Роман Джека Лондона «Морской волк»: Глава 38

«Кажется, у меня отнимается и левая сторона, — написал Волк Ларсен на другой день после покушения на поджог шхуны. — Онемение увеличивается. Мне трудно двигать рукой. Кричите громче. Рвутся последние нити».

— Вам больно? — спросил я.

Нужно было повторить этот вопрос еще громче, и только тогда он ответил мне:

«Не все время».

Левая рука слабо и с видимым усилием чертила по бумаге. Мы с трудом могли разбирать его каракули. Они стали похожи на письмена «духов», которые показывают на спиритических сеансах, взимая за вход по доллару.

«Но я все еще сознаю себя, — нацарапала медленно его рука. — Я все еще здесь».

Карандаш вывалился у него из рук, и нужно было снова вложить его в ослабевшие пальцы.

«Когда не бывает боли, мне совсем хорошо. И я тогда мыслю совсем ясно. Я могу размышлять о жизни и смерти, как индусский мудрец».

— И о бессмертии? — громко спросила Мод, наклонясь над ухом.

Три раза он пытался написать ей ответ, и всякий раз карандаш вываливался из его руки. Напрасно мы старались вложить карандаш. Его пальцы отказывались держать. Тогда Мод втиснула карандаш насильно и стала придерживать своими пальцами, и Ларсен написал громадными буквами и так медленно, что на каждую букву потребовалось чуть не по минуте:

Ч-Е-П-У-Х-А.

Это было последним словом Волка Ларсена, неисправимого скептика до конца. Рука опустилась как плеть. Все тело вытянулось. Он больше не двигался. Мод расправила его пальцы. Они раздвинулись и снова сжались от собственной упругости, и карандаш упал.

— Вы еще слышите? — крикнул я ему, взяв его за пальцы, и ждал, пока он мне ответит «да», надавив на мою руку один раз. Но ответа не последовало. Рука была мертва.

— Его губы двигаются, — сказала Мод.

Я повторил вопрос. Губы действительно задвигались. Она положила на них кончик пальцев. Я вновь повторил. Мод торжественно произнесла: «Да». Мы вопросительно посмотрели друг на друга.

— Впрочем, к чему это? — спросил я. — О чем его спрашивать еще?

— Спросите его…

Она не решалась.

— Спросите его о чем-нибудь таком, — предложил я, — на что он должен ответить «нет». Тогда мы будем знать наверное…

— Хотите есть? — крикнула она.

Губы зашевелились под ее пальцами. Он ответил: «Да».

— Мяса?

— Нет.

— Бульону?

— Да.

— Он хочет бульону, — сказала Мод спокойно и поглядела на меня. — Пока он еще слышит, мы можем объясняться с ним. А затем…

Она как-то странно посмотрела на меня. Ее губы задрожали, и слезы навернулись ей на глаза. Она склонилась ко мне, и я заключил ее в объятия.

— О, Хэмфри, — зарыдала она. — Когда же всему этому будет конец? Я так устала, так устала!..

Она положила голову ко мне на плечо, и ее слабое тело сотрясалось от рыданий. Она была на моих руках, точно перышко, хрупкая, эфирная.

«Она совершенно разбита, — подумал я. — Что я буду делать без ее помощи?»

Я стал ее утешать, пока она не овладела собой.

— Как мне стыдно за себя! — сказала она. А затем со своей чисто детской улыбкой, которая так мне нравилась, добавила: — Но ведь я только «маленькая женщина»!

Эти слова подействовали на меня как электрическая искра. Ведь это мое название, мое заветное, дорогое имя, которым я так любил называть ее про себя.

— Где вы подслушали эти слова? — спросил я ее так неожиданно, что она вздрогнула.

— Какие слова? — спросила она.

— Что вы «маленькая женщина».

— А разве они ваши?

— Да, мои. Это я придумал…

— Значит, вы говорили их во сне!

Она улыбнулась. Шаловливые огоньки запрыгали у нее в глазах. Я наклонился над ней. Я сделал это невольно, как дерево, сломанное ветром. Ах, как мы были близки в этот момент друг к другу! Но она встряхнула головой, точно пробудившись от сна, и сказала:

— Я знала их всю жизнь. Так обыкновенно мой отец называл мою мать.

— Это также и мое выражение! — стоял я на своем.

— Так называли вашу мать?

— Нет, — ответил я.

Она больше не допытывалась, но я мог бы поклясться, что у нее в глазах все еще оставалось насмешливое, вызывающее выражение.

Теперь, когда фок-мачта была на месте, дело пошло быстрее. Без больших затруднений я установил грот-мачту. В несколько дней все было поставлено на место, и снасти натянуты; затем мы пристроили и паруса. У нас было три паруса: кливер, фок и грот, заплатанные, короткие и безобразные; они до смешного не подходили к такому красивому судну, как «Призрак».

— Но они будут работать! — с торжеством воскликнула Мод. — Мы заставим их работать и доверим им свою жизнь!

Из всех моих работ самой неудачной были паруса. Зато управлять ими я мог гораздо лучше, чем кроить и шить. Я нисколько не сомневался, что доведу шхуну до какого-нибудь северного порта Японии. Ведь я изучал морское дело на практике на самом «Призраке», к тому же к моим услугам была звездная карта Волка Ларсена, настолько простая, что с ней мог бы работать ребенок.

Что касается изобретателя ее, то глухота его усиливалась, губы шевелились все слабее и слабее. В тот день, когда мы покончили с парусом, он перестал слышать окончательно, и его губы больше не шевелились. Последним моим вопросом было: «Вы все еще здесь?» — и губы его ответили: «Да».

Порвалась последняя нить. Где-то внутри этой могилы из плоти еще жил человеческий дух. Он еще теплился в молчании и во мраке. Для него не нужно было тела. Он не нуждался в нем. Он не нуждался во внешнем мире. Он сознавал только себя и беспредельную глубину спокойствия мрака.