Роман Джека Лондона «День пламенеет» («Время-не-ждёт»): Часть первая. Глава XII
Несмотря на свои многочисленные источники доходов, Пламенный первую зиму нуждался в наличных деньгах, так как воздвигаемая им пирамида требовала больших затрат. Золотоносный гравий оттаивали и выгребали на поверхность, но он снова немедленно замерзал. Таким образом, шахты, содержавшие золото на много миллионов, были недоступны. Только с весной они оттаяли и растаяла вода для промывки; тогда Пламенный мог использовать содержавшееся в них золото. Вскоре на руках у него появилось слишком много золота, и он поместил его в два только что открытых банка. Сейчас же ему пришлось выдержать осаду со стороны отдельных лиц и обществ, убеждавших его поместить капитал в их предприятия.
Но он предпочел вести свою собственную игру и вступал лишь в те общества, какие носили характер оборонительный или наступательный. Так, хотя он платил самое высокое жалованье, он вступил в члены Ассоциации золотопромышленников, организовал атаку и буквально сломил нарастающее недовольство рабочих. Времена изменились. Старые дни миновали безвозвратно. Наступила новая эра, и Пламенный, богатый золотопромышленник, был верен своему классу. Правда, старожилы, работавшие на него, чтобы спастись от компании организованных собственников, были сделаны надсмотрщиками над артелью новичков; но тут Пламенный руководствовался чувством, а не рассудком. В глубине души он не мог забыть старых дней, хотя рассудок его вел экономическую игру, руководствуясь новейшими и наиболее практичным методами.
Однако, в противоположность групповым объединениям эксплуататоров, он отказывался принимать участие в чужой игре. Он один вел крупную игру, и ему нужны были все его деньги для своих собственных комбинаций. Только что основанная биржа сильно его заинтересовала. Ему никогда еще не приходилось видеть подобного учреждения, но он быстро определил его положительные стороны и сумел их использовать. Прежде всего, это была игра, и игра крупная. Частенько он заглядывал на биржу, исключительно для забавы и развлечения, в тех случаях, когда это отнюдь не требовалось ходом его дел.
— Она наверняка побьет фаро, — заявил он однажды, загребая сумму, которая для всякого другого составила бы целое богатство; предварительно он продержал доусонских спекулянтов целую неделю в лихорадочном состоянии и тогда только открыл свои карты.
Многие, сделав себе состояние, отправлялись на юг, в Штаты, на отдых после суровых полярных битв. Но когда его спрашивали, скоро ли он уедет, Пламенный только смеялся и говорил, что еще не кончил игры. Тут же он добавлял, что только дурак выходит из игры, когда ему сданы крупные карты.
Тысячи новичков, преклонявшихся перед Пламенным, утверждали, что он — человек, не ведающий страха. Но Беттлз, Дэн Макдональд и другие ветераны покачивали головами, смеялись и вспоминали о женщинах.
И они были правы. Он всегда боялся женщин, еще с тех времен, когда был семнадцатилетним юношей, и Королева Анна из Джуно открыто преследовала его своей любовью. Поэтому-то он и не знал женщин. Он родился в лагере золотоискателей, где женщин было мало; мать умерла, когда он был ребенком, а сестер у него не было, и ему никогда не приходилось с женщинами сталкиваться. Правда, убежав от Королевы Анны, он встретил их позднее на Юконе, — тех, кто первыми перешли горы по следам мужчин, начавших первые разведки. Но ягненок, прогуливаясь с волком, трепетал бы не больше, чем Пламенный, вынужденный беседовать с женщиной. Мужская гордость требовала поддерживать с ними общение, что он и делал; но женщины оставались для него закрытой книгой, и он предпочитал вести игру solo [Solo (соло) — музыкальная пьеса, исполняемая одним лицом — «в одиночку»] либо с шестью товарищами.
И теперь, превратившись в Короля Клондайка, нося еще несколько королевских титулов — Король Эльдорадо, Король Бонанзы, Барон Строевого Леса, Принц Заявок и — самый почетный титул — Отец Ветеранов, — он больше чем когда-либо боялся женщин. А они, как никогда раньше, простирали к нему руки, и с каждым днем все больше женщин стекалось в страну. Где бы он ни находился, за обедом ли у комиссара по золотым заявкам, или в танцевальном зале, заказывая выпивку, либо выдерживая интервью одной из представительниц нью-йоркского «Солнца», — все они одна за другой простирали к нему руки.
Было только одно исключение — Фреда, танцовщица, которой он дал муку. Она была единственной женщиной, в чьем обществе он чувствовал себя свободно, ибо она не простирала к нему рук. Именно из-за нее-то ему и суждено было пережить одно из самых сильных потрясений. Случилось это осенью 1897 года. Он возвращался после одной из своих поездок. На этот раз он делал разведки на Хендерсоне — речке, впадающей в Юкон немного ниже Стюарта. Зима наступила внезапно. Ему приходилось плыть пятьдесят миль вниз по Юкону в хрупком челноке, среди плавучих льдин. Он держался берега, уже окаймленного прочным бордюром льда. Проскочив устье Клондайка, извергавшего лед, он увидел одинокого человека, возбужденно скачущего по прибрежной полосе мыса и показывающего на воду.
Затем он увидел закутанное в мех тело женщины, погружавшееся в воду — в самую кашу мелкого льда. Быстрое течение пробило здесь ледяной покров. В одну секунду он направил лодку к месту катастрофы и, погрузившись по плечи в воду, вытащил женщину на борт лодки. Это была Фреда. И все бы еще могло кончиться прекрасно, если бы она позже, придя в сознание, не сверкнула на него сердитыми голубыми глазами и не спросила:
— Зачем? Ох, зачем вы это сделали?
Это его мучило. По ночам, вместо того, чтобы, по своему обыкновению, немедленно заснуть, он лежал без сна, видел перед собой ее лицо и гневный блеск голубых глаз и снова и снова повторял ее слова. Они звучали искренне. Упрек был неподделен. Да, она действительно думала то, что сказала. И он недоумевал.
В следующий раз, при встрече, она гневно и с презрением отвернулась от него. А потом пришла к нему просить прощения и намекнула на какого-то человека, где-то, когда-то, — она стала объяснять, — который бросил ее, не хотел с ней больше жить. Она говорила откровенно, но несвязно, и он понял только, что это событие случилось несколько лет назад. И еще он понял, что она любила этого человека.
Вот она — эта любовь! Она причиняла мучение. Она — страшнее мороза или голода. Все женщины были очень славными и симпатичными, на них приятно было смотреть, но вместе с ними приходило то, что называлось любовью. И любовь иссушала их до костей, они теряли рассудок, и никогда нельзя было предсказать, что сделают они через минуту. Эта Фреда была великолепной женщиной — женщиной красивой и неглупой; но пришла любовь — и все ей в мире опостылело; любовь загнала ее в Клондайк, побудила покончить с собой и возненавидеть человека, спасшего ей жизнь.
До сей поры он избежал любви так же, как избежал оспы; любовь — не выдумка; она действительно существует — не менее заразительная, чем оспа, и еще более опасная. Она заставляла мужчин и женщин совершать ужасные и безрассудные вещи. Она походила на белую горячку; нет, была страшней горячки. И он, Пламенный, рискует ею заразиться, а тогда и он будет болеть так же, как и все. Это было безумие, страшное и заразительное. Несколько молодых людей сходили с ума по Фреде. Все они хотели на ней жениться. А она сходила с ума по какому-то человеку, жившему там — за горами, и не хотела иметь с ними никакого дела.
Но кто привел его действительно в ужас — это Мадонна. Как-то утром она была найдена мертвой в своей хижине. Она покончила с собой выстрелом в голову и не оставила никакой записки, никакого объяснения. Потом пошли толки. Какой-то остряк, выражая общественное мнение, бросил, что ей «пламя обожгло крылья». Иными словами — она будто бы покончила с собой из-за него, Пламенного. Все так говорили. Корреспонденты оповестили об этом случае, и еще раз Пламенный — Король Клондайка — вызвал сенсацию, появившись в воскресных приложениях газет Соединенных Штатов. Мадонна изменилась к лучшему, говорили все, — и это была правда. Она никогда не посещала Доусон-Сити. Приехав из Сёркл, она стала зарабатывать себе на жизнь стиркой. Затем купила себе швейную машину и стала шить тиковые парки, теплые шапки из оленьего меха. Позже она поступила конторщицей в первый юконский банк. Все это и еще многое другое было известно, но все соглашались, что Пламенный неповинен в ее безвременной кончине, хотя она покончила с собой из-за него.
Хуже всего для Пламенного было сознавать, что все это правда. Всю жизнь он будет вспоминать ту ночь, когда видел ее в последний раз. Тогда ничто не остановило его внимания, но теперь его мучила каждая подробность этой последней встречи. В свете трагического события он мог понять все: ее спокойствие, ту тихую уверенность, словно все мучительные вопросы жизни сгладились и исчезли, какую-то нежность во всем, что она делала и говорила, — нежность почти материнскую. Он вспомнил, как она смотрела на него, как она смеялась, когда он рассказывал о неудаче Мики Долэна с заявкой на Скукум-Гельч. Смех у нее был веселый, но ему не хватало прежней заразительности. Она не казалась серьезной или подавленной; напротив, она выглядела довольной и успокоенной. Она его одурачила. Каким он, однако, был дураком! В ту ночь он даже подумал, что чувство ее к нему прошло, и эта мысль его порадовала; он даже размечтался о будущей их дружбе, когда устранится с пути эта надоедливая любовь.
А потом он стоял в дверях с шапкой в руке и прощался. Тогда она наклонилась к его руке и поцеловала ее, а ему стало смешно и неловко. Он чувствовал себя дураком, но сейчас он содрогался, вспоминая об этом, и снова ощущал прикосновение ее губ к своей руке. Она прощалась, прощалась навеки, а он ничего не подозревал. Именно в тот момент, хладнокровно и обдуманно, как делала она все, она решила умереть. Если б он только знал! Сам не затронутый этой заразительной болезнью, он тем не менее женился бы на ней, если бы только почуял, что она задумала. Но он знал ее непреклонную гордость. Ни за что она не приняла бы от него согласия на брак, данного им только из человеколюбия. В конце концов ее действительно нельзя было спасти. Любовь оказалась сильнее ее, и с самого начала она была обречена на гибель.
Что могло ее спасти? Только одно — его ответная любовь. Но он не заразился. А если бы он и полюбил, то скорее Фреду или какую-нибудь другую женщину. Был тут, например, Дартуорти — человек, окончивший колледж. Он захватил богатый участок на Бонанзе выше открытой россыпи. Всем было известно, что дочь старика Дулиттля Берта безумно в него влюблена. Однако Дартуорти влюбился не в нее, а в жену полковника Уолтстона, эксперта на рудниках Гугенхаммеров. В результате — три безумства: Дартворт продает свой прииск за десятую часть его стоимости; бедная женщина жертвует своим добрым именем и положением в обществе, чтобы бежать с ним в открытой лодке вниз по Юкону; полковник Уолтстон, пылая жаждой мести, отправляется за ними в погоню в другой лодке. Вся компания понеслась вниз по мрачному Юкону и миновала Сороковую Милю и Сёркл; трагедия разыгралась где-то в низовьях. Вот она, любовь! Разбивает жизнь мужчин и женщин, обрекает их на гибель и смерть, превращает добродетельных женщин в распутниц или самоубийц, а из мужчин, бывших всегда прямыми и честными, делает убийц или негодяев!
Первый раз в жизни Пламенный пал духом. Он был сильно перепуган. Женщины были ужасными созданиями, и преимущественно среди них бродила зараза любви. И они были так беспечны, так равнодушны к опасности. Их не испугало то, что случилось с Мадонной. Они еще соблазнительнее, чем раньше, простирали к нему руки. Он был приманкой для большинства женщин, даже не принимавших в расчет его богатства, а оценивавших его просто как мужчину, которому едва перевалило за тридцать, — сильного, великолепно сложенного, красивого и добродушного. Но ведь к этим природным качествам присоединялся ореол романтизма, связанного с его именем, и его огромное состояние. И в результате — каждая свободная женщина встречала его восхищенным взглядом, не говоря уже о многих несвободных. Других мужчин это могло испортить и вскружить им голову, но он испытывал совершенно иное: страх его усилился. В результате — он перестал ходить почти во все дома, где мог встретить женщин, и посещал только холостяцкую компанию и трактир «Олений Рог», где не было танцевального зала.
