Сказка Андерсена «Дриада»: Страница 2

Перед «Военным Училищем» расстилается боевая арена мирного времени, поле без травы, словно вырезанное из песчаной африканской пустыни, где Фата-Моргана показывает свои диковинные воздушные замки и висячие сады. Такие же замки и сады пленяют ныне взоры и на Марсовом поле, только здесь они, пожалуй, ещё богаче, ещё диковиннее: благодаря гению человеческой изобретательности они стали действительностью!

«На Марсовом поле» — шёл говор — «воздвигнут современный дворец Алладина, и день ото дня, час от часу развёртывает взорам всё новые и новые красоты. Стены обширных покоев выложены мрамором, пестреют красками. В огромной круглой зале работает своими стальными и железными мускулами мастер «Бескровный». Чудеса искусств из металла, из камня, художественно выполненные ткани, говорят о духовной жизни различных стран мира. Картинные галереи, роскошные цветники, всё, что только могут создать ум и руки человеческие, — всё собрано и выставлено здесь напоказ, не забыты даже памятники седой древности, извлечённые из старинных замков, из древних торфяных болот.»

Но, чтобы обнять взглядом, охватить эту пеструю подавляюще грандиозную панораму в целом и описать её, нужно сжать, уменьшить её до игрушечных размеров.

Да, на Марсовом поле, словно на гигантском игрушечном столе, под ёлкою, красовался замок Алладина, воздвигнутый соединёнными усилиями искусства и промышленности, а вокруг замка были расставлены диковинные и величественные безделушки из всех стран мира; каждая национальность могла унести отсюда воспоминание о своей родине.

Тут возвышался египетский дворец, там караван-сарай пустыни, мимо которого проносился на верблюде житель знойной степи, бедуин, здесь шли русские конюшни с огненными, великолепными конями, там ютилось крытое соломой жилище датского крестьянина с развевающимся Данеброгом на крыше, а рядом великолепный, деревянный, изукрашенный резьбою далекарлийский дом Густава Вазы. Американские хижины, английские коттеджи, французские павильоны, турецкие киоски, всевозможные церкви и театры были прихотливо разбросаны по свежей, покрытой дёрном площади, где журчала вода, росли цветущие кусты, редкие породы деревьев, помещались оранжереи, сразу переносившие посетителей в тропические леса, раскинулись под навесами целые сады роз, словно перенесённые сюда из Дамаска. Какое разнообразие красок, какое благоухание!

В искусственные сталактитовые пещеры были вделаны гигантских размеров аквариумы, одни с пресною, другие с солёною водой. Тут зритель попадал в царство рыб и полипов, как будто опускался на дно морское!

Так вот что представляло теперь, по рассказам, Марсово поле, и по этому-то празднично убранному пиршественному столу двигались, словно мириады муравьёв, несметные толпы людей пешком или в ручных креслах, — не всякие ноги могут, ведь, выдержать такое странствие!

Люди наводняли выставку с раннего утра и до позднего вечера. По Сене скользили пароход за пароходом, переполненные пассажирами, вереницы экипажей на улицах всё увеличивались, пеших и верховых всё прибывало; омнибусы и дилижансы были набиты битком, унизаны людьми сплошь. И всё это двигалось по одному направлению, к одной цели, к «парижской выставке»! Над всеми входами развевались французские флаги, а над «всемирным базаром» — флаги различных наций. Свист и шум машин, мелодичный звон башенных колоколов, гул церковных орга́нов, хриплое, гнусливое пение, вырывавшееся из восточных кофеен — всё сливалось вместе! Настоящее вавилонское смешение языков!

Вот что говорили, вот как описывали «новое чудо света». Кто не слыхал о нём? Дриада тоже слышала, знала всё, что говорилось о новом чуде в городе городов.

«О, летите же туда, птички, летите, а вернувшись назад — расскажите мне обо всём!» молила Дриада.

Смутное влечение выросло в безумное желание, в заветную мечту: «в Париж, в Париж!» И вот, однажды, среди безмолвной тишины лунной ночи, из полного диска луны вылетела искра, скатилась по небу, словно падающая звёздочка, и перед деревом, ветви которого заколыхались, словно от бурного порыва ветра, предстало светлое величественное видение. Раздались звуки, такие нежные, ласкающие и в то же время мощные, как трубные звуки в день Страшного Суда, пробуждающие к жизни и призывающие на суд мертвецов:

«Ты попадёшь в этот волшебный город, пустишь там корни, познакомишься с его воздухом и солнечным светом. Но жизнь твоя сократится, длинный ряд годов, ожидавших тебя здесь, на воле, сократятся в дни. Бедная Дриада, ты пропадёшь там! Твоя тоска, твои желания будут всё расти! Самое дерево твоё станет для тебя темницею, ты захочешь покинуть свою оболочку, отказаться от своей природы, вмешаться в толпу людей, и тогда годы твоего существования сократятся в полжизни мухи-подёнки, твоя жизнь продолжится всего лишь одну ночь! А затем ты угаснешь, листья твоего дерева завянут, развеются по ветру и никогда уже не возродятся к жизни!»

Звуки смолкли, видение исчезло, но тоска и желание Дриады не исчезли; она вся трепетала от ожидания, как в лихорадке.

— Я попаду туда, в этот город городов! — ликовала она. — Для меня начнётся новая жизнь! Она будет расти, нестись как облако — неведомо куда!

На заре, когда месяц побледнел, и облака заалели, пробил час исполнения её желания; обещанное сбылось.

Явились люди с заступами и железными ломами и принялись выкапывать дерево; затем подъехала телега, запряжённая лошадьми; дерево, со всеми его корнями и приставшей к ним землёю, подняли, закутали корни в рогожи, словно в тёплый ножной мешок, затем взвалили деревцо на телегу и крепко привязали. Судьба назначила ему расти в великой столице Франции, в городе городов.

Телега двинулась, ветви и листья каштана задрожали, сама Дриада вся затрепетала от сладостного ожидания.

«В путь! В путь!» слышалось ей в каждом биеньи пульса. «В путь! В путь!» лепетала она дрожащим голосом и даже забыла проститься с родиною, с высокою колеблющеюся травой, с невинными ромашками, смотревшими на неё, как на важную особу в саду Господнем, как на юную принцессу, которая разыгрывала тут на лоне природы простую пастушку.

Каштановое дерево кивало с телеги ветвями, как бы говоря: «прощайте, прощайте!» или «в путь, в путь!» — что именно, Дриада сама не знала. Она была полна одною мыслью, одною мечтой об ожидавших её новых чудесах — новых и в то же время столь знакомых! Ни один ребёнок в невинной радости сердца, ни одна пылкая человеческая натура в порыве чувственности не предавались таким радужным мечтам, как Дриада на пути в Париж.

И вместо «прости» губы её шептали: «в путь! в путь!»

Колёса вертелись, телега подвигалась вперёд, даль приближалась, затем оставалась позади; окрестности менялись, как меняются облака. Виноградники, леса, деревушки, виллы и сады выступали и пробегали мимо. Каштановое деревцо всё подвигалось вперёд, а с ним и Дриада. Поезд за поездом пролетали мимо друг друга, скрещивали свои пути; паровозы выпускали облака дыма, принимавшие причудливые очертания и рисовавшие Дриаде картины Парижа, откуда неслись поезда и куда стремилась она.

Всё вокруг как будто знало, должно было понимать, куда лежит её путь, и ей казалось, что каждое встречное деревцо протягивает к ней ветви с мольбою: «Возьми и меня с собой!» В каждом деревце, ведь, тоже жила Дриада, обуреваемая такою же страстною тоской!

Но какая быстрая смена картин! Какая пестрота! Дома словно вырастали из-под земли, становились всё многочисленнее, всё теснее жались друг к другу. Дымовые трубы вздымались на крышах одна возле другой, одна над другою, как цветочные горшки; огромные надписи, выведенные аршинными буквами, покрывали стены домов от самого фундамента до крыши.

«Где же начинается Париж, когда же я попаду туда?» спрашивала себя Дриада. А толпы народа всё росли, движение и суета всё увеличивались, экипаж следовал за экипажем, пешие сменяли всадников, справа и слева тянулись ряды магазинов, со всех сторон слышались музыка, пение, говор, крик!..

Тяжёлая телега остановилась на маленькой площади, обсаженной деревьями, окружённой высокими домами, с балкончиками у каждого окна. На балкончиках стояли люди и любовались вновь привезённым молодым свежим каштановым деревом, которое должно было заменить старое, засохшее, валявшееся на земле. Прохожие останавливались и с довольною улыбкой смотрели на весеннюю зелень деревца; старые деревья, ещё не успевшие развернуть почек, кивали ему ветвями и шумели: «Добро пожаловать! Добро пожаловать!» А фонтан, выбрасывавший в воздух свои струи, ниспадавшие затем в широкий бассейн, оросил нового гостя брызгами, словно желая поднести ему на новоселье заздравный кубок.

Дриада чувствовала, как её дерево подняли с телеги и посадили в приготовленную яму. Корни дерева закопали в землю, прикрыли сверху свежим дёрном, кругом же рассадили цветущие кусты и цветы в горшках, так что посередине площади образовалась целая цветочная клумба. Мёртвое выдернутое дерево, задушенное газовыми, кухонными и другими испарениями, насыщавшими губительный для растений городской воздух, было взвалено на телегу и увезено. Толпа глазела на это зрелище; дети и старики, сидевшие на скамеечках в тени, смотрели вверх на свежую листву нового деревца. Мы же, стоя на балконе и любуясь на юную весну, прибывшую сюда из деревенского приволья, сказали, что сказал бы на нашем месте и старый священник: «Бедная Дриада!»