Сказка Андерсена «История года»

Дело было в конце января; бушевала страшная метель; снежные вихри носились по улицам и переулкам; снег залеплял окна домов, валился с крыш целыми комьями, а ветер так и подгонял прохожих. Они бежали, летели стремглав, пока не попада́ли друг другу в объятия и не останавливались на минуту, крепко держась один за другого. Экипажи и лошади были точно напудрены; лакеи стояли на запятках спиною к экипажам и к ветру, а пешеходы старались держаться за ветром под прикрытием карет, двигавшихся по глубокому снегу шагом. Когда же, наконец, метель утихла и вдоль тротуаров прочистили узенькие дорожки, прохожие беспрестанно сталкивались и останавливались друг перед другом в выжидательных позах: никому не хотелось первому шагнуть в снежный сугроб, уступая дорогу другому. Но вот, словно по безмолвному, внутреннему соглашению, каждый жертвовал одною ногой, опуская её в снег.

К вечеру погода совсем стихла; небо стало таким ясным, чистым, точно его вымели, и казалось даже как-то выше и прозрачнее, а звёздочки, словно вычищенные заново, сияли и искрились голубоватыми огоньками. Мороз так и трещал, и к утру верхний слой снега настолько окреп, что воробьи прыгали по нему, не проваливаясь. Они шмыгали из сугроба в сугроб, прыгали и по прочищенным тропинкам, но ни тут, ни там не попадалось ничего съедобного. Воробышки порядком иззябли.

— Пип! — говорили они между собою. — И это Новый Год!? Да он хуже старого! Не стоило и менять! Нет, мы недовольны, — и не без причины!

— А люди-то, люди-то, что шуму наделали, встречая Новый Год! — сказал маленький иззябший воробышек. — И стреляли, и глиняные горшки о двери разбивали, ну, словом, себя не помнили от радости — и всё оттого, что старому году пришёл конец! Я было тоже радовался, думал, что вот теперь наступит тепло — не тут-то было! Морозит ещё пуще прежнего! Люди, видно, сбились с толку и перепутали времена года!

— И впрямь! — подхватил третий, старый воробей с седым хохолком. — У них, ведь, имеется такая штука — собственного их изобретения — календарь, как они зовут её, и вот, они воображают, что всё на свете должно идти по этому календарю! Как бы не так! Вот придёт весна, тогда и наступит Новый Год, а никак не раньше, так уж раз навсегда заведено в природе, и я придерживаюсь этого счисления.

— А когда же придёт весна? — спросили другие воробьи.

— Она придёт, когда прилетит первый аист. Но он не особенно-то аккуратен, и трудно рассчитать заранее, когда именно он прилетит! Впрочем, уж если вообще разузнавать об этом, то не здесь, в городе, — тут никто ничего не знает толком — а в деревне! Полетим-ка туда дожидаться весны! Туда она всё-таки скорее придёт!

— Всё это прекрасно! — сказала воробьиха, которая давно вертелась тут же и чирикала, не говоря настоящего слова. — Одно вот только: здесь, в городе, я уже имею некоторые удобства, а найду ли я их в деревне — не знаю! Тут есть одна человечья семья; ей пришла разумная мысль — прибить к стене три-четыре пустых горшка из-под цветов. Верхними краями они плотно прилегают к стене, дно же обращено наружу, и в нём есть маленькое отверстие, через которое я свободно влетаю и вылетаю. Там-то мы с мужем и устроили себе гнездо, оттуда повылетели и все наши птенчики. Понятное дело, люди устроили всё это для собственного удовольствия, чтобы полюбоваться нами; иначе бы они и пальцем не шевельнули! Они бросают нам хлебные крошки, — тоже ради своего удовольствия — ну, а нам-то всё-таки корм! Таким образом, мы здесь до некоторой степени обеспечены, и я думаю, что мы с мужем останемся здесь! Мы тоже очень недовольны, во всё-таки останемся.

— А мы полетим в деревню — поглядеть, не идёт ли весна! — сказали другие и улетели.

В деревне стояла настоящая зима, и было, пожалуй, ещё холоднее, чем в городе. Резкий ветер носился над снежными полянами. Крестьянин в больших, тёплых рукавицах ехал на санях, похлопывая руки одна о другую, чтобы выколотить из них мороз; кнут лежал у него на коленях, но исхудалые лошади бежали рысью; пар так и валил от них. Снег хрустел под полозьями, а воробьи прыгали по санным колеям и мёрзли.

— Пип! Когда же придёт весна? Зима тянется что-то уж больно долго!

— Больно долго! — послышалось с высокого холма, занесённого снегом, и эхом прокатилось по полям. Может статься, это и было только эхо, а может быть и голос диковинного старика, сидевшего на холме на куче снега. Старик был бел, как лунь, с белыми волосами и бородою, и одет во что-то вроде белого крестьянского тулупа. На бледном лице его так и горели большие, светлые глаза.

— Что это за старик? — спросили воробьи.

— Я знаю его! — сказал старый ворон, сидевший на плетне; он снисходительно сознавал, что «все мы — мелкие пташки перед Творцом», и потому благосклонно взялся разъяснить воробьям их недоумение. — Я знаю, кто он. Это — Зима, старый прошлогодний повелитель. Он вовсе не умер ещё, как говорит календарь и назначен регентом до появления молодого принца, Весны. Да, Зима ещё правит у нас царством! У! Что, дрогнете, небось, малыши?

— Ну, не говорил ли я, — сказал самый маленький воробышек: — что календарь — пустая человечья выдумка! Он совсем не приноровлен к природе. Да и разве у людей есть какое-нибудь чутьё? Уж предоставили бы они распределять времена года нам, — мы по-тоньше, почувствительнее их созданы!

Прошла неделя, другая. Лес уже почернел, лёд на озере стал походить на застывший свинец, облака… нет, какие там облака? — сплошной туман окутал всю землю. Большие чёрные воро́ны летали стаями, но молча; всё в природе словно погрузилось в тяжёлый сон. Но вот, по озеру скользнул солнечный луч, и лёд заблестел, как расплавленное олово. Снежный покров на полях и на холмах уже потерял свой блеск, но белая фигура старика-Зимы сидела ещё на прежнем месте, устремив взор к югу. Он и не замечал, что снежная пелена словно всё уходила в землю, что там и сям проглянули клочки зелёного дёрна, на которых толклись кучи воробьёв.

— Кви-вит! Кви-вит! Уж не весна ли?

— Весна! — прокатилось эхом над полями и лугами, пробежало по тёмно-бурым лесам, где стволы старых деревьев оделись уже свежим, зелёным мхом. И вот, с юга показалась первая пара аистов. У каждого на спине сидело по прелестному ребёнку; у одного — мальчик, у другого — девочка. Ступив на землю, дети поцеловали её и пошли рука об руку, а по следам их расцветали прямо из-под снега белые цветочки. Дети подошли к старику-Зиме и прильнули к его груди. В то же мгновение все трое, а с ними и вся местность, исчезли в облаке густого, влажного тумана. Немного погодя, подул ветер и разом разогнал туман; просияло солнышко — Зима исчезла, и на троне природы сидели прелестные дети Весны.

— Вот это так Новый Год! — сказали воробьи. — Теперь, надо полагать, нас вознаградят за все зимние невзгоды!

Куда ни оборачивались дети — всюду кусты и деревья покрывались зелёными почками, трава росла всё выше и выше, хлеба́ зеленели ярче. Девочка так и сыпала на землю цветами; у неё в переднике было такое изобилие цветов, что как она ни торопилась разбрасывать их, передник всё был полнёхонек. В порыве резвости, девочка брызнула на яблони и персиковые деревья настоящим цветочным дождём, и — деревца стояли в полном цвету, даже не успев ещё, как следует, одеться зеленью.

Девочка захлопала в ладоши, захлопал и мальчик, и вот, откуда ни возьмись, налетели, с пеньем и щебетаньем, стаи птичек: «Весна пришла!»

Любо было посмотреть кругом! То из одной, то из другой избушки выползали за порог старые бабушки, поразмять на солнышке свои косточки и полюбоваться на жёлтые цветочки, золотившие луг, точь-в-точь как и в дни далёкой юности старушек. Да, мир вновь помолодел, и они говорили: «Что за благодатный денёк сегодня!»

Но лес всё ещё смотрел буро-зелёным, на деревьях не было ещё листьев, а одни почки; зато на лесных полянах благоухал уже молоденький дикий ясмин, цвели фиалки, анемоны и скороспелки. Все былинки налили́сь живительным соком; по земле раскинулся пышный, зелёный травяной ковёр, и на нём сидела молодая парочка, держась за руки. Дети Весны пели, улыбались и всё росли, да росли.

Тёплый дождичек накрапывал на них с неба, но они и не замечали его: дождевые капли смешивались со слезами радости жениха и невесты. Юная парочка поцеловалась, и в ту же минуту лес оделся зеленью. Встало солнышко — все деревья стояли в роскошном лиственном уборе.