Комедия Гоголя «Женитьба»: Действие 1. Явление 11
Кочкарёв. Ну, брат, этого дела нельзя откладывать. Едем.
Подколесин. Да ведь я ещё ничего. Я так только подумал.
Кочкарёв. Пустяки, пустяки! Только не конфузься: я тебя женю так, что и не услышишь. Мы сей же час едем к невесте, и увидишь, как всё вдруг.
Подколесин. Вот ещё. Сейчас бы и ехать!
Кочкарёв. Да за чем же, помилуй, за чём дело?.. Ну, рассмотри сам: ну, что из того, что ты неженатый? Посмотри на свою комнату! Ну, что в ней? Вон невычищенный сапог стоит, вон лоханка для умывания, вон целая куча табаку на столе, и ты вот сам лежишь, как байбак, весь день на боку.
Подколесин. Это правда. Порядка-то у меня, я знаю сам, что нет.
Кочкарёв. Ну, а как будет у тебя жена, так ты просто ни себя, ничего не узнаешь: тут у тебя будет диван, собачонка, чижик какой-нибудь в клетке, рукоделье... И, вообрази, ты сидишь на диване и вдруг к тебе подсядет бабёночка, хорошенькая эдакая, и ручкой тебя...
Подколесин. А, чорт, как подумаешь, право, какие в самом деле бывают ручки. Ведь просто, брат, как молоко.
Кочкарёв. Куды тебе! Будто у них только что ручки!.. У них, брат... Ну, да что и говорить: у них, брат, просто, чорт знает, чего нет.
Подколесин. А ведь, сказать тебе правду, я люблю, если возле меня сядет хорошенькая.
Кочкарёв. Ну, видишь, сам раскусил. Теперь только нужно распорядиться. Ты уж не заботься ни о чем. Свадебный обед и прочее — это всё уж я... Шампанского меньше одной дюжины никак, брат, нельзя, уж как ты себе хочешь. Мадеры тоже полдюжины бутылок непременно. У невесты, верно, есть куча тетушек и кумушек — эти шутить не любят. А рейнвейн — чорт с ним, не правда ли? а? А что же касается до обеда — у меня, брат, есть на примете придворный официант: так, собака, накормит, что просто не встанешь.
Подколесин. Помилуй, ты так горячо берёшься, как будто бы в самом деле уж и свадьба.
Кочкарёв. А почему ж нет? Зачем же откладывать? Ведь ты согласен?
Подколесин. Я? Ну, нет... я ещё не совсем согласен.
Кочкарёв. Вот тебе на! Да ведь ты сейчас объявил, что хочешь.
Подколесин. Я говорил только, что не худо бы.
Кочкарёв. Как, помилуй! Да мы уж совсем было всё дело... Да что? Разве тебе не нравится женатая жизнь, что ли?
Подколесин. Нет... нравится.
Кочкарёв. Ну, так что ж? За чём дело стало?
Подколесин. Да дело ни за чем не стало. А только странно...
Кочкарёв. Что ж странно?
Подколесин. Как же не странно: всё был неженатый, а теперь вдруг женатый.
Кочкарёв. Ну, ну... ну, не стыдно ли тебе? Нет, я вижу, с тобой нужно говорить сурьёзно: я буду говорить откровенно, как отец с сыном. Ну, посмотри, посмотри на себя внимательно, вот, например, так, как смотришь теперь на меня. Ну, что ты теперь такое? Ведь просто бревно, никакого значения не имеешь. Ну, для чего ты живешь? Ну, взгляни в зеркало — что ты там видишь? Глупое, лицо — больше ничего. А тут, вообрази, около тебя будут ребятишки, ведь не то, что двое или трое, а, может быть, целых шестеро, и все на тебя, как две капли воды... Ты вот теперь один, надворный советник, экспедитор или там начальник какой, бог тебя ведает; а тогда, вообрази, около тебя экспедиторчонки, маленькие этакие канальчонки, и какой-нибудь постреленок, протянувши ручонки, будет теребить тебя за бакенбарды, а ты только будешь ему по-собачьи: ав, ав, ав! Ну, есть ли что-нибудь лучше этого, скажи сам?
Подколесин. Да ведь они только шалуны большие, будут всё портить, разбросают бумаги.
Кочкарёв. Пусть шалят, да ведь все на тебя похожи — вот штука.
Подколесин. А оно в самом деле даже смешно, чорт побери, этакой какой-нибудь пышка, щенок эдакой, и уж на тебя похож...
Кочкарёв. Как не смешно, — конечно, смешно. Ну, так поедем.
Подколесин. Пожалуй, поедем.
Кочкарёв. Эй, Степан! давай скорее своему барину одеваться.
Подколесин (одеваясь перед зеркалом). Я думаю, однакож, что нужно бы в белом жилете.
Кочкарёв. Пустяки, всё равно.
Подколесин (надевая воротнички). Проклятая прачка, так скверно накрахмалила воротнички — никак не стоят. Ты ей скажи, Степан, что если она, глупая, так будет гладить белье, то я найму другую. Она, верно, с любовниками проводит время, а не гладит.
Кочкарёв. Да ну, брат, поскорее! Как ты копаешься.
Подколесин. Сейчас, сейчас. (Надевает фрак и садится). Послушай, Илья Фомич. Знаешь ли что? Поезжай-ка ты сам.
Кочкарёв. Ну, вот еще; с ума сошел разве? Мне ехать! Да кто из нас женится: ты или я?
Подколесин. Право, что-то не хочется; пусть лучше завтра.
Кочкарёв. Ну, есть ли в тебе капля ума? Ну, не олух ли ты? Собрался совершенно — и вдруг не нужно! Ну, скажи, пожалуйста, не свинья ли ты, не подлец ли ты после этого?
Подколесин. Ну, что ж ты бранишься? С какой стати? Что я тебе сделал?
Кочкарёв. Дурак, дурак набитый; это тебе всякий скажет. Глуп, вот просто глуп, хоть и экспедитор. Ведь о чём стараюсь? О твоей пользе; ведь изо рта выманят кус. Лежит, проклятый холостяк! Ну, скажи, пожалуйста, ну, на что ты похож? — Ну, ну, дрянь, колпак, сказал бы такое слово... да неприлично только. Баба! хуже бабы!
Подколесин. И ты хорош в самом деле. (Вполголоса). В своем ли ты уме? Тут стоит крепостной человек, а он при нем бранится, да еще эдакими словами, не нашел другого места.
Кочкарёв. Да как же тебя не бранить, скажи, пожалуйста? Кто может тебя не бранить? У кого достанет духу тебя не бранить? Как порядочный человек, решился жениться, последовал благоразумию, и вдруг — просто сдуру, белены объелся, деревянный чурбан...
Подколесин. Ну, полно, я еду — чего ж ты раскричался?
Кочкарёв. Еду! Конечно, что ж другое делать, как не ехать! (Степану). Давай ему шляпу и шинель.
Подколесин. (в дверях). Такой, право, странный человек. С ним никак нельзя водиться: выбранит вдруг ни за что, ни про что. Не понимает никакого обращения.
Кочкарёв. Да уж кончено, теперь не браню.
