Цикл рассказов Горького «Сказки об Италии»: Рассказ 24
С поля в город тихо входит ночь в бархатных одеждах, город встречает ее золотыми огнями; две женщины и юноша идут в поле, тоже как бы встречая ночь, вслед им мягко стелется шум жизни, утомленной трудами дня.
Тихо шаркают три пары ног по темным плитам древней дороги, мощенной разноплеменными рабами Рима; в теплой тишине ласково и убедительно звучит голос женщины:
— Не будь суров с людьми...
— Разве ты, мама, замечала за мной это? — вдумчиво спрашивает юноша.
— Ты слишком горячо споришь...
— Горячо люблю мою правду...
С левой руки юноши идет девушка, щелкая по камню деревянными башмаками, закинув, точно слепая, голову в небо, — там горит большая вечерняя звезда, а ниже ее — красноватая полоса зари, и два тополя врезались в красное, как незажженные факелы.
— Социалистов часто сажают в тюрьму, — вздохнув, говорит мать.
Сын спокойно отвечает:
— Перестанут. Это ведь бесполезно...
— Да, но пока...
— Нет и не будет сил, которые могли бы убить молодое сердце мира!
— Это — слова для песни, сынок...
— Миллионы голосов поют эту песню, и всё более внимательно слушает ее вся жизнь! Вспомни-ка: разве ты прежде так терпеливо и ласково слушала меня или Паоло, как слушаешь теперь?
— Да! Да, — но вот стачка принудила тебя уйти из родного города...
— Он мал для двоих, пусть остается Паоло. А стачку мы выиграли...
— Выиграли! — звучно откликнулась девушка. — Ты и Паоло...
Не кончив, она тихонько смеется, потом с минуту все идут молча. Навстречу им выдвигается, поднимаясь с земли, темный холм, — развалины какого-то здания, — над ним задумчиво опустил тонкие ветки ароматный эвкалипт, и, когда они трое поравнялись с деревом, ветви его как будто тихо вздрогнули.
— Вот — Паоло! — говорит девушка.
Черная высокая фигура отделилась от развалин и сюит среди дороги.
— Сердцем увидала? — спросил юноша, смеясь.
Впереди звучит эхом:
— Идешь?
— Да. Вот тебе — мои. Не провожайте меня дальше, не нужно! У меня всего пять часов пути до Рима, и я ведь намеренно пошел пешком, чтоб собраться в дороге с мыслями...
Остановились... Высокий снял шляпу и говорит надорванным голосом:
— Ты можешь быть спокоен за мать и за сестру. Всё будет хорошо!
— Я знаю. До свидания, мама!
Она всхлипывает, стонет тихонько, потом звучат три крепких поцелуя и мужественный голос:
— Иди домой и спокойно отдыхай, поволновалась ты за эти буйные дни! Иди, всё будет хорошо! Паоло такой же сын тебе, как я! Ну, сестренка...
Снова поцелуи и сухой шорох ног по камням, — чуткая ночная тишина отражает все звуки, как зеркало.
Четыре фигуры, окутанные тьмою, плотно слились в одно большое тело и долго не могут разъединиться. Потом молча разорвались: трое тихонько поплыли к огням города, один быстро пошел вперед, на запад, где вечерняя заря уже погасла и в синем небе разгорелось много ярких звезд.
— Прощай! — тихо и печально раздается в ночи.
Издали откликнулся бодрый голос:
— Прощай! Не грусти, скоро увидимся...
Сухо стучат деревянные башмаки девушки, сиповатый голос говорит утешающие слова:
— Он не пропадет, донна Филомена, можете верить в это, как в милость вашей мадонны! У него — хороший ум, крепкое сердце, он сам умеет любить и легко заставляет других любить его. А любовь к людям — это ведь и есть те крылья, на которых человек поднимается выше всего...
Город всё обильнее сеет во тьму свои скромные, бледные огни; слова высокого человека тоже сверкают, как искры.
— Когда человек несет в сердце своем слово, объединяющее мир, он везде найдет людей, способных оценить его, — везде!
У городской стены прижался к ней, присел на землю низенький белый кабачок и призывно смотрит на людей квадратным оком освещенной двери. Около нее, за тремя столиками, шумят темные фигуры, стонут струны гитары, нервно дрожит металлический голос мандолины.
Когда трое поравнялись с дверью, музыка замолкла, голоса стали тише, несколько фигур поднялось.
— Добрый вечер, товарищи! — сказал высокий.
И десяток голосов ответил радостно, дружески:
— Добрый вечер, Паоло, товарищ! К нам? Стакан вина?
— Нет... Благодарю!
Мать, вздохнув, сказала:
— И тебя очень любят все наши...
— Наши, донна Филомена?
— Э, не смейся! Не чужая своему народу говорит с тобой. Все любят вас: тебя и его...
Высокий взял девушку под руку, говоря:
— Все и — еще одна. Так?
— Да, — тихо сказала девушка. — Конечно...
Тогда мать рассмеялась негромко:
— Ах, дети!.. Слушаешь вас, смотришь и — веришь: да, вы станете жить лучше, чем жили мы...
И все трое рядом скрылись в улице города, узкой и растрепанной, как рукав старой, изношенной одежды...
