Комедия Островского «На всякого мудреца довольно простоты»: Страница 23
Крутицкий. Правда, правда. Никакой поэзии нет, никаких благородных чувств. Я думаю, это оттого, что на театре трагедий не дают. Возобновить бы Озерова, вот молодежь-то бы и набиралась этих деликатных, тонких чувств. Да чаще давать трагедии, через день. Ну, и Сумарокова тоже. У меня прожект написан об улучшении нравственности в молодом поколении. Для дворян трагедии Озерова, для простого народа продажу сбитня дозволить. Мы, бывало, все трагедии наизусть знали, а нынче скромно! Они и по книге-то прочесть не умеют. Вот оттого в нас и рыцарство было, и честность, а теперь одни деньги. (Декламирует.)
Мне ждать ли, чтоб судьба прервала дней теченье,
Когда к страданию даны мне грустны дни?
Прерву.
Помните?
Мамаева. Ну, как же не помнить! Ведь, чай, этому лет пятьдесят — не больше, так как же мне не помнить!
Крутицкий. Извините, извините! Я считаю вас моей ровесницей. Ах, я и забыл вам сказать! Я вашим родственником очень доволен. Прекрасный молодой человек.
Мамаева. Не правда ли, мил?
Крутицкий. Да, да. Ведь уж и вы его балуете.
Мамаева. Да чем же?
Крутицкий. Позвольте, вспомнил еще. (Декламирует.)
О боги! Не прошу от вас речей искусства;
Но дайте ныне мне язык души и чувства!
Очаровательно!
Мамаева. Чем же балуем?
Крутицкий. Ну, да как же! жените. Какую невесту нашли…
Мамаева (с испугом). Какую? Вы ошибаетесь.
Крутицкий (декламирует).
О матерь, слезный ток, коль можно, осуши!
А ты, сестра, умерь уныние души!
Мамаева. На ком же, на ком?
Крутицкий. Да, Боже мой! На Турусиной. Будто не знаете? Двести тысяч приданого.
Мамаева (встает). Не может быть, не может быть, я говорю вам.
Крутицкий (декламирует).
При вести таковой задумчив пребываешь;
Вздыханья тяжкие в груди своей скрываешь,
И горесть мрачная в чертах твоих видна!
Мамаева. Ах, вы надоели мне с вашими стихами!
Крутицкий. Но он, кажется, парень с сердцем. Вы, говорит, ваше превосходительство, не подумайте, что я из-за денег. Звал меня в посаженые отцы: сделайте, говорит, честь. Ну, что ж не сделать! Я, говорит, не из приданого; мне, говорит, девушка нравится. Ангел, ангел, говорит, и так с чувством говорит. Ну, что ж, прекрасно! Дай ему бог. Нет, а вы возьмите, вот в «Донском». (Декламирует.)
Когда россиянин решится слово дать,
То без стыда ему не может изменять.
Мамаева. Ой!
Крутицкий. Что с вами?
Мамаева. Мигрень. Ах, я больна совсем!
Крутицкий. Ну, ничего. Пройдет. (Декламирует.)
Ты знаешь, что союз сей верен до того…
Мамаева. Ах, подите вы! Скажите вашей жене, что я хотела ее подождать, да не могу, очень дурно себя чувствую. Ах! Прощайте!
Крутицкий. Да ничего. Что вы? У вас вид такой здоровый. (Декламирует.)
Чтоб при сопернице в измене обличить
И ревностью его веселье отравить…
Мамаева. Прощайте, прощайте! (Быстро уходит.)
Крутицкий. Что ее кольнуло? Поди вот с бабами! Хуже. чем дивизией командовать. (Берет тетрадь.) Заняться на досуге. Никого не принимать. (Уходит в кабинет.)
Сцена вторая
Лица
Глумов.
Глумова.
Мамаева.
Голутвин.
Явление первое
Глумов. Насилу кончил. Интересный разговор с Крутицким записан весь. Любопытный памятник для потомства! Чего стоило весь этот вздор запомнить! Я, кажется, в разговоре с ним пересолил немного. Еще молод, увлекаюсь, увлекаюсь. Ну, да это не мешает, кашу маслом не испортишь. Вот дядюшка у меня прелесть! Сам научил за женой ухаживать. И тут я увлекся. Это дело уж не шуточное! Тут надо держать ухо востро. Как мы от нее ни скрываем наше сватовство, а все же узнает; пожалуй, и помешает, хоть не из любви, так из ревности; женщины завистливы, любить-то не всякая умеет, а ревновать-то всякая мастерица.
Маменька, вы к Турусиной?
Глумова. К Турусиной.
Глумов (глядя на часы и строго). Вы немного поздно, маменька! Туда надо с утра идти. И каждый день, каждый день. Так и живите там.
Глумова. Можно и надоесть.
