Роман Жюля Верна «Таинственный остров»: Часть вторая. Изгнанник. Глава двенадцатая
Оснащение судна. – Нападение лисиц. – Юп ранен. – Лечение Юпа. – Юп здоров. – Окончание работ по постройке судна. – Триумф Пенкрофа. – «Бонавентур». – Испытание судна. – Путешествие на юг острова. – Неожиданная находка.
Охотники, как и обещали, вернулись домой вечером после удачной охоты и буквально были обвешаны дичью. Они тащили на себе столько птиц, сколько под силу донести четверым мужчинам. Даже у Топа, как бусы, висели на шее маленькие кулики, а Юп нес на себе пояс из шилохвостов.
– Вот посмотрите, хозяин, – воскликнул Наб, – вот что поможет нам коротать время! Консервы, паштеты, пироги – мы всего наготовим про запас! Нужно только, чтобы кто-нибудь помог мне… Я рассчитываю на тебя, Пенкроф.
– Нет, Наб, не могу! – ответил моряк. – Мне нужно заняться оснасткой судна, и на этот раз тебе придется обойтись без меня.
– А вы, мистер Герберт?
– Я тоже не могу, Наб: завтра мне надо идти в кораль, – ответил юноша.
– Тогда, может быть, вы, мистер Спилет, не откажетесь помочь мне?
– Изволь, если это доставит тебе удовольствие, – ответил журналист, – только предупреждаю тебя, что я непременно опубликую все кухонные рецепты, которые ты мне сообщишь.
– Как вам будет угодно, мистер Спилет, как вам будет угодно!
Вот каким образом на следующий день Гедеон Спилет сделался помощником Наба и очутился в его кулинарной лаборатории, на кухне Гранитного дворца. Но еще раньше, утром, инженер сообщил ему о результатах своего вчерашнего исследования, и журналист был согласен с мнением Сайреса Смита, что, хотя инженеру и не удалось ничего найти, тут тем не менее есть какая-то тайна, которую необходимо во что бы то ни стало разгадать.
Холода продолжались еще неделю, и колонисты выходили из Гранитного дворца только для того, чтобы взглянуть, что делается на птичнике. По всему помещению распространялся аппетитный запах маринадов, приготовлением которых занимались Наб и Спилет, но не вся добыча была превращена в консервы. Так как дичь в сильные морозы прекрасно сохранялась, то часть ее была съедена жареной в свежем виде, и за обедом каждый считал своим долгом похвалить искусного повара.
В течение этой недели Пенкроф вместе с Гербертом, который помогал ему сшивать полотнища материи, работал с таким усердием, что паруса для корабля были готовы гораздо раньше, чем предполагали. В пеньковых канатах тоже недостатка не было – для этого пригодилась оснастка воздушного шара. Пенкроф заготовил массу канатов и веревок по всем правилам морского искусства. Паруса обшили крепким ликтросом, и, кроме того, осталось еще достаточно веревок, которые пошли на фалы, ванты, шкоты и проч. Что касается блоков, то их выточил Сайрес Смит на своем токарном станке по размерам, которые указал Пенкроф.
Таким образом, вся оснастка была готова значительно раньше корпуса. Пенкроф сшил даже трехцветный флаг (синий, красный и белый), воспользовавшись для окраски материи соком красящих растений, которые в изобилии росли на острове. При этом к тридцати семи звездам по числу штатов Союза, сверкающим на флагах американских кораблей, моряк добавил еще тридцать восьмую звезду, означающую штат острова Линкольна, потому что считал свой остров уже присоединенным к великой республике.
– Да, – говорил он, – хотя он еще и не принадлежит ей по закону, но уже принадлежит ей сердцем…
В ожидании, пока корабль будет готов, флаг повесили к центральному окну Гранитного дворца, и колонисты приветствовали его троекратным «ура».
Между тем холодное время года подходило к концу, и можно было ожидать, что эта вторая зима окончится без особых происшествий. Однако в ночь на 11 августа совершенно неожиданно плато Дальнего Вида чуть было не подверглось полному разгрому.
После тяжелого рабочего дня колонисты крепко спали, как вдруг около четырех часов утра их разбудил громкий лай Топа.
На этот раз собака лаяла не у отверстия колодца, а на пороге двери и рвалась вперед, как бы желая выскочить наружу. Юп тоже испускал пронзительные крики.
– Что там такое, Топ? – крикнул Наб, который проснулся первым.
Собака стала лаять еще яростнее.
– Что случилось? – спросил Сайрес Смит.
Все проснулись и, кое-как одевшись, бросились к окнам и распахнули их.
Все побережье было покрыто толстой пеленой белого пушистого снега, выпавшего за ночь. Сколько ни напрягали зрение колонисты, они не видели на берегу ничего подозрительного, но зато ясно слышали какой-то странный лай, доносившийся из мрака. Очевидно, на берег забрались какие-то животные, но только их не было видно в темноте.
– Что это там такое? – вскричал Пенкроф.
– Волки, ягуары или обезьяны! – ответил Наб.
– Черт возьми! Они могут взобраться на плато! – сказал Спилет.
– И разорить наш птичник, – воскликнул Герберт, – и наши плантации!..
– Но как же им удалось пробраться сюда? – спросил Пенкроф.
– Они перебрались по мостику на берегу, – ответил инженер, – наверное, кто-то из нас забыл поднять.
– Да, действительно, – сказал Спилет, – теперь я вспомнил, что оставил его вчера опущенным…
– Нечего сказать, хорошо вы сделали, мистер Спилет! – воскликнул моряк.
– Что сделано, то сделано, – возразил Сайрес Смит, – подумаем лучше о том, что нам делать!
Было очевидно, что какие-то животные перебрались по мосту через реку, и если они пойдут вверх по левому берегу реки Милосердия, то могут взобраться на плато Дальнего Вида. Нужно было опередить их и, если понадобится, дать им отпор.
– Все-таки хотел бы я знать, что это за животные? – спросил Пенкроф во второй раз, прислушиваясь к лаю, который становился все громче.
Герберт высунулся из окна и стал слушать. Через минуту он уже знал, с кем они имеют дело, вспомнив, что уже слышал этот лай во время первого похода к Красному ручью.
– Это хищники, это лисицы! – объявил он тревожным голосом.
– Вперед! – крикнул моряк.
И все, вооружившись топорами, карабинами и револьверами, бросились к подъемнику и через минуту были уже на берегу.
Лисицы очень опасны, когда их много и они голодны. Несмотря на это, колонисты смело рванулись навстречу стае, и первые выстрелы, молниями вспыхивая в темноте, заставили отступить передние ряды хищников.
Важнее всего было не дать этим разбойникам взобраться на плато Дальнего Вида, потому что там они набросились бы на птичник, на посевы и могли бы произвести страшные и, возможно, даже непоправимые опустошения. Но так как на плато можно было попасть только по левому берегу реки, то следовало побыстрее загородить лисицам дорогу на самом узком месте побережья, между рекой и углом гранитной стены.
Все это понимали и по приказу Сайреса Смита поспешили к узкому проходу и загородили его собой раньше, чем туда успели добраться рыскавшие в темноте лисицы.
Смит, Спилет, Герберт, Пенкроф и Наб выстроились в одну линию во всю ширину прохода. Топ с раскрытой пастью стоял впереди, а рядом с ним Юп размахивал сучковатой дубинкой, как булавой.
Ночь была очень темной, и нападающие хищники были видны только при сверкании выстрелов. Лисиц было по меньшей мере около сотни, и глаза у них горели, как угольки.
– Не пропускайте ни одной! – крикнул Пенкроф.
– Они не пройдут! – ответил инженер.
Но если лисицам и не удалось пройти, то не потому, что они этого не хотели. Задние напирали на передних, и тут происходила настоящая бойня. Колонисты уничтожали хищников, стреляя из револьверов и рубя топорами. Немало убитых лисиц уже валялось на снегу, но стая как будто нисколько не уменьшилась, и казалось, что по мосту на побережье прибывают все новые и новые группы осаждающих.
Вскоре колонисты уже дрались врукопашную, и дело даже не обошлось без ранений, к счастью, легких. Герберт выстрелом из револьвера избавил Наба от лисицы, которая вскочила ему на спину, как тигр или кошка. Топ с дикой яростью хватал лисиц за горло и моментально душил их. Юп молотил своей дубинкой направо и налево и пришел в такое неистовство, что колонистам не удалось оттеснить его назад. Острое зрение позволяло ему хорошо видеть в темноте, и поэтому ни один удар его дубинки не пропал зря. Иногда орангутанг издавал пронзительный свист, который у него служил признаком торжества. В пылу схватки он далеко отошел от остальных бойцов, при вспышке револьверных выстрелов они увидели, что храброго Юпа окружили пять или шесть больших лисиц, с которыми он сражался, сохраняя удивительное хладнокровие.
В конце концов сражение закончилась победой колонистов, хотя для этого потребовалось не меньше двух часов. Первые проблески зари, вероятно, спугнули хищников – они врассыпную побежали на север обратно через мостик, который Наб тотчас же поднял.
Когда взошло солнце и осветило поле битвы, колонисты насчитали пятьдесят трупов, разбросанных на земле.
– А Юп? – послышался вдруг взволнованный голос Пенкрофа. – Где же Юп?
Юп исчез. Наб несколько раз окликнул своего друга, но Юп не отзывался на его голос. Все бросились искать Юпа, беспокоясь, как бы он не оказался убитым. Когда с берега убирали трупы, оставившие на снегу пятна крови, то нашли Юпа среди груды мертвых лисиц, раздробленные челюсти и переломанные спины которых служили доказательством, что всем им пришлось иметь дело со страшной дубинкой храброй обезьяны. Бедный Юп сжимал еще в руке обломок дубинки; лишившись своего оружия, он был изранен острыми зубами своих многочисленных противников – на груди у него виднелись глубокие раны.
– Он жив! – радостно закричал Наб.
– Мы его спасем, – сказал моряк. – Мы будем ухаживать за ним точно так же, как ухаживали бы за кем-нибудь из нас!
Юп, казалось, понял, что говорили о нем, потому что он склонил голову на плечо Пенкрофу, словно желая поблагодарить его за участие. Моряк тоже был ранен, но его раны, как и раны его товарищей, оказались легкими, так как благодаря огнестрельному оружию они почти не подпустили к себе кровожадных зверей. Только один Юп серьезно пострадал.
Пенкроф и Наб подняли Юпа и донесли его до подъемника, обезьяна лишь раза два немного поворчала… Колонисты осторожно подняли его в Гранитный дворец и, положив на матрац, снятый с постели, тщательно промыли ему раны. По-видимому, ни один важный орган не был задет, Юп не получил серьезных повреждений, но ослабел от большой потери крови, что почти сразу вызвало довольно сильную лихорадку.
После перевязки Юпа уложили на постель, назначили ему строгую диету, «как самому настоящему человеку», по выражению Наба, и заставили выпить целую чашку освежающего настоя, приготовленного из снадобий аптеки Гранитного дворца.
Юп заснул, сначала он спал очень беспокойно, но спустя некоторое время дыхание его выровнялось, и наконец он заснул глубоким сном. Иногда Топ, стараясь не шуметь и ступая, так сказать, «на цыпочках», если только подобное выражение применимо к животному, подходил навестить своего больного друга и, по-видимому, очень одобрял принятые врачами меры. Одна рука обезьяны свешивалась с постели, и Топ осторожно лизал ее с самым грустным видом.
В этот же день утром занялись также погребением убитых лисиц, их оттащили к опушке леса Дальнего Запада и там глубоко закопали в землю.
Нападение лисиц, которое могло иметь самые серьезные последствия, послужило хорошим уроком для колонистов. Отныне они уже не ложились спать, не удостоверившись, что все мосты подняты и что никакое нападение им не грозит.
Между тем Юп, состояние которого внушало серьезные опасения, мужественно боролся с болезнью. Его могучий организм наконец справился, и вскоре Гедеон Спилет, немного знавший медицину, считал его уже вне опасности. 16 августа Юп в первый раз попросил есть. Наб готовил ему вкусные блюда, которые больной поглощал с большим удовольствием.
Если у обезьяны и были какие-то недостатки, так это, главным образом, любовь к вкусной еде, а Наб, со своей стороны, не находил нужным принимать какие-нибудь меры, чтобы исправить этот порок.
– Это беда не большая! – говорил он Гедеону Спилету, когда тот укорял его за такое не совсем уместное баловство. – У бедняги Юпа только одна радость – хорошо поесть, и я очень рад, что могу оказать ему эту услугу и покормить его вволю.
Через десять дней, 21 августа, здоровье Юпа настолько улучшилось, что он уже мог встать. Раны затянулись, и было ясно, что очень скоро он опять будет таким же сильным и ловким, как прежде. Орангутанг, как, впрочем, и все выздоравливающие, чувствовал неутолимый голод, и журналист в качестве доктора разрешил ему есть сколько пожелает, потому что доверял инстинкту, который должен был удержать обезьяну от излишеств, чего так часто не хватает существам разумным. Наб ликовал, видя, с каким аппетитом кушает его воспитанник.
– Кушай, голубчик Юп, – говорил он, – не отказывай себе ни в чем! Ты проливал кровь за нас, и я, по крайней мере, должен помочь тебе вернуть эту потерю!
25 августа послышался громкий голос Наба, который звал своих товарищей:
– Мистер Сайрес, мистер Гедеон, мистер Герберт, Пенкроф! Идите сюда! Идите скорей!
Колонисты, собравшиеся в большом зале, поспешили на зов Наба, который в это время был в комнате, где лежал больной Юп.
– Что случилось? – спросил Спилет.
– Посмотрите! – сказал Наб и громко захохотал.
И что же они увидели? Юп, поджав под себя ноги по-турецки, сидел у дверей Гранитного дворца и важно курил трубку.
– Моя трубка! – воскликнул Пенкроф. – Он взял мою трубку! Молодчина же ты, Юп! Нечего делать, придется тебе ее подарить! Кури, друг мой, кури!
И Юп курил, выпуская облака табачного дыма, что, по-видимому, доставляло ему огромное удовольствие.
Сайрес Смит, нисколько не удивившись, рассказал о нескольких ручных обезьянах, которые научились курить табак.
С этого дня у Юпа появилась собственная трубка, то есть бывшая трубка моряка, которую повесили в его комнате вместе с кисетом табака. Юп сам набивал ее, сам доставал горящий уголек, сам прикуривал и казался самым счастливым из четвероруких. Само собой разумеется, такая общность вкусов только еще более укрепила узы дружбы, которые связывали обезьяну и бравого моряка.
– Право, он совсем как человек, – не раз говорил Пенкроф Набу. – Скажи по совести, Наб, удивился бы ты или нет, если бы в один прекрасный день он заговорил с нами?
– Честное слово, нисколько бы не удивился! – ответил Наб. – Что меня удивляет, так это то, что он не говорит, потому только это и отличает его от людей!
– А знаешь, было бы забавно, – заметил моряк, – если бы он как-нибудь вечерком сказал мне: «А что, не поменяться ли нам трубками, Пенкроф?»
– Да, это было бы забавно! – согласился Наб. – Как жаль, что он немой от рождения.
Наступил сентябрь, а с ним и конец зимы, и колонисты немедленно возобновили работы.
Постройка судна очень быстро двигалась вперед. Наружная обшивка была уже закончена, и теперь осталось только вставить тимберсы да настелить палубу.
Так как лесоматериалов было достаточно, то Пенкроф предложил инженеру сделать еще водонепроницаемую внутреннюю обшивку, что в значительной степени должно было увеличить устойчивость судна.
Сайрес Смит охотно согласился с мнением моряка, что они должны строить судно как можно более прочным, – кто знает, что может случиться в будущем?
Внутренняя обшивка судна и палуба были закончены около 15 сентября. Чтобы законопатить швы, строители изготовили паклю из сухих водорослей, которую забили деревянными молотками во все пазы наружной и внутренней обшивки, потом точно так же проконопатили палубу и залили все проконопаченные швы кипящей сосновой смолой.
Устройство судна было самое простое. В трюм погрузили в качестве балласта около двенадцати тысяч фунтов мелких гранитных обломков, обработанных раствором извести. Сверху, когда известь высохла, на балласт настелили пол, затем внутренность судна разделили переборкой на две каюты, во всю длину которых шли скамьи, служившие в то же время рундуками. Подножие мачты было устроено как раз посредине, между каютами, и к нему прибили переборку. В потолке каждой каюты сделали люк для выхода на палубу.
Пенкрофу не стоило никакого труда выбрать подходящее дерево для мачты. Он нашел в лесу молодую сосну, прямую, без сучков, которую нужно было только обтесать внизу и закруглить наверху. Металлические части мачты, руля и остова были сделаны хотя и грубо, но прочно, в кузнице в Гротах. Реи, бушприт, гик, флагшток, весла, багры и т. п. – все это было готово в первую неделю октября, и судостроители решили сначала обойти на судне вокруг острова, не удаляясь далеко от берега, чтобы испытать корабль и выяснить, как он держится на воде и можно ли на нем предпринимать далекие поездки.
Тем временем обычные домашние дела шли своим чередом. Пришлось значительно расширить и перестроить кораль, потому что в стадах муфлонов и коз появилось много молодняка, для которого необходимо было построить особые помещения. Колонисты посещали также устричную мель и крольчатник, ездили несколько раз за каменным углем и железной рудой, охотились в лесах Дальнего Запада и, кроме того, совершали экскурсии в еще не исследованные части леса.
В лесу колонистам удалось открыть еще несколько новых видов туземных растений, и хотя они не имели никакой пользы для промышленности колонии, но значительно пополнили запас растительной пищи в Гранитном дворце. Все эти вновь открытые растения принадлежали к роду полуденников, или мезембриантемумов, у одних видов были довольно толстые съедобные листья, а у других в дело шли плоды или, лучше сказать, семена с мучнистым содержимым.
Наконец 10 октября состоялся торжественный спуск корабля на воду. Пенкроф сиял от восторга. Операция спуска удалась превосходно. Судно с полной оснасткой подкатили на катках к самому краю берега, затем его подхватило приливом, и оно закачалось на волнах под громкие крики «ура» и аплодисменты колонистов. Особенно громко звучал в этот день голос Пенкрофа, который, впрочем, не считал нужным сдерживаться в такую радостную для него минуту. Кроме того, спуск судна льстил немного и тщеславию моряка, который по праву был назначен капитаном судна. Это звание колонисты присудили Пенкрофу единогласно.
Но Пенкроф посчитал ниже своего достоинства командовать безымянным судном, и поэтому необходимо было сразу же дать кораблю какое-нибудь название. Каждый придумывал более или менее подходящие имена, но ни одно из этих предложений не получило одобрения, и наконец после долгих споров и рассуждений решено было назвать судно «Бонавентур» в честь капитана Пенкрофа, носившего это имя.
Когда «Бонавентур» поднялся на волнах прилива, все убедились, что судно прекрасно держится на воде и, очевидно, будет таким же прекрасным ходоком.
Судно решено было испытать в тот же день, выйдя в открытое море, впрочем, не удаляясь далеко от берега. Погода, как по заказу, была прекрасной, свежий ветерок дул с северо-востока и слегка рябил поверхность моря.
– На корабль, на корабль! – громко командовал капитан Пенкроф.
Но перед отъездом следовало позавтракать и, кроме того, захватить с собой кое-какую провизию на случай, если плавание продлится до вечера.
Сайрес Смит тоже хотел как можно скорее испытать судно, которое было построено по его чертежам, хотя, следуя советам моряка, ему пришлось изменить некоторые конструктивные детали. Несмотря на прекрасный внешний вид судна, инженер не разделял восторга легко увлекающегося Пенкрофа и опасался, как бы оно не оказалось только красивой игрушкой. Кроме того, Смит надеялся, что Пенкроф уже забыл о своем намерении посетить остров Табор, потому что давно уже не говорил об этом. Инженер ничего не имел против того, чтобы испытать судно немедленно, его просто пугала мысль, что двое или трое его товарищей отправятся так далеко на утлом суденышке водоизмещением не более пятнадцати тонн.
В половине одиннадцатого все, включая Юпа и Топа, были на борту. Наб с Гербертом подняли якорь, поставили косой грот, и «Бонавентур» под управлением капитана Пенкрофа вышел в открытое море. На флагштоке развевался звездный флаг Северо-Американских Соединенных Штатов.
Чтобы выбраться из бухты Союза, нужно было идти на фордевинд, и колонисты убедились, что при попутном ветре скорость судна вполне достаточна. Обогнув мыс Находки и мыс Когтя, Пенкроф должен был держаться ближе к линии ветра, чтобы достигнуть южной оконечности острова. Лавируя переменными галсами, он заметил, что «Бонавентур» и тут вполне оправдывает его мнение, хорошо поворачивает на бейдевинд и устойчив при встречно-боковом ветре.
Пассажиры «Бонавентура» были в полном восторге. Их больше всего радовало, что они обладают очень хорошим судном, которое при случае может оказать им большую услугу. Хорошая погода и легкий свежий ветерок и в самом деле делали морскую прогулку очень приятной.
Пенкроф повернул в открытое море и отошел мили на три-четыре от берега, держась на траверсе гавани Воздушного Шара. С этого места колонисты увидели панораму всего острова в совершенно новом ракурсе. Он предстал перед ними во всем многообразии береговых очертаний от мыса Когтя до мыса Аллигатора; на первом плане выступали леса Дальнего Запада, где вечнозеленые хвойные деревья резко выделялись на темном фоне лиственных деревьев, только начавших распускать почки. А над пейзажем господствовала вершина горы Франклина с белой снеговой шапкой.
– Как красиво! – воскликнул Герберт.
– Да, наш остров – прекрасный во всех отношениях! – сказал Пенкроф. – Я его люблю, как любил мою милую покойную мать! Когда мы перебрались на эту землю с островка Спасения, у нас буквально ничего не было, а теперь, скажите мне по совести, чего недостает на нем пятерым несчастным, упавшим с неба?
– Ничего, – ответил Наб, – ничего, капитан!
И вслед за тем оба друга прокричали троекратное «ура» в честь острова Линкольна.
Между тем Гедеон Спилет, прислонившись к мачте, зарисовывал открывавшуюся перед ним картину.
Сайрес Смит смотрел на остров, не говоря ни слова.
– Ну что же, мистер Сайрес, – спросил Пенкроф, – что скажете вы о нашем корабле?
– По-видимому, это очень хорошее судно, – ответил инженер.
– Очень рад это слышать! А как, по-вашему, можно будет на нем отправиться в дальнее плавание?
– В какое плавание, Пенкроф?
– Хотя бы на остров Табор?
– Друг мой, – ответил Сайрес Смит, – я думаю, что при необходимости на «Бонавентуре» можно было бы, не задумываясь, совершить и более дальнее путешествие, но, признаюсь вам, мне бы вовсе не хотелось, чтобы вы поплыли на остров Табор, потому что нет никакой причины это делать…
– Как вам сказать, мне кажется, что не следует прятаться от своих соседей, – ответил Пенкроф, упорно настаивавший на своем. – Остров Табор – наш сосед, и притом единственный! Вежливость требует, чтобы мы нанесли ему визит!
– Черт возьми! – заметил Гедеон Спилет. – Наш друг Пенкроф в последнее время совсем помешался на приличиях!
– Я ни на чем не помешался, – сердито возразил моряк, которому не нравилось упорство инженера, но в то же время он не хотел ничем его огорчать.
– Не забывайте, Пенкроф, – продолжал Сайрес Смит, – что вы не можете в одиночку отправиться на остров Табор.
– Со мной поедет кто-нибудь еще.
– Прекрасно, в таком случае ваша затея может лишить колонию острова Линкольна двух колонистов из пяти…
– Из шести! – возразил Пенкроф. – Вы забываете Юпа.
– Из семи!.. – вмешался Наб. – Топ не хуже обезьяны!
– Но, уверяю вас, тут нет никакого риска, – снова сказал Пенкроф.
– Очень может быть, Пенкроф, но я вам повторяю еще раз: не стоит подвергать себя опасности, если подобная поездка не вызывается никакой необходимостью.
Упрямый моряк ничего не ответил и прекратил разговор, твердо решив возобновить его в самом ближайшем времени. Он не сомневался, что какой-нибудь случай придет ему на помощь и превратит его каприз в насущную необходимость.
Проплавав некоторое время в открытом море, «Бонавентур» повернул к берегу и направился к гавани Воздушного Шара. Колонисты решили исследовать узкие проходы между песчаными отмелями и каменными грядами рифов и, если окажется нужным, расширить их и обозначить банками, так как в этой маленькой, хорошо защищенной от ветров бухте они предполагали устроить пристань для стоянки судна.
До берега было около полумили, и Пенкроф должен был лавировать, чтобы идти против ветра. «Бонавентур» двигался вперед, конечно, очень медленно, так как ветер слабел по мере приближения к земле и едва надувал паруса, а море, гладкое, как зеркало, изредка покрывалось легкой рябью лишь в те минуты, когда налетал порыв ветра.
Герберт стоял на носу, исполняя обязанности лоцмана и указывая дорогу по извилистому фарватеру между отмелями. Вдруг он закричал:
– Держи к ветру, Пенкроф!.. Ближе к ветру!..
– Что там такое? – спросил Пенкроф, приподнимаясь. – Риф?..
– Нет… Еще к ветру! Я еще плохо вижу… Держи к берегу!.. Хорошо… Отлично…
Вслед за тем Герберт перевесился за борт, опустил руку в воду и, поднимаясь, крикнул:
– Бутылка!
Юноша держал в руке закупоренную бутылку. Вытащив пробку, которой была заткнута бутылка, он достал оттуда влажный листок бумаги, на котором были написаны следующие слова:
«Потерпел крушение… остров Табор… 153° восточной долготы – 37°11′ южной широты».
