалось Марианне, — он непременно скажет что-нибудь полезное». Нежданова после обеда подослала к нему она.

Вечер прошел довольно вяло; к счастью, обед кончился поздно — и до ночи оставалось недолго. Калломейцев учтиво дулся и безмолвствовал.

— Что с вами? — полунасмешливо спросила его Сипягина. — Или вы что потеряли?

— Именно-с, — отвечал Калломейцев. — Об одном из наших начальников гвардии рассказывают, будто он горевал о том, что его солдаты потеряли «носок»… «Отыщите мне носок!» А я говорю: отыщите мне «слово-ерик-с»! «Слово-ерик-с» пропало — и вместе с ним всякое уважение и чинопочитание!

Сипягина объявила Калломейцеву, что не станет помогать ему в его поисках.

Ободренный успехом своего обеденного «спича», Сипягин произнес парочку других, причем пустил в ход несколько государственных соображений о необходимых мероприятиях; пустил также несколько слов — des mots — не столько острых, сколько веских, приготовленных им собственно для Петербурга. Одно из этих слов он даже повторил, предпослав фразу: «Если позволительно так выразиться». А именно: об одном из тогдашних министров он сказал, что у него непостоянный и праздный ум, направленный к мечтательным целям. С другой стороны, Сипягин, не забывая, что он имеет дело с русским человеком из народа, не преминул щегольнуть некоторыми изречениями, долженствовавшими доказать, что и он сам — не только русский человек, но «русак» и близко знаком с самой сутью народной жизни! Так, например, на замечание Калломейцева, что дождь может помешать уборке сена, он немедленно отвечал, что «пусть будет сено черно — зато греча бела»; употребил также поговорки вроде: «Товар без хозяина сирота»; «Десять раз примерь, один раз отрежь»; «Когда хлеб — тогда и мера»; «Коли к Егорью на березе лист в полушку — на Казанской клади хлеб в кадушку». Правда, иногда с ним случалось, что он вдруг промахнется и скажет, например — «Знай кулак свой шесток!» или «Красна изба углами!» Но общество, в среде которого эти беды с ним случались, большею частью и не подозревало, что тут «notre bon^[1] русак» дал промах; да и, благодаря князю Коврижкину, оно уже привыкло к подобным российским «патакэсам^[2]». И все эти поговорки и изречения Сипягин произносил каким-то особенным, здоровенным, даже сипловатым голосом — d'une voix rustique^[3]. Подобные изречения, вовремя и у места пущенные им в Петербурге, заставляли высокопоставленных, влиятельных дам восклицать: «Comme il connait bien les moeurs notre peuple!^[4]» А высокопоставленные, влиятельные сановники прибавляли: «Les moeurs et les besoins!^[5]»

Валентина Михайловна очень старалась около Соломина, но видимый неуспех ее стараний ее обескураживал, и, проходя мимо Калломейцева, она невольно проговорила вполголоса: «Mon Dieu, que je me sens fatiguếe!^[6]»

На что тот отвечал с ироническим поклоном:

— Tu l'as voulu, georges Dandin![7]

Наконец, после той обычной вспышки любезности и привета, которые являются на всех лицах поскучавшего общества в самый момент расставания: после внезапных рукопожатий, улыбок и дружеских хмыканий в нос — усталые гости, усталые хозяева разошлись.

Соломин, которому отвели едва ли не лучшую комнату во втором этаже, с английскими туалетными принадлежностями и купальным шкафом, отправился к Нежданову.

Тот начал с того, что горячо поблагодарил его за согласие остаться.

— Я знаю… это для вас жертва…

— Э! полноте! — отвечал неторопливо Соломин. — Какая тут жертва! Да притом вам я не могу отказать.

— Почему же?

— Да потому, что я полюбил вас.

Нежданов обрадовался и удивился, а Соломин пожал ему руку. Потом он сел верхом на стул, закурил сигару и, опершись обоими локтями о спинку, промолвил:

— Ну, говорите, в чем дело?

Нежданов тоже сел верхом на стул против Соломина — но сигары не закурил.

— В чем дело, спрашиваете вы?.. А в том, что я хочу бежать отсюда.

— То есть вы хотите оставить этот дом? Ну что ж? с богам!

— Не оставить… а бежать.

— Разве вас удерживают? Вы, может быть… забрали денег вперед? Так вам стоит только слово сказать… Я с удовольствием…

— Вы меня не понимаете, любезный Соломин… Я сказал: бежать, а не оставить, потому что я отсюда удаляюсь — не один.

Соломин приподнял голову.

— С кем же это?

— А с той девушкой, которую вы видели здесь сегодня…

— С этой! У ней хорошее лицо. Что ж? Вы полюбили друг друга?.. Или только так — решаетесь вместе оставить дом, где вам обоим нехорошо?

— Мы любим друг друга.

— А! — Соломин помолчал. — Она родственница здешним господам?

— Да. Но она вполне разделяет наши убеждения — и готова идти на все.

Соломин улыбнулся.

— А вы, Нежданов, готовы?

Нежданов нахмурился слегка.

— К чему этот вопрос? Я вам докажу мою готовность на деле.

— Я не сомневаюсь в вас, Нежданов; я только потому спросил вас, что, кроме вас, я полагаю, никто не готов.

— А Маркелов?

— Да! вот разве Маркелов. Да тот, чай, родился готовым.

В это мгновенье кто-то тихо и быстро постучал в двери. и, не дожидаясь отзыва, отворил ее. То была Марианна. Она тотчас подошла к Соломину.

— Я уверена, — начала она, — вы не удивитесь; увидевши меня здесь в эту пору. Он (Марианна указала на Нежданова) вам, конечно, все сказал. Дайте мне вашу руку — и знайте, что перед вами честная девушка. — Да, я это знаю, — серьезно промолвил Соломин. Он поднялся со стула, как только Марианна появилась. — Я уже за столом смотрел на вас и думал: вот какие у этой барышни честные глаза. Мне Нежданов, точно, сказывал о вашем намерении. Но собственно зачем вы хотите бежать?

— Как зачем? Дело, которому я сочувствую… не удивляйтесь: Нежданов ничего не скрыл от меня… это дело должно начаться на днях… а я останусь в этом помещичьем доме, где все ложь и обман? Люди, которых я люблю, будут подвергаться опасности, — а я…

Соломин остановил ее движением руки.

— Не волнуйтесь. Сядьте, и я сяду. Сядьте и вы, Нежданов. Послушайте: если у вас нет другой причины, то бежать еще вам отсюда не для чего. Дело это еще не так скоро начнется, как вы думаете. Тут нужно еще некоторое благоразумие. Нечего соваться вперед зря. Поверьте мне.

Марианна села и запахнулась большим пледом, который она накинула себе на плечи.

— Но я не могу остаться здесь больше! Меня здесь все оскорбляют. Сегодня еще эта глупая Анна Захаровна, при Коле, сказала мне, намекая на моего отца, что яблоко от яблони недалеко падает! Коля даже удивился и спросил, что это значит? Я уже не говорю о Валентине Михайловне!

Соломин опять остановил ее — и на этот раз улыбнулся. Марианна поняла, что он немножко посмеивается над нею, но его улыбка никогда никого оскорбить не могла. — Что ж это вы, милая барышня? Я не знаю, кто такая Анна Захаровна, ни о какой яблоне вы говорите… но помилуйте: вам глупая женщина скажет что-нибудь глупое, а вы это снести не можете? Как же вы жить-то будете? Весь свет на глупых людях стоит. Нет, это не резон. Разве что другое?

— Я убежден, — вмешался глухим голосом Нежданов, — что не нынче — завтра господин Сипягин мне сам откажет от дома. Ему, наверное, донесли; он обращается со мною… самым презрительным образом.

Соломин обернулся к Нежданову.

— Так для чего же вам бежать, коли вам без того откажут?

Нежданов не тотчас нашелся, что ответить.

— Я уже говорил вам, — начал он…

— Он так выразился, — подхватила Марианна, — потому что я ухожу с ним.

Соломин посмотрел на нее и добродушно покачал головою.

— Так, так, милая барышня но опять-таки скажу вам: если вы, точно, хотите оставить этот дом, потому что полагаете, что революция сейчас вспыхнет…

— Мы именно для этого и выписали вас, — перебила Марианна, — чтоб узнать достоверно, в каком положении находятся дела.

— В таком случае, — продолжал Соломин, — повторяю: вы можете еще сидеть дома довольно долго. Если же вы хотите бежать, потому что любите друг друга и иначе вам соединиться нельзя, — тогда…

— Ну, что тогда?

— Тогда мне остается только пожелать вам, как говаривалось в старину, любовь да совет; да если нужно и можно — оказать вам посильную помощь. Потому что и вас, милая барышня, и его — я с первого разу полюбил, как родных.

И Марианна и Нежданов, оба подошли к нему, справа и слева, и каждый из них взял одну его руку.

— Скажите нам только, что нам делать? — промолвила Марианна. — Положим, революция еще далека… но подготовительные работы, труды, которые в этом доме, при этой обстановке, невозможны и на которые мы так охотно пойдем — вдвоем… вы нам укажете их; вы только скажите нам, куда нам идти… Пошлите нас! Ведь вы пошлете нас?

— В народ… Куда же идти, как не в народ?

«До лясу», — подумал Нежданов… Ему вспомнилось слово Паклина.

Соломин поглядел пристально на Марианну.

— Вы хотите узнать народ?

— Да, то есть не узнать народ хотим мы только, но и действовать… трудиться для него.

— Хорошо, я вам обещаю, что вы его узнаете. Я доставлю вам возможность действовать — и трудиться для него. И вы, Нежданов, готовы идти… за нею… и за него?

— Конечно, готов! — произнес он поспешно. — «Джаггернаут, — вспомнилось ему другое слово Паклина, — Вот она катится, громадная колесница… и я слышу треск и грохот ее колес».

— Хорошо, — повторил задумчиво Соломин. — Но когда же вы намерены бежать?

— Хоть завтра, — воскликнула Марианна.

— Хорошо. Но куда?

— Тссс… тише… — шепнул Нежданов. — Кто-то ходит по коридору.

Все помолчали.

— Куда же вы намерены бежать? — спросил опять Соломин, понизив голос.

— Мы не знаем, — отвечала Марианна.

Соломин перевел глаза на Нежданова. Тот только потряс отрицательно головою.

Соломин протянул руку и осторожно снял со свечки.

— Вот что, дети мои, — проговорил он наконец. — Ступайте ко мне на фабрику. Некрасиво там… да не опасно. Я вас спрячу. У меня там есть комнатка. Никто вас не отыщет. Попадите только туда… а мы вас не выдадим. Вы скажете: на фабрике людно. Это-то и хорошо. Где людно — там-то и можно спрятаться. Идет, что ль?

— Нам остается только благодарить вас, — промолвил Нежданов; а Марианна, которую мысль о фабрике сначала смутила, с живостью прибавила: — Конечно! конечно! Какой вы добрый! Но ведь вы нас недолго там оставите? Вы пошлете нас?

— Это будет от вас зависеть… А в случае, если бы вам вздумалось сочетаться браком, и на этот счет у меня на фабрике удобно. Там у меня, близехонько, есть сосед — двоюродным братом мне приходится — поп, по имени Зосима, преподатливый. Он вас духом обвенчает.

Марианна улыбнулась про себя, а Нежданов еще раз стиснул руку Соломину да погодя немного полюбопытствовал:

— А что, скажите, хозяин, владелец вашей фабрики, не будет претендовать? Никаких неприятностей вам не сделает?

Соломин покосился на Нежданова.

— Обо мне вы не заботьтесь. Это вы совсем напрасно. Лишь бы фабрика шла как следует, а в прочем моему хозяину — все едино. И вам, и вашей милой барышне от него никаких неприятностей не будет. И рабочих вам опасаться нечего. Только предуведомьте меня: около какого времени вас ждать?

Нежданов и Марианна переглянулись.

— Послезавтра, утром рано или день спустя, — проговорил наконец Нежданов. — Мешкать более нельзя. Того и гляди, мне завтра от дома откажут.

— Ну… — промолвил Соломин — и поднялся со стула. — Я буду вас ждать каждое утро. Да и всю неделю я из дома не отлучусь. Все меры будут приняты — как следует.

Марианна приблизилась к нему… (Она подошла было к двери.)

— Прощайте, милый, добрый Василий Федотыч… Ведь вас так зовут?

— Так.

— Прощайте… или нет: до свидания! И спасибо, спасибо вам!

— Прощайте… Доброй ночи, моя голубушка!

— Прощайте и вы, Нежданов! До завтра… — прибавила она.

Марианна быстро вышла.

Оба молодых человека остались некоторое время неподвижны — и оба молчали.

— Нежданов… — начал наконец Соломин — и умолк. — Нежданов… — начал он опять, — расскажите мне об этой девушке… что вы можете рассказать. Какая была ее жизнь до сих пор?.. Кто она?.. Почему она находится здесь?..

Нежданов в коротких словах сообщил Соломину что знал.

— Нежданов… — заговорил он наконец. — Вы должны беречь эту девушку. Потому… что если… что-нибудь… Вам будет очень грешно. Прощайте.

Он удалился; а Нежданов постоял немного посреди комнаты и, прошептав: «Ах! лучше не думать!» — бросился лицом на постель.

А Марианна, вернувшись к себе в комнату, нашла на столике небольшую записку следующего содержания:

«Мне жаль вас. Вы губите себя. Опомнитесь. В какую бездну бросаетесь вы с закрытыми глазами? Для кого и для чего?

В комнате пахло особенно тонким и свежим запахом: очевидно, Валентина Михайловна только что вышла оттуда. Марианна взяла перо и, приписав внизу: «Не жалейте меня. Бог ведает, кто из нас двух более достойна сожаления; знаю только, что не хотела бы быть на вашем месте. М.» — оставила записку на столе. Она не сомневалась в том, что ответ ее попадет в руки Валентины Михайловны.

А на другое утро Соломин, повидавшись с Неждановым и окончательно отказавшись от управления сипягинской фабрикой, уехал к себе домой. Он размышлял во все время дороги, что с ним случалось редко: качка экипажа обыкновенно погружала его в легкую дремоту. Он размышлял о Марианне, а также и о Нежданове; ему казалось, что будь он влюблен, он, Соломин, — он имел бы другой вид, говорил и глядел бы иначе. «Но, — подумал он, — так как этого никогда со мной не случалось, то я и не знаю, какой бы я имел при этом вид». Он вспомнил одну ирландку, которую он видел раз в одном магазине, за прилавком; вспомнил, какие у ней были чудесные, почти черные волосы, и синие глаза, и густые ресницы, и как она вопросительно и печально посмотрела на него, и как он долго ходил потом по улице перед ее окнами, и как волновался и спрашивал самого себя: познакомиться ли ему с нею или нет? Он был тогда проездом в Лондоне; — патрон прислал его туда за покупками и дал ему денег. Соломин чуть было не остался в Лондоне, чуть было не послал этих денег назад патрону, так сильно было впечатление, произведенное на, него прекрасной Полли… (Он узнал ее имя: одна из ее товарок назвала ее.) Однако ж преодолел себя — и вернулся к своему патрону. Полли была красивее Марианны; но у этой был такой же вопросительный и печальный взгляд… и она русская…

— Однако что ж это я? — проговорил Соломин вполголоса, — о чужих невестах забочусь! — и встряхнул воротником шинели, как бы желая отбросить от себя все ненужные мысли. Кстати ж он подъезжал к своей фабрике и на пороге его флигелька мелькнула фигура верного Павла.

Примечания

1. Наш добрый (франц.)
2. Оговоркам (франц.)
3. Простецким голосом (франц.)
4. Как он хорошо знает нравы нашего народа! (франц.)
5. Нравы и нужды! (франц.)
6. Боже мой, как я устала! (франц.)
7. Ты этого хотел, Жорж Данден! (франц.)