Поэма Руставели «Витязь в тигровой шкуре»: Сказ 19. Просьба Автандила, к царю обращённая, и разговор с визирем
Рассвело, и, снаряженный, вышел рано Автандил;
Возгласил: «Помилуй, боже, скрыть мученья дай мне сил!»
О терпении он сердце своенравное просил,
А потом поехал к дому, где советник царский жил.
Рек визирь: «Сегодня солнце гостем сделалось моим!
Светлый знак добро вещает, значит небом я любим».
Он уважил Автандила восхвалением большим.
Гостю должно быть желанным, а хозяину благим.
С обхожденьем благородным тот советник был знаком;
И легла под ноги гостю ткань хатайская ковром.
Как светило землю, витязь осветил собою дом.
И рекли: «Дыханье розы, ветром данное, вдохнем!»
Сел. Сердца затрепетали, восхищенья не тая;
Видя блеск, с ума сходили, доходя до забытья;
Удивлялись и вздыхали, слезы радости лия.
Но уйти им повелели; удалилась вся семья.
Обратил к визирю витязь речь сердечную свою:
«Царских тайн хранитель, ходишь ты по царскому жилью.
Царь, какую пожелаешь, просьбу выполнит твою.
Что лечимо, залечи мне! Ран сердечных не таю.
Я того героя горем бурнопламенным палим,
Без него я погибаю; мой прекрасный побратим,
Он во мне души не чаял, и в долгу я перед ним.
Независтливый и щедрый, друг да будет дорогим!
Расстилаясь в сердце сетью, жажда встречи возросла.
Там остался друг любимый, чья наружность столь светла,
Что взирающего греет силой света и тепла;
И Асмат себя сестрою Автандила нарекла.
Уезжая, дал я клятву перед небом и землей:
«Я приеду и увижу непоблекший облик твой;
Для тебя ищу я света, друг, окутавшийся тьмой».
Час отъезда наступает, предо мною — путь прямой.
Только правду изрекаю, не хвалюсь я, видит бог!
Там он ждет, а я не еду, словно другом пренебрег.
Знай, горящего, горящий, не предам огню тревог!
Где же клятвы нарушитель торжества достигнуть мог?
Доложи ты Ростевану, во дворец пойди к нему;
Головой его клянусь я, голос к небу подниму!
Коль не свяжет — я отправлюсь, свяжет — буду ни к чему.
Помоги мне, чтобы сердце не низвергнулось во тьму!
Доложи: «Тебя прославит всякий, кто правдив и строг!
Не страшусь я, пусть покажет сам источник света — бог!
Но меня тот витязь юный, тот прекрасный тополь сжег,
Навсегда красою сердце пораженное привлек.
Без него я жить не в силах, слово горестное взвесь!
У него оставив сердце, вновь к нему стремлюсь я весь.
Коль помочь ему сумею — ты прославлен будешь здесь,
Не нарушится присяга, повторяемая днесь.
Пусть же вас не опечалит мой негаданный уход,
Пусть я, путник, испытаю, что создатель мне пошлет,
Пусть господь мне даст победу, вам же вашего вернет;
Вы господствуйте во славе и не ведайте забот!»
Вновь сказал подобный солнцу: «Ты явись его очам
До прихода приближенных, доложи, припав к стопам;
Отпуск вымоли спаспету, не щади себя ты сам.
Золотых за то в награду я тебе сто тысяч дам».
Отвечал визирь со смехом: «Придержи свое, спаспет;
И того с меня довольно, что навел меня на след,
Лишь услышит царь об этом, озарит визиря свет:
Наградит меня по-царски, а добро стяжать — не вред.
Им клянусь, меня убьет он, в тот же миг, на месте том;
Ты останешься со златом, я же стану мертвецом.
Хоть убей, а лучше жизни ничего мы не найдем.
Нет, такого не скажу я, хоть пронзи меня мечом!
Не пойду к нему напрасно жизнью жертвовать своей.
Царь накинется и крикнет: «Отчего же ты, злодей,
Не сказал ему о дерзкой пустоте его затей?!»
Жить приятней, чем погибнуть, — это мне всего ясней.
Если царь отпустит — рати не обманешь ты, спаспет,
И зачем же отпускать им расстилающего свет?
Ты уйдешь, а нас потопчет враг, в Аравию вошед.
Как орлом не станет голубь, так тебе исхода нет».
Молвит юноша сквозь слезы: «Поражу себя ножом!
О визирь, ты, очевидно, с чувством дружбы незнаком!
Или ты нигде не видел клятвой связанных вдвоем?
Если видел, как сулишь мне свет в разлуке с белым днем?!
Солнце чудное очнулось; думал, вряд ли оживет;
Если мы ему поможем — нам лучи оно пошлет.
Кто ж верней меня изведал, в чем несчастье, в чем исход!
Разговор с людьми дурными только горе принесет.
Чем служу царю и войску я, терзаясь всё сильней,
Ливни слез неистощимых источая из очей?
Лучше я поеду; клятва — испытание друзей.
Он изведал все страданья, убивавшие людей.
Как стерпеть сумело сердце свой немолчный плач и стон?
Будешь, будучи железным, легче воска размягчен;
Не воздашь ему за слезы, хоть из глаз излей Джеон.
Помоги мне, и не будешь мною помощи лишен.
Не отпустит — не останусь, тайно сяду на коня,
За того безумца кинусь в средоточие огня.
Знаю, царь тебя не будет обижать из-за меня.
Отправляйся ради дружбы, в сердце мужество храня!»
Рек визирь: «Меня затронул неуемный пламень твой;
Для тебя я постараюсь, хоть бы рухнул мир земной!
Иногда полезно слово, но и пагубно порой.
Чтоб тебе прибавить жизни, я пожертвую собой».
Ко двору визирь тотчас же устремился напрямик.
Царь сидел уже одетый, и сиял владыки лик.
Опечалить не решаясь, придержал визирь язык,
Как сказать ему, не ведал и в смятении поник.
Царь, его безмолвным видя, соизволил вопросить:
«Что же так тебя смутило и заставило грустить?»
Отвечал визирь: «Не знаю, что и как вам доложить...
Вы глашатая такого вправе будете убить.
Властелин, моей заботой трепет сердца побежден.
Я страшусь, хотя не должен быть посланец устрашен.
Автандил уйти желает, он тоской отягощен,
Жизнь в разлуке с тем скитальцем ни во что не ставит он».
Убеждал царя он речью осторожною такой:
«Передать я вам не в силах, как болеет он душой,
Как терзается и плачет столь прославленный герой!
Вправе будете вы гневом разразиться надо мной».
Царь, услышав это, сразу стал запальчив и сердит,
Содрогаясь и бледнея, он свирепый принял вид,
Закричал: «Лишь сумасшедший так со мной заговорит!
Раньше всех узнать дурное человек дурной спешит.
Поспешил ты, словно радость, принеси печаль сюда.
Лишь убийца тайный больше смог бы сделать мне вреда.
Как язык твой повернулся? Слуг таких иметь — беда!
Ты визирем быть не можешь, не годишься никуда!
Разве раб робеть не должен пред лицом своих господ?
Разве должно пустословью предаваться без забот?!
Пусть оглохну, не услышу, как болтает сумасброд!
Коль убью тебя, безумца, на меня же кровь падет!
Если б ты не Автандилом был сейчас подослан к нам,
То пришлось бы распрощаться с головой твоим плечам.
Прочь, безумец, вон отсюда! Что за дерзость, что за срам!
Полюбуйтесь человеком, чьи слова равны делам!»
Стул схватил Ростен и в стену бросил, вдребезги разбил,
Промахнулся, злобно глянул и во гневе возопил:
«Как дерзнул мне доложить ты, что уедет Автандил?»
Задрожал визирь, слезами щеки бледные облил.
Произнесть не в силах слова, ощущая страх и стыд,
Как лисица прошмыгнул он, пожелтевший от обид.
Вышел в страхе царедворец. Так беду язык творит.
Больше, чем врагу противник, человек себе вредит.
Он подумал: «Наказует за грехи меня благой.
Ах, зачем я так зазнался, стал заносчивым слугой!
Коль войдет к нему кто-либо снова с дерзостью такой,
Пусть его постигнет то же и утратит он покой!»
Так домой визирь вернулся, проклиная свой удел.
«Как тебя благодарить мне, — он спаспету прохрипел, —
Что сегодня ради дружбы я успех такой имел?
Жизнь и счастье потерял я, положил всему предел».
Как шутить еще он может, словно горем не убит?
Он сквозь слезы Автандилу о подарке говорит:
«Тот хадатая обидит, кто его не одарит,
Ибо сказано: „Пред взяткой даже ад не устоит”.
Как меня бранил, владыка — передать не станет сил:
Он меня и злым, и глупым, и безумным объявил.
Обесчещен я навеки. Всё погибло, Автандил
Одному лишь удивляюсь, как меня он не убил!
Хорошо я знал, что делал, и, представ перед царем,
Я предвидел, что беседа не окончится добром.
Кто спасется, если роком он к погибели влеком?
За тебя я рад погибнуть, мне мученье нипочем!»
«Не могу я не уехать,— отвечал ему спаспет, — Соловью не надо жизни, коль увянет розы цвет;
Чтоб найти ей каплю влаги, он обыщет целый свет;
Чем же сердце он излечит, коль нигде лекарства нет?
Без него мне жизнь постыла, силы нет ее терпеть;
Предпочту, в лесах скитаясь, одичать и озвереть.
Здесь, как воин заболевший, чем полезен буду впредь?
Без друзей остаться лучше, чем унылого иметь.
Иновь скажу царю, какая б ни грозила мне беда,
Что за огнь меня снедает, пусть рассудит он тогда.
Если снова не отпустит, тайно выеду туда,
Иль моя, со мною вместе, знай, закатится звезда».
Царедворец тот устроил в честь спаспета пир горой
И поднес ему подарки, поражавшие красой;
Свиту гостя одарил он также с щедростью большой.
На закате распрощались, гость отправился домой.
Дома тысячу червонных солнцеликий отсчитал,
Триста штук атласа — щедрость, всех достойная похвал, —
Шестьдесят камней бесценных, чей оттенок нежно-ал,
И в подарок царедворцу с человеком отослал.
Повелел сказать визирю: «Да прославится твой дом!
Что найду в отплату? Стал я неоплатным должником.
Если жить дано — останусь вечно я твоим рабом,
Чтоб любовь моя с твоею поравнялася потом».
Доброту его большую восхваляю многократ;
Поступал всегда достойно он, достойный всех наград
Пусть нуждающимся братьям так всегда благотворят, —
Ведь в нужде бывает нужен человеку друг и брат!
