Сказка Алексея Толстого «Золотой ключик, или Приключения Буратино»: Глава двадцать восьмая. Что они нашли за потайной дверью
Пока Карабас Барабас катался, как бешеный, и рвал на себе бороду, Буратино впереди, а за ним Мальвина, Пьеро, Артемон и — последним — папа Карло спускались по крутой каменной лестнице в подземелье.
Папа Карло держал огарок свечи. Ее колеблющийся огонек отбрасывал от Артемоновой лохматой головы или от протянутой руки Пьеро большие тени, но не мог осветить темноты, куда спускалась лестница.
Мальвина, чтобы не зареветь от страха, щипала себя за уши.
Пьеро, — как всегда, ни к селу ни к городу, — бормотал стишки:
Пляшут тени на стене, —
Ничего не страшно мне.
Лестница пускай крута,
Пусть опасна темнота, —
Все равно подземный путь
Приведет куда-нибудь…
Буратино опередил товарищей, — его белый колпачок едва был виден глубоко внизу.
Вдруг там что-то зашипело, упало, покатилось, и донесся его жалобный голос:
— Ко мне, на помощь!
Мгновенно Артемон, забыв раны и голод, опрокинул Мальвину и Пьеро, черным вихрем кинулся вниз по ступенькам.
Лязгнули его зубы. Гнусно взвизгнуло какое-то существо.
Все затихло. Только у Мальвины громко, как в будильнике, стучало сердце.
Широкий луч света снизу ударил по лестнице. Огонек свечи, которую держал папа Карло, стал желтым.
— Глядите, глядите скорее! — громко позвал Буратино.
Мальвина задом наперед торопливо начала слезать со ступеньки на ступеньку, за ней запрыгал Пьеро. Последним, нагнувшись, сходил Карло, то и дело теряя деревянные башмаки.
Внизу, там, где кончалась крутая лестница, на каменной площадке сидел Артемон. Он облизывался. У его ног валялась задушенная крыса Шушара.
Буратино обеими руками приподнимал истлевший войлок, — им было занавешено отверстие в каменной стене. Оттуда лился голубой свет.
Первое, что они увидели, когда пролезли в отверстие, — это расходящиеся лучи солнца. Они падали со сводчатого потолка сквозь круглое окно.
Широкие лучи с танцующими в них пылинками освещали круглую комнату из желтоватого мрамора. Посреди нее стоял чудной красоты кукольный театр. На занавесе его блестел золотой зигзаг молнии.
С боков занавеса поднимались две квадратные башни, раскрашенные так, будто они были сложены из маленьких кирпичиков. Высокие крыши из зеленой жести ярко блестели.
На левой башне были часы с бронзовыми стрелками. На циферблате против каждой цифры нарисованы смеющиеся рожицы мальчика и девочки.
На правой башне — круглое окошко из разноцветных стекол.
Над этим окошком, на крыше из зеленой жести, сидел Говорящий Сверчок. Когда все, разинув рты, остановились перед чудным театром, сверчок проговорил медленно и ясно:
— Я предупреждал, что тебя ждут ужасные опасности и страшные приключения, Буратино. Хорошо, что все кончилось благополучно, а могло кончиться и неблагополучно… Так-то…
Голос у сверчка был старый и слегка обиженный, потому что Говорящему Сверчку в свое время все же попало по голове молотком и, несмотря на столетний возраст и природную доброту, он не мог забыть незаслуженной обиды. Поэтому он больше ничего не прибавил, — дернул усиками, точно смахивая с них пыль, и медленно уполз куда-то в одинокую щель — подальше от суеты.
Тогда папа Карло проговорил:
— А я-то думал — мы тут, по крайней мере, найдем кучу золота и серебра, — а нашли всего-навсего старую игрушку.
Он подошел к часам, вделанным в башенку, постучал ногтем по циферблату, и так как сбоку часов на медном гвоздике висел ключик, он взял его и завел часы…
Раздалось громкое тиканье. Стрелки двинулись. Большая стрелка подошла к двенадцати, маленькая — к шести. Внутри башни загудело и зашипело. Часы звонко пробили шесть…
Тотчас на правой башне раскрылось окошко из разноцветных стекол, выскочила заводная пестрая птица и, затрепетав крыльями, пропела шесть раз:
— К нам — к нам, к нам — к нам, к нам — к нам…
Птица скрылась, окошко захлопнулось, заиграла шарманочная музыка. И занавес поднялся…
Никто, даже папа Карло, никогда не видывал такой красивой декорации.
На сцене был сад. На маленьких деревьях с золотыми и серебряными листьями пели заводные скворцы величиной с ноготь. На одном дереве висели яблоки, каждое из них не больше гречишного зерна. Под деревьями прохаживались павлины и, приподнимаясь на цыпочках, клевали яблоки. На лужайке прыгали и бодались два козленка, а в воздухе летали бабочки, едва заметные глазу.
Так прошла минута. Скворцы замолкли, павлины и козлята попятились за боковые кулисы. Деревья провалились в потайные люки под пол сцены.
На задней декорации начали расходиться тюлевые облака. Показалось красное солнце над песчаной пустыней. Справа и слева, из боковых кулис, выкинулись ветки лиан, похожие на змей, — на одной действительно висела змея-удав. На другой раскачивалось, схватившись хвостами, семейство обезьян.
Это была Африка.
По песку пустыни под красным солнцем проходили звери.
В три скачка промчался гривастый лев, — хотя был он не больше котенка, но страшен.
Переваливаясь, проковылял на задних лапах плюшевый медведь с зонтиком.
Прополз отвратительный крокодил, — его маленькие дрянные глазки притворялись добренькими. Но все же Артемон не поверил и зарычал на него.
Проскакал носорог, — для безопасности на его острый рог был надет резиновый мячик.
Пробежал жираф, похожий на полосатого, рогатого верблюда, изо всей силы вытянувшего шею.
Потом шел слон, друг детей, — умный, добродушный, — помахивал хоботом, в котором держал соевую конфету.
Последней протрусила бочком страшно грязная дикая собака-шакал. Артемон с лаем кинулся на нее, — папе Карло с трудом удалось оттащить его за хвост от сцены.
Звери прошли. Солнце вдруг погасло. В темноте какие-то вещи опустились сверху, какие-то вещи надвинулись с боков. Раздался звук, будто провели смычком по струнам.
Вспыхнули матовые уличные фонарики. На сцене была городская площадь. Двери в домах раскрылись, выбежали маленькие человечки, полезли в игрушечный трамвай. Кондуктор зазвонил, вагоновожатый завертел ручку, мальчишка живо прицепился к колбасе, милиционер засвистел, — трамвай укатился в боковую улицу между высокими домами.
Проехал велосипедист на колесах — не больше блюдечка для варенья. Пробежал газетчик, — вчетверо сложенные листки отрывного календаря — вот какой величины были у него газеты.
Мороженщик прокатил через площадку тележку с мороженым. На балкончики домов выбежали девочки и замахали ему, а мороженщик развел руками и сказал:
— Все съели, приходите в другой раз.
Тут занавес упал, и на нем опять заблестел золотой зигзаг молнии.
Папа Карло, Мальвина, Пьеро не могли опомниться от восхищенья. Буратино, засунув руки в карманы, задрав нос, сказал хвастливо:
— Что — видели? Значит, недаром я мокнул в болоте у тетки Тортилы… В этом театре мы поставим комедию — знаете, какую? — «Золотой ключик, или Необыкновенные приключения Буратино и его друзей». Карабас Барабас лопнет с досады.
Пьеро потер кулаками наморщенный лоб:
— Я напишу эту комедию роскошными стихами.
— Я буду продавать мороженое и билеты, — сказала Мальвина. — Если вы найдете у меня талант, попробую играть роли хорошеньких девочек…
— Постойте, ребята, а учиться когда же? — спросил папа Карло.
Все враз ответили:
— Учиться будем утром… А вечером играть в театре…
— Ну, то-то, деточки, — сказал папа Карло, — а уж я, деточки, буду играть на шарманке для увеселения почтенной публики, а если станем разъезжать по Италии из города в город, буду править лошадью да варить баранью похлебку с чесноком…
Артемон слушал, задрав ухо, вертел головой, глядел блестящими глазами на друзей, спрашивал: а ему что делать?
Буратино сказал:
— Артемон будет заведовать бутафорией и театральными костюмами, ему дадим ключи от кладовой. Во время представления он может изображать за кулисами рычание льва, топот носорога, скрип крокодиловых зубов, вой ветра — посредством быстрого верчения хвоста и другие необходимые звуки.
— Ну а ты, ну а ты, Буратино? — спрашивали все. — Кем хочешь быть при театре?
— Чудаки, в комедии я буду играть самого себя и прославлюсь на весь свет!
