Повесть Лидии Чарской «Записки маленькой гимназистки»: Глава VI. Горбунья. Новый враг
Когда мы вошли в столовую, над длинным обеденным столом горела люстра, ярко освещая комнату.
Вся семья уже сидела за обедом. Тетя Нелли указала мне место около Матильды Францевны, которая, таким образом, очутилась между мною и Ниночкой, приютившейся около матери. Напротив нас сидели дядя Мишель и оба мальчика.
Подле меня оказался еще один незанятый прибор. Этот прибор невольно привлек мое внимание.
«Разве в семье Икониных есть еще кто-нибудь?» — подумала я.
И как бы в подтверждение моих мыслей дядя взглянул на пустой прибор недовольными глазами и спросил у тети:
— Опять наказана? Да?
— Должно быть! — пожала та плечами.
Дядя хотел еще спросить что-то, но не успел, потому что как раз в это время в передней прозвенел такой оглушительный звонок, что тетя Нелли невольно зажала себе уши, а Матильда Францевна на целые пол-аршина подпрыгнула на стуле.
— Отвратительная девчонка! Сколько раз ей сказано не трезвонить так! — произнесла тетя сердитым голосом и обернулась к дверям.
Я посмотрела туда же. На пороге столовой стояла маленькая безобразная фигурка с приподнятыми плечами и длинным бледным лицом. Лицо было такое же безобразное, как и фигурка. Длинный крючковатый нос, тонкие бледные губы, нездоровый цвет кожи и густые черные брови на низком, упрямом лбу. Единственно, что было красиво в этом недетски суровом и недобром старообразном личике, — так это одни глаза. Большие, черные, умные и проницательные, они горели, как два драгоценных камня, и сверкали, как звезды, на худеньком бледном лице.
Когда девочка повернулась немного, я тотчас заметила огромный горб за ее плечами.
Бедная, бедная девочка! Так вот почему у нее такое измученное бледное личико, такая жалкая обезображенная фигурка!
Мне стало до слез жалко ее. Покойная мамочка учила меня постоянно любить и жалеть калек, обиженных судьбою. Но, очевидно, никто, кроме меня, не жалел маленькую горбунью. По крайней мере, Матильда Францевна окинула ее с головы до ног сердитым взглядом и спросила, ехидно поджимая свои синие губы:
— Опять изволили быть наказаны?
А тетя Нелли вскользь взглянула на горбунью и бросила мимоходом:
— Сегодня опять без пирожного. И в последний раз запрещаю тебе так трезвонить. Нечего на ни в чем не повинных вещах показывать свой прелестный характер. Когда-нибудь оборвешь звонок. Злючка!
Я взглянула на горбунью. Я была уверена, что она покраснеет, смутится, что на глаза ее набегут слезы. Но ничуть не бывало! Она с самым равнодушным видом подошла к матери и поцеловала у нее руку, потом направилась к отцу и чмокнула его кое-как в щеку. С братьями, сестрой и гувернанткой она и не думала здороваться. Меня как бы не заметила совсем.
— Жюли! — обратился к горбатой девочке дядя, как только она уселась на незанятое место по соседству со мною. — Разве ты не видишь, что у нас гостья? Поздоровайся же с Леной. Она твоя кузина.
Маленькая горбунья подняла глаза от тарелки с супом, за который она принялась было с большою жадностью, и посмотрела на меня как-то боком, вскользь.
Господи! Что за глаза это были! Злые, ненавидящие, угрожающие, суровые, как у голодного волчонка, которого затравили охотники… Точно я была ее давнишним и злейшим врагом, которого она ненавидела всей душой. Вот что выражали черные глаза горбатой девочки…
Когда подали сладкое — что-то красивое, розовое и пышное, в виде башенки, на большом фарфоровом блюде, — тетя Нелли повернула к лакею свое холодное красивое лицо и проговорила строго:
— Старшая барышня сегодня без пирожного.
Я взглянула на горбунью. Ее глаза загорелись злыми огоньками, и без того бледное лицо побледнело еще больше.
Матильда Францевна положила мне на тарелку кусочек пышной розовой башенки, но есть сладкое я не могла, потому что в упор на меня с завистью и злобой смотрели два жадных черных глаза.
Мне показалось невозможным есть свою порцию, когда моя соседка была лишена сладкого, и я решительно отодвинула от себя тарелку и тихо шепнула, наклонившись в сторону Жюли:
— Не волнуйтесь, пожалуйста, я тоже не буду кушать.
— Отвяжитесь! — буркнула она чуть слышно, но с еще большим выражением злобы и ненависти в глазах.
Когда обед кончился, все вышли из-за стола. Дядя и тетя тотчас же поехали куда-то, а нас, детей, отправили в классную — огромную комнату подле детской.
Жорж тотчас же исчез куда-то, сказав мимоходом Матильде Францевне, что идет учить уроки. Жюли последовала его примеру. Нина и Толя затеяли какую-то шумную игру, не обращая никакого внимания на мое присутствие.
— Елена, — услышала я за собою знакомый мне неприятный голос, — ступай в твою комнату и разбери твои вещи. Вечером будет поздно. Ты сегодня раньше должна лечь спать: завтра пойдешь в гимназию.
В гимназию?
Полно, не ослышалась ли я? Меня отдадут в гимназию? Я готова была запрыгать от радости. Хотя мне пришлось всего только два часа провести в семье дяди, но я уже поняла всю тяжесть предстоящей мне жизни в этом большом, холодном доме в обществе сердитой гувернантки и злых двоюродных братьев и сестриц. Немудрено поэтому, что я так обрадовалась известию о поступлении в гимназию, где, наверное, меня не встретят так, как здесь. Ведь там было не две, а может быть, тридцать две девочки-сверстницы, между которыми, конечно, найдутся и хорошие, милые дети, которые не будут меня так обижать, как эта надутая, капризная Ниночка и злая, угрюмая и грубая Жюли. И потом, там, наверное, не будет такой сердитой клетчатой дамы, как Матильда Францевна…
Мне даже на душе веселее как-то стало от этого известия, и я побежала разбирать свои вещи, исполняя приказание гувернантки. Я даже не обратила особенного внимания на брошенное мне вслед замечание Ниночки, обращенное к брату:
— Смотри, смотри, Толя, наша Мокрица — уже не Мокрица больше, а настоящая коза в сарафане.
На что Толя заметил:
— Верно, она в платье своей мамаши. Точно мешок!
Стараясь не слушать, что они говорят, я поторопилась уйти от них.
Миновав коридор и какие-то две-три не такие большие и не такие светлые комнаты, из которых одна, должно быть, была спальня, а другая уборная, я вбежала в детскую, в ту самую комнату, куда Ниночка водила меня мыть руки перед обедом.
— Где мой чемоданчик, не можете ли вы сказать? — вежливо обратилась я с вопросом к молоденькой горничной, стлавшей на ночь постели.
У нее было доброе румяное лицо, которое приветливо мне улыбалось.
— Нет, нет, барышня, вы не здесь спать будете, — сказала горничная, — у вас комнатка совсем особенная будет; генеральша так приказала.
Я не сразу сообразила, что генеральша — это тетя Нелли, но тем не менее попросила горничную показать мою комнату.
— Третья дверь направо по коридору, в самом конце, — охотно пояснила она, и мне показалось, что глаза девушки с ласкою и грустью остановились на мне, когда она сказала: — Жаль мне вас, барышня, трудно вам у нас будет. Дети у нас злючки, прости Господи! — И она сокрушенно вздохнула и махнула рукой.
Я выбежала из спальни с сильно бьющимся сердцем.
Первая… вторая… третья… считала я двери, выходившие в коридор. Вот она — третья дверь, о которой говорила девушка. Я не без волнения толкаю ее… и передо мною маленькая, крошечная комнатка в одно окно. У стены узкая кроватка, простой рукомойник и комод. Но не это обратило мое внимание. Посреди комнаты лежал мой раскрытый чемоданчик, а вокруг него на полу валялось мое белье, платья и все мое нехитрое имущество, которое так заботливо укладывала Марьюшка, собирая меня в дорогу. А над всеми моими сокровищами сидела горбатая Жюли и бесцеремонно рылась на дне чемоданчика.
Увидев это, я так растерялась, что не могла произнести ни слова в первую минуту. Молча стояла я перед девочкой, не находя, что ей сказать. Потом, сразу оправившись и встряхнувшись, я произнесла дрожащим от волнения голосом:
— И не стыдно вам трогать то, что вам не принадлежит?
— Не твое дело! — оборвала она меня грубо.
В это время рука ее, безостановочно шарившая на дне чемодана, схватила завернутый в бумагу и тщательно перевязанный ленточкой пакетик. Я знала, что это был за пакетик, и со всех ног бросилась к Жюли, стараясь вырвать его из ее рук. Но не тут-то было. Горбунья была куда проворнее и быстрее меня. Она высоко подняла руку со свертком над головою и в один миг вскочила на стол, стоявший посреди комнаты. Тут она быстро развернула сверток, и в ту же минуту из-под бумаги выглянула старенькая, но красивая коробочка-несессер, которою всегда пользовалась при работе покойная мамочка и которую почти накануне своей смерти подарила мне. Я очень дорожила этим подарком, потому что каждая вещица в этой коробке напоминала мне мою дорогую. Я обращалась так осторожно с коробочкой, точно она была сделана из стекла и могла разбиться каждую минуту. Потому мне было очень тяжело и больно видеть, как бесцеремонно рылась в ней Жюли, швыряя на пол каждую вещицу из несессера.
— Ножницы… игольник… наперсток… протыкалочки… — перебирала она, то и дело выбрасывая одну вещь за другою. — Отлично, все есть… Целое хозяйство… А это что? — И она схватила маленький портрет мамочки, находившийся на дне несессера.
Я тихо вскрикнула и бросилась к ней.
— Послушайте… — зашептала я, вся дрожа от волнения, — ведь это нехорошо… вы не смеете… Это не ваши… а мои вещи… Нехорошо брать чужое…
— Отвяжись… Не ной!.. — прикрикнула на меня горбунья и вдруг зло, жестко рассмеялась мне в лицо. — А хорошо от меня отнимать было… а? Что ты скажешь на это? — задыхаясь от злобы, прошептала она.
— Отнимать? У вас? Что могу я отнять у вас? — пораженная до глубины души, воскликнула я.
— Ага, не знаешь разве? Скажите пожалуйста, невинность какая! Так я тебе и поверила! Держи карман шире! Противная, скверная, нищая девчонка! Уж лучше бы ты не приезжала. Без тебя легче бы было. Все-таки мне раньше не так попадало, потому что я жила отдельно, не с противной Нинкой, маминой любимицей, и у меня был свой уголок. А тут… ты приехала, и меня в детскую к Нинке и к Баварии перевели… У-у! Как я ненавижу тебя за это, гадкая, противная! Тебя, и твой несессер, и все, и все!
И говоря это, она широко размахнулась рукою с маминым портретом, очевидно желая отправить его туда же, где уже нашли себе место игольник, ножницы и хорошенький серебряный наперсток, которым очень дорожила покойная мамочка.
Я вовремя схватила ее за руку.
Тогда горбунья изловчилась и, быстро наклонившись к моей руке, изо всех сил укусила меня за палец.
Я громко вскрикнула и отступила назад.
В ту же минуту дверь широко распахнулась, и Ниночка стремглав влетела в комнату.
— Что? Что такое? — подскочила она ко мне и тут же, заметя портрет в руках сестры, закричала, нетерпеливо топая ногою: — Что это у тебя? Сейчас покажи! Покажи сию минуту! Жюлька, покажи!
Но та вместо портрета показала сестре язык. Ниночка так и вскипела.
— Ах ты, дрянная горбушка! — вскричала она, бросаясь к Жюли, и прежде чем я могла удержать ее, она в одну минуту очутилась на столе рядом с нею.
— Покажи сейчас, сию минуту! — кричала она пронзительно.
— И не подумаю, с чего ты взяла, что я буду показывать? — спокойно возразила горбунья и еще выше подняла руку с портретом.
Тогда произошло что-то совсем особенное. Ниночка подпрыгнула на столе, желая выхватить вещицу из рук Жюли, стол не выдержал тяжести обеих девочек, ножка его подвернулась, и обе они с оглушительным шумом полетели вместе со столом на пол.
Крик… стон… слезы… вопли.
У Нины кровь льет ручьем из носа и капает на розовый кушак и белое платье. Она кричит на весь дом, захлебываясь слезами…
Жюли присмирела. У нее тоже ушиблены рука и колено. Но она молчит и только втихомолку кряхтит от боли.
На пороге комнаты появляются Матильда Францевна, Федор, Дуняша, Жорж и Толя.
— Остроумно! — тянет Жорж по своему обыкновению.
— Что? Что случилось? — кричит Матильда Францевна, бросаясь почему-то ко мне и тряся меня за руку.
Я с удивлением смотрю в ее круглые глаза, не чувствуя ровно никакой вины за собою. И вдруг взгляд мой встречается со злым, горящим, как у волчонка, взором Жюли. В ту же минуту девочка подходит к гувернантке и говорит:
— Матильда Францевна, накажите Лену. Она прибила Ниночку.
Что такое?.. Я едва верю своим ушам.
— Я? Я прибила? — повторяю я эхом.
— А скажешь — не ты? — резко закричала на меня Жюли. — Смотри, у Нины кровь идет носом.
— Велика важность — кровь! Три капельки только, — произнес с видом знатока Жорж, внимательно расследуя припухший нос Нины. — Удивительные эти девчонки, право! И подраться-то как следует не умеют. Три капли! Остроумно, нечего сказать!
— Да это неправда все! — начала было я и не докончила моей фразы, так как костлявые пальцы впились мне в плечо и Матильда Францевна потащила меня куда-то из комнаты.
