Повесть Куприна «Суламифь»: Глава 11

Десять жрецов в белых одеждах, испещрённых красными пятнами, вышли в середину алтаря. Следом за ними шли ещё двое жрецов, одетых в женские одежды. Они должны были изображать сегодня Нефтис и Изиду, оплакивающих Озириса. Потом из глубины алтаря вышел некто в белом хитоне без единого украшения, и глаза всех женщин и мужчин с жадностью приковались к нему. Это был тот самый пустынник, который провёл десять легь в тяжёлом подвижническом искусе на горах Ливана и нынче должен был принести великую добровольную кровавую жертву Изиде. Лицо его, изнурённое голодом, обветренное и обожжённое, было строго и бледно, глаза сурово опущены вниз, и нечеловеческим ужасом повеяло от него на толпу.

Наконец вышел и главный жрец храма, столетний старец с тиарой на голове, с тигровой шкурой на плечах, в парчёвом переднике, украшенном хвостами шакалов.

Повернувшись к молящимся, он старческим голосом, кротким и дрожащим, произнёс:

— Сутонь-ди-готпу (Царь приносит жертву).

И затем, обернувшись к жертвеннику, он принял из рук помощника белого голубя с красными лапками, отрезал птице голову, вынул у неё из груди сердце и кровью её окропил жертвенник и священный нож.

После небольшого молчания он возгласил:

— Оплачемте Озириса, бога Атуму, великого Ун-Нофер-Онуфрия, бога Она!

Два кастрата в женских одеждах — Изида и Нефтис — тотчас же начали плач гармоничными тонкими голосами:

«Возвратись в своё жилище, о, прекрасный юноша. Видеть тебя — блаженство.

«Изида заклинает тебя, Изида, которая была зачата с тобою в одном чреве, жена твоя и сестра.

«Покажи нам снова лицо твоё, светлый бог. Вот Нефтис, сестра твоя. Она обливается слезами и в горести рвёт свои волосы.

«В смертельной тоске разыскиваем мы прекрасное тело твоё. Озирис, возвратись в дом свой!»

Двое других жрецов присоединили к первым свои голоса. Это Гор и Анубис оплакивали Озириса, и каждый раз, когда они оканчивали стих, хор, расположившийся на ступенях лестницы, повторял его торжественным и печальным мотивом.

Потом с тем же пением старшие жрецы вынесли из святилища статую богини, теперь уже не закрытую наосом. Но чёрная мантия, усыпанная золотыми звёздами, окутывала богиню с ног до головы, оставляя видимыми только её серебряные ноги, обвитые змеёй, а над головою серебряный диск, включённый в коровьи рога. И медленно, под звон кадильниц и систр, со скорбным плачем двинулась процессия богини Изиды со ступенек алтаря, вниз, в храм, вдоль его стен, между колоннами.

Так собирала богиня разбросанные члены своего супруга, чтобы оживить его при помощи Тота и Анубиса:

«Слава городу Абидосу, сохранившему прекрасную голову твою, Озирис.

«Става тебе, город Мемфис, где нашли мы правую руку великого бога, руку войны и защиты.

«И тебе, о, город Саис, скрывший левую руку светлого бога, руку правосудия.

«И ты будь благословен, город Фивы, где покоилось сердце Ун-Нофер-Онуфрия».

Так обошла богиня весь храм, возвращаясь назад к алтарю, и всё страстнее и громче становилось пение хора. Священное воодушевление овладевало жрецами и молящимися. Все части тела Озириса нашла Изида, кроме одной, священного Фаллуса, оплодотворяющего материнское чрево, созидающего новую вечную жизнь. Теперь приближался самый великий акт в мистерии Озириса и Изидь.

— Это ты, Элиав? — спросила царица юношу, который тихо вошёл в дверь.

В темноте ложи он беззвучно опустился к е  ногам и прижал к губам край е  платья. И царица почувствовала, что он плачет от восторга, стыда и желания. Опустив руку ему на курчавую жёсткую голову, царица произнесла:

— Расскажи мне, Элиав, всё, что ты знаешь о царе и об этой девочке из виноградника.

— О, как ты его любишь, царица! — сказал Элиав с горьким стоном.

— Говори… — приказала Астис.

— Что я могу тебе сказать, царица? Сердце моё разрывается от ревности.

— Говори!

— Никого ещё не любил царь, как её. Он не расстаётся с ней ни на миг. Глаза его сияют счастьем. Он расточает вокруг себя милости и дары. Он, авимелех и мудрец, он, как раб, лежит около е  ног и, как собака, не спускает с не  глаз своих.

— Говори!

— О, как ты терзаешь меня, царица! И она… она — вся любовь, вся нежность и ласка! Она кротка и стыдлива, она ничего не видит и не знает, кроме своей любви. Она не возбуждает ни в ком ни злобы, ни ревности, ни зависти…

— Говори! — яростно простонала царица и, вцепившись своими гибкими пальцами в чёрные кудри Элиава, она притиснула его голову к своему телу, царапая его лицо серебряным шитьём своего прозрачного хитона.

А в это время в алтаре вокруг изображение богини, покрытой чёрным покрывалом, носились жрецы кругом, в священном исступлении, с криками, похожими на лай, под звон тимпанов и дребезжание систр.

Некоторые из них стегали себя многохвостыми плётками из кожи носорога, другие наносили себе короткими ножами в груд и в плечи длинные кровавые раны, третьи пальцами разрывали себе рты, надрывали себе уши и царапали лица ногтями. В середине этого бешеного хоровода у самых ног богини кружился на одном месте, с непостижимой быстротой, отшельник с гор Ливана в белоснежной развевающейся одежде. Один верховный жрец оставался неподвижным. В руке он держал священный жертвенный нож из эфиопского обсидиана, готовый передат его в последний страшный момент.

— Фаллус! Фаллус! Фаллус! — кричали в экстазе обезумевшие жрецы. — Где твой Фалаус, о, светлый бог! Приди, оплодотвори богиню! Груд её томится от желания! Чрево её, как пустыня в жаркие летние месяцы!

И вот страшный, безумный, пронзительный крик на мгновение заглушил вес хор. Жрецы быстро расступились, и все бывшие в храме увидели ливанского отшельника, совершенно обнажённаго, ужасного своим высоким, костлявым, жёлтым телом. Верховный жрец протянул ему нож. Стало невыносимо-тихо в храме. И он, быстро нагнувшись, сделал какое-то движение, выпрямился и с воплем боли и восторга вдруг бросил к ногам богини кровавый кусок мяса.

Он шатался. Верховный жрец осторожно поддержал его, обвив рукою за спину, подвёл его к изображению Изиды и бережно накрыл его чёрным покрывалом и оставил так на несколько мгновений, чтобы он втайне, невидимо для других, мог запечатлеть на устах оплодотворенной богини свой поцелуй. Тотчас же вслед за этим его положили на носилки и унесли из алтаря. Жрец-привратник вышел из храма. Он ударил деревянным молотком в громадный медный круг, возвещая всему миру о том, что свершилась великая тайна оплодотворения богини. И высокий поющий звук меди понёсся над Иерусалимом.

Царица Астис, ещё продолжая содрогаться всем телом, откинула назад голову Элиава. Глаза её горели напряжённым красным огнём. И она сказала медленно, слово за словом:

— Элиав, хочешь, я сделаю тебя царём Иудеи и Израиля? Хочешь быть властителем над всей Сирией и Месопотамией, над Финикией и Вавилономь?

— Нет, царица, я хочу только тебя…

— Да, ты будешь моим властелином. Все мои ночи будут принадлежать тебе. Каждое моё слово, каждый мой взгляд, каждое дыхание будут твоими. Ты знаешь пропуск. Ты пойдёшь сегодня во дворец и убьёшь их. Ты убьёшь их обоих! Ты убьёшь их обоих!

Элиав хотел что-то сказать. Но царица притянула его к себе и прильнула к его рту жаркиими губами и языком. Это продолжалось мучительно-долго. Потом, внезапно оторвав юношу от себя, она сказала коротко и повелительно:

— Иди!

— Я иду, — ответил покорно Элиав.