Повесть Пришвина «Корабельная чаща»: Часть 10. Свой путик. Глава 34
Даже и в наших домашних лесах, составленных больше из поросли, всегда радует чем-то при встрече рябина. Весною она встречается, как невеста, в белых цветах, осенью, с красными ягодами, как добрая мать в ладном доме.
А что ягоды у рябины горькие, так ведь и вся-то наша жизнь, когда долго поживешь, по правде говоря, не очень-то сладкая.
Вот отчего скорей всего нас так и радует в лесах при встрече рябина, что мы в ней себя самих узнаем.
Первые морозы ударят, налетят со всех сторон на рябину птицы, дрозды всякие, московочки, синички, клесты.
И люди тоже, спугнув птиц, подходят, берут ягоду и говорят между собой одно и то же и всегда с удовольствием:
– Какой славный морозик! вот и рябина стала – какая сладкая!
А уж какая там сладкая рябина! Но люди не унимаются и делают из горькой рябины по-своему сладкую.
Скорей всего этому так и радуешься при встрече с рябиной в лесу: что уж очень-то что-то сходится, как подумаешь, почему-то и цвет и ягода у рябины с цветом и ягодой нашей человеческой жизни.
Но еще куда сильней, чем рябина, говорит нашему человеческому сердцу в северном диком суземе, в тяжелом еловом долгомошнике неожиданная встреча с березкой.
Мы не о той березе сейчас говорим, что вырастает самосевом корявая и даже не белая где-нибудь в болотах на кислой земле.
Мы о той березе белой говорим, прекрасной нашей березе, вырастающей непременно там, где был и над чем-нибудь потрудился человек.
Вот эта-то самая береза всегда нам кажется при встрече каким-то по-человечески живым существом, кажется, будто какой-то человек в горе своем, что нельзя свою тайну никому сказать, шепнул ее земле, и оттого выросла березка и, белая, ждет кого-то, чтобы перешепнуть ему свою тайну.
Был человек очень хороший, проходил он когда-то берегом реки Лоды в немеряные леса на Мезени, и очень он тогда уморился и захотел отдохнуть.
Сел прохожий человек и задумался. Вдруг из дупла высокого дерева вылетает пестрая, белая с черным утка и выносит на воду из дупляного гнезда одного маленького утеночка.
Эта утка гоголь так перетаскала всех своих двенадцать утят на воду, собрала всех тесно возле себя и вдруг – прощайте! – исчезла под водой. Тогда все ее мальчишки и девочки тоже вниз, под воду искать мать, и что было так удивительно сидящему на берегу человеку: довольно долго никого из-под воды не показывалось. Конечно, долго показалось человеку: он судил по себе и свою добрую человеческую душу по-своему как-то переселял в бедных утят в поисках под водой родной матери. У них же у самих все выходило бодро и весело: в свое утиное время мать показалась и утята все по одному в разных местах. Все увидели, узнали друг друга, мать подала сигнал по-утиному, ребятишки засвистели, все сплылись. А потом, окунув всех еще раз, мать всех перетаскала обратно в дупло.
– Хорошо тут! – вслух сказал человек.
И начал работать.
Срубив несколько деревьев, он сделал длинную скамейку со спинкой. Хороший человек не поленился устроить славный отдых для всех на том месте, где ему так понравилось.
Такие скамейки для отдыха прохожих на общей тропе называются на севере всюду беседками.
Нелегко бывает идти в суземе по долгомошнику, но это уже известно вперед, где можно будет отдохнуть. Не один по общей тропе идет человек: впереди, назади, конечно, тоже кто-то идет. Один сядет отдохнуть, и пока разберется, пока соберется кипятку согреть, другой подходит, может быть, и не один, а там еще...
Вот почему и называются на севере эти длинные, во все дерево скамейки в суземе беседками, что люди, отдыхая на них, начинают между собою беседовать.
Так вот когда-то давно срубил эту беседку на Лоде человек из немеряных лесов с голубыми глазами и светлой бородой.
После многих лет с седеющей бородой пришел на это место, узнал его, порадовался, и что особенно удивило его – это что на месте срубленных им елок теперь выросли хорошие белые березки.
Так бывает всегда, и все на севере это знают хорошо: в еловых лесах после человека вырастает на смену березка. Но одно дело это знать, а другое – после трудного пути в долгомошнике встретиться с родною березкой.
И вот эта древняя сказка о том, что у царя были ослиные уши и никто никому не смел это сказать, но один слуга не утерпел, наклонился к земле и шепнул ей тайну великую:
«У нашего царя ослиные уши». Вот на этом-то месте и выросло дерево, оно наклонилось к царю и шепнуло ему: «У нашего царя ослиные уши».
Много странствовала от человека к человеку, от народа к народу эта сказка, известная еще в Древней Греции, и когда пришла к нам, то в нашей сказке дерево, выросшее от человеческого шепота, обернулось в березку.
Да и как ему не обернуться, если у всех на глазах это бывает, что срубишь в хвойном лесу сосну или елку, а вместо них потом вырастает березка.
Как не сделаться дереву березкой, если она и вправду в суземе вырастает всегда возле человека и во всем шепоте чуткого сузема, у всех беседок на общей тропе принимает участие.
Какой-то человек не утерпел и шепнул земле тайну, и вот она стоит, березка, склонившись к беседке, и шепчет что-то своим.
Чуткий сузем, какой чуткий! Когда еще было дело с уткой, а теперь каждый прохожий знает о ней и, сидя в беседке, всегда поглядывает на то же дупло в надежде, что вылетит гоголь и будет купать своих маленьких.
Дивно было прохожему встретиться в жизни своей со своей беседкой, и, поглядев с удивлением на березки, он подумал о том, сколько за тридцать-то лет эти березки переслушали всяких тайн человеческих.
И только подумал об этом, вдруг с той стороны, где Коми, с тропы слышится голос:
– Онисим!
Оглянулся – и тоже с радостью ответил:
– Здравствуй, Сидор! Ты куда?
И люди стали шептаться.
Нам не надо узнавать, кто был этот Сидор: был он один из старых охотников на Мезени, и, когда ветер какой-нибудь проходил сквозь сузем, он тоже, как веточка на ветру, качался в разные стороны, чтобы перешепнуться с другой веточкой...
Так бывает, когда сам смотришь через стеклянное окошко избы, и тебе ветра не слышно, и кажется, эти ветви живые и качаются, наклоняются, поднимаются высоко и падают все сами в какой-то оживленной беседе.
А когда люди так простые передают друг другу вести, нам и вовсе кажется, будто они все сами.
Нет! в чутком суземе насквозь из конца в конец есть дыхание человеческое, и люди-пешеходы участвуют в нем, как на ветру деревья качают свои веточки.
Было в свое время, порубил человек елки на лавочку, и из-под топора человека выросли березки.
Стоят теперь березки позади лавочки и слушают. Не все ли им равно, кто говорит?
Слышали березки разговор, будто в суземе появились какие-то маленькие люди.
– Ты помнишь, Сидор, незакрытый колодец возле беседки с часовенкой?
– Скворешник поставлен, и скворец за дьякона служит.
– Вот та самая беседка.
– Как же не помнить, а что, уже скворец сейчас туда прилетел?
– Скворец поет, но дело не в этом, а что кто-то прикрыл колодец: кто-то сшил из коры крышку. Кто-то колодец прикрыл, а внизу маленькие ножки.
– Я тоже видел на ламе обход общей тропы, двое перешли речку, и на той стороне на песке отпечаталось: мальчик и девочка.
– Да, да, ходят какие-то маленькие люди.
– Ну,– сказал Сидор,– это что!
И наклонился к Онисиму и, оглядываясь во все стороны, стал шептаться с ним о какой-то тайне.
Не о том ли опять шептались полесники, что у царя выросли ослиные уши?
Березки все слышали.
Еще по весне, еще по снегу пришел военный человек с подвязанной правой рукой.
Он показал свои бумаги и утвердился на месте, как человек партийный и с правами.
Был великий спор с ним о Чаще, он требовал Чащу срубить на фанеру для авиации.
– Тут,– мы говорим,– наши деды богу молились, и мы, дети, обещались перед богом Чащу не рубить.
Он же отвечает нам:
– Не в дедах сила, а в правде.
Мы ему:
– А что есть правда?
Он отвечает:
– Правда не в словах, а в делах, наше дело сейчас врага победить, и дело это требует от вас жертвы.
И отпустил свою руку, и она качнулась.
– Я не один,– говорит,– такой, а нас многие тысячи: кто руку, кто ногу, кому посчастливилось и всю жизнь отдать. А вы оберегаете завет ваших дедов. Мы руки, ноги жертвуем и всю жизнь, а вы оберегаете дерево.
Еще он говорил:
– Наши страны все большие и маленькие соединятся крепко и скажут на весь свет слово правды, то будет настоящее слово, а не наши пустые слова.
Его спросили:
– А что это слово?
И он ответил:
– Мы еще не дожили, но мы доживем. Какое это будет слово, мы еще не можем сказать: мы только должны помогать правдой жизни нашей выйти на свет слову правды.
Против таких слов наши не могли устоять и, скрепя сердце, хочешь не хочешь, подписали бумагу. Люди всякие были, но бумага одна, и ее подписали.
– И ты подписал?
– Милый мой! Вон вьется тропа человеческая, скажи, кто ее вытропил?
– Тысячи!
– И среди тысяч мы с тобой тоже делали!
– Видно, делали.
– Вот то-то не видно нас, где шел ты, где шел я: человек шел и все наши отдельные следы выправлял. Так и в этом деле: не ты, не я, а человек шел, и, конечно, я подписал.
– Ты подписал!
– Это не закрывало мне путь к спасению Чащи.
Мне шепнули, что охотник Мануйло ходил к Калинину, искал заступиться за свой путик. И Калинин ему разрешил оставаться на своем путике. Я подумал: у меня тоже свой путик, я вроде сторожа в нашей Чаще. Мне Калинин позволит тоже остаться на своем путике. И пошел к Калинину.
– И что ж, чем кончилось?
– Только вышел из сузема, только добрался до Пинеги и сказал о своем деле, все стали смеяться надо мной: живые люди на свете миллионами гибнут, а он за мертвых дедов идет просить в Москву.
И один мудрый человек сказал мне такую притчу:
– Вы,– говорит,– там, в Коми, оленеводы и мою притчу поймете. Когда стадо домашних оленей проходит и на пути им встречается дикий... Ты знаешь, что тогда бывает?
– Знаю,– говорю,– домашние олени приводят хозяину дикого, и он делается своим.
– А знаешь ли ты, что бывает, когда стадо диких оленей встречает одного домашнего?
– Знаю,– говорю,– домашнего оленя дикие уводят к себе, и он с ними вместе дичает.
– Вот,– говорит мудрец,– ты сам дикий олень, одинокий, и ты хочешь, чтобы целое стадо, и еще больше – великие стада оленей на свете бросили свою службу человеку и за тобой бы пошли в сузем служить дереву.
Вот как они стали понимать веру наших дедов и прадедов: как службу и поклонение дереву. Так и сказали: «Это у вас остатки язычества».
После этого разговора мне стало вдруг понятно все, и я даже о Калинине так подумал: «Раз все кругом память о заветах наших дедов потеряли, то, может быть, и Калинин меня поймет как дикого шального оленя». Я сам над собой посмеялся и пошел прежней дорогой обратно в Коми.
Струсил я и повернул назад, печальный, и мнится мне: чем же мы победим, если забудем правду наших отцов: не в дереве же дело наше, а в правде. Так иду в большом смущении, прохожу последнюю деревню.
Прохожу я последнюю деревню и вот вижу: старуха с огоньком обходит деревню. Я подождал, когда она со мной поравнялась, и спрашиваю:
– Бабушка, что это?
– Сынок,– отвечает,– радуйся: война кончилась. Мы победили.
Тут сердце мое забилось. Не знаю, конечно, правда ли, верить или не верить, но все равно мне стало все ясно.
– А ты знаешь, за что мы воюем? – спросил Сидор.
– Знаю,– ответил Онисим,– мы – олени, служим хозяину, и дикие олени хотят увести нас в дикое стадо. И еще больше, много больше знаю, всю даже правду знаю, но сказать не могу: слов таких у меня нет, я немой.
– А кто знает слово такое?
– Погоди! – шепнул Онисим и обернулся назад к березкам: за березками там слышались шаги человека.
Этот новый человек полесник, и его сразу узнали: это был Тимофей из села Мати-гора; отдыхая, рассказал новость в суземе: медведь вышел на путик Волчий зуб и выкрал из клети у Мануйлы целый мешок муки. Мануйло же повесил петлю между деревьями из мягкого металла, и медведь попался.
– Сам видел? – спросили Тимофея.
– А как же,– ответил полесник,– медведь висит мертвый между деревьями, и у медведя нос в муке. И Мануйло, весь зеленый от злости и неспокойный, читает ему:
– Ты медведь, и у тебя есть дом: твоя теплая шкура.
Я тебя не трогал и не хотел трогать.
Шкура твоя дешевая.
И ты опасен.
Зачем же ты хотел взять у меня муку?
Ты недобрый сосед!
И говорит мне:
– Возьми его себе, Тимофей, дарю тебе. Мне он не нужен.
– А куда,– говорю,– мне с медведем в суземе?
И не взял.
Сидор спросил:
– А не слышал ли ты о том, что война кончилась?
– Нет,– ответил полесник,– чего не слышал, о том говорить и не буду: не слыхал о войне, а медведя видел своими глазами – висит между деревьями в петле, сам неживой, а нос в муке весь белый.
Посидев немного еще, все гости расстались: Сидор пошел в Коми, Тимофей, сам пинжак, пошел на Пинегу, неизвестный полесник, сказав Сидору: «Догоню на Вороньей пяте»,– принялся варить себе чай.
А неоконченный разговор о правде остался березкам, они будут ждать: может быть, придут люди новые и скажут новое слово о правде истинной.
