Роман Гончарова «Обрыв»: Часть 5. Глава 16

Немного погодя воротилась Татьяна Марковна, пришел Райский. Татьяна Марковна и Тушин не без смущения встретились друг с другом. И им было неловко: он знал, что ей известно его объяснение с Верой, - а ей мучительно было, что он знает роман и "грех" Веры.

Из глаз его выглядывало уныние, в ее разговорах сквозило смущение за Веру и участие к нему самому. Они говорили, даже о простых предметах, как-то натянуто, но к обеду взаимная симпатия превозмогла, они оправились и глядели прямо друг другу в глаза, доверяя взаимным чувствам и характерам. Они даже будто сблизились между собой, и в минуты молчания высказывали один другому глазами то, что могли бы сказать о происшедшем словами, если б это было нужно.

До обеда Вера оставалась с Татьяной Марковной, стараясь или скорее опасаясь узнать о мере, какую она могла принять, чтоб Марк не ожидал ее в беседке. Она решилась не отходить от нее и после обеда, чтоб она не поддалась желанию сама сойти с обрыва на свидание.

Но Татьяна Марковна до обеда не упомянула о вчерашнем разговоре, а после обеда, когда Райский ушел к себе, а Тушин, надев пальто, пошел куда-то "по делу", она заняла всю девичью чисткою серебряных чайников, кофейников, подносов и т.д., назначаемых в приданое Марфеньке.

Вера успокоилась с этой стороны и мысленно перенеслась с Тушиным в беседку, думая с тоской и замиранием сердца от страха о том: "Не вышло бы чего-нибудь! Если б этим кончилось! Что там теперь делается!"

А там, без четверти в пять часов, пробирался к беседке Тушин. Он знал местность, но, видно, давно не был и забыл, потому что глядел направо, налево, брал то в ту, то в другую сторону, по едва заметной тропинке, и никак не мог найти беседки. Он остановился там, где кусты были чаще и гуще, припоминая, что беседка была где-то около этого места.

Он стоял, оглядываясь во все стороны, и с беспокойством смотрел на часы. Стрелка подвигалась к пяти часам, а он не видал ни беседки, ни Марка.

Вдруг издали до него дошел шум торопливых шагов, и между кустами сосняка и ельника являлась и пропадала фигура.

"Кажется, он!.." - думал Тушин и раза два дохнул всей грудью, как усталый конь, покачал взад и вперед стоящую рядом молодую ель, потом опустил обе руки в карманы пальто и стал, как вкопанный.

Марк точно выпрыгнул из засады на это самое место, где был Тушин, и, оглядываясь с изумлением вокруг, заметил его и окаменел.

Они поглядели друг на друга с минуту, потом дотронулись до фуражек. Волохов все озирался с недоумением вокруг.

- Где же беседка! - спросил он, наконец, вслух.

- Я тоже ее ищу и не знаю, в которой она стороне!

- Как "в которой стороне"! Мы стоим на ее месте: она еще вчера утром тут была...

Оба молчали, не зная, что сталось с беседкой. А с ней сталось вот что. Татьяна Марковна обещала Вере, что Марк не будет "ждать ее в беседке", и буквально исполнила обещание. Через час после разговора ее с Верой Савелий, взяв человек пять мужиков, с топорами спустился с обрыва и они разнесли беседку часа в два, унеся с собой бревна и доски на плечах. А бабы и ребятишки, по ее же приказанию, растаскали и щепы.

На другой день утром сама барыня взяла садовника да опять Савелья и еще двоих людей и велела место, где была беседка, поскоре сравнять, утоптать, закрыть дерном и пересадить туда несколько молодых сосен и елей.

- "Задним умом крепка! - упрекала она мысленно себя. - Если б я сломала беседку тотчас, когда Верочка сказала мне все... тогда, может быть, злодей догадался бы и не писал ей проклятых писем!"

Злодей действительно догадался.

"Старуха узнала - это она! - подумал он. - Вера поступила благонравно: все открыла ей!"

Он обернулся к Тушину, кивнул ему и хотел идти, но заметил его пристальный, точно железный взгляд.

- Вы что тут делали, гуляли, что ли? - спросил он. - Что вы так смотрите на меня? Вы здесь в гостях наверху?

- Да, в гостях. Я не гулять пришел, а видеться с вами, сказал Тушим сухо, но учтиво.

- Со мной! - оборотясь живо к нему, отозвался Волохов и вопросительно глядел на него. "Что это, не узнал ли и он? Он, кажется, претендент на Веру. Не драму ли затевает этот лесной Отелло: "крови", "крови", что ли, ему надо!" - успел подумать Марк.

- С вами, - повторил Тушин, - у меня есть поручение к вам.

- От кого? От старухи?

- От какой старухи?

- От Бережковой! От какой!

- Нет.

- Так от Веры? - почти с испугом спросил он.

- От Веры Васильевны, хотите вы сказать?

- Ну, пожалуй - Васильевны. Что она, здорова ли? - что велела передать мне?..

Тушин молча подал ему записку. Марк пробежал ее глазами, сунул небрежно в карман пальто, потом снял фуражку и начал пальцами драть голову, одолевая не то неловкость своего положения перед Тушиным, не то ощущение боли, огорчения или злой досады.

- Вы... все знаете? - спросил он.

- Позвольте не отвечать на этот вопрос, а спросить вас: скажете вы что нибудь в ответ?

"Стану я тебе давать ответ! - подумал Марк, - не дам!"

- Ничего не скажу, - холодно отвечал он вслух.

- Но исполните, конечно, ее просьбу: не тревожить ее больше, не напоминать о себе... не писать, не посещать этих мест...

- Вам что за дело? Вы объявлены ее женихом, что спрашиваете?..

- Для этого не нужно быть женихом, а просто другом, чтоб исполнить поручение.

- Если буду писать и посещать - тогда что? - запальчиво заговорил Волохов, как будто напрашиваясь на дерзость.

- Не знаю, как примет это Вера Васильевна. Если опять даст мне новое поручение, я опять сделаю, что ей будет нужно.

- Какой вы послушный и почтительный друг! - сказал с злой иронией Марк.

Тушин поглядел на него с минуту серьезно.

- Да, вы правы, я такой друг ей... Не забывайте, господин Волохов, - прибавил он, - что вы говорите не с Тушиным теперь, а с женщиной. Я стал в ее положение и не выйду из него, что бы вы ни сказали. Я думал, что и для вас довольно ее желания, чтобы вы не беспокоили ее больше. Она только что поправляется от серьезной болезни...

Марк молча ходил взад и вперед по лужайке и, при последних словах, подошел к Тушину.

- Что с ней было? - спросил он почти мягко.

Тушин молчал.

- Извините меня, я горячусь, знаю, что это глупо! Но ведь вы видите, что и я - как в горячке.

- Очень жалею; стало быть, вам самим нужен покой... Вы дадите какой-нибудь ответ на эту записку?

Марку не хотелось отвечать ему.

- Я сам отвечу, напишу...

- Она положительно отказывается от этого - и я могу дать вам слово, что она не может поступить иначе... Она больна - и ее здоровье требует покоя, а покой явится, когда вы не будете напоминать о себе. Я передаю, что мне сказано, и говорю то, что видел сам...

- Послушайте, вы ей желаете добра? - начал Волохов.

- Конечно.

- Вы видите, что она меня любит, она вам сказала...

- Нет, этого я не вижу, и она мне не говорила о любви, а дала вот эту записку и просила подтвердить, что она не может и не желает более видеться с вами и получать писем.

- Какая нелепость - мучаться и мучать другого! - сказал Марк, вскапывая ногой свежую, нанесенную только утром землю около дерева. - Вы могли бы избавить ее от этой пытки, от нездоровья, от упадка сил... от всего - если вы... друг ей! Старуха сломала беседку, но не страсть: страсть сломает Веру... Вы же сами говорите, что она больна.

- Я не говорил, что она больна от страсти...

- От чего же расстроена?

- От того, что вы пишете к ней, ждете в беседке, грозите прийти сами. Она не переносит этого - и только это поручила передать.

- Она только говорит так, а сама...

- Она говорит всегда правду.

- Почему она дала это поручение вам? - вдруг спросил Марк.

Тушин молчал.

- Она вам доверяет, стало быть, вы можете объяснить ей, как дико противиться счастью. Ведь она не найдет его там, у себя... Вы посоветовали бы ей не мучать себя и другого и постарались бы поколебать эту бабушкину мораль... Притом я предлагаю ей...

- Если б вы умели понять ее, - остановил его Тушин, - то давно бы знали, что она из тех, кому "объяснять" нечего и "советовать" нельзя. А колебать "бабушкину мораль" я не нахожу нужным, потому что разделяю эту мораль.

- Вот как! Вы удивительный дипломат, отлично исполняете поручения! - раздражительно сказал Марк.

Тушин молчал, наблюдая за ним и покойно ожидая, что он, волей или неволей, а даст ответ.

Это молчаливое спокойствие бесило Марка. Сломанная беседка и появление Тушина в роли посредника показали ему, что надежды его кончаются, что Вера не колеблется больше, что она установилась на своем намерении не видеться с ним никогда.

В него тихо проникло ядовитое сознание, что Вера страдает действительно не от страсти к нему, - иначе она не открылась бы бабушке, и еще менее Тушину. Он знал и прежде ее упрямство, которого не могла сломать даже страсть, и потому почти с отчаянием сделал последнюю уступку, решаясь жениться и остаться еще на неопределенное время, но отнюдь не навсегда, тут, в этом городе, а пока длится его страсть. Он верил в непогрешимость своих понятий о любви и предвидел, что рано или поздно она кончится для обоих одинаково, что они будут "виснуть один другому на шею, пока виснется", а потом...

Он отдалялся от этого "потом", надеясь, что со временем Вера не устоит и сама на морали бабушки, когда настанет охлаждение.

Теперь и эта его жертва - предложение жениться - оказалась напрасною. Ее не приняли. Он не опасен, и даже не нужен больше. Его отсылают. Он терпел в эту минуту от тех самых мучений, над которыми издевался еще недавно, не веря им. "Нелогично!" - думал он.

- Я не знаю, что я сделаю, - сказал он все еще гордо, - и не могу дать ответа на ваше дипломатическое поручение. В беседку, конечно, не приду, потому что ее нет...

- И писем не будете писать, - давал за него ответ Тушин, - потому что их не передадут. В дом тоже не придете - вас не примут...

- Кто: вы? - злобно отозвался Марк, - что же вы, стеречь станете?

- Стану, если Вера Васильевна захочет. Впрочем, здесь есть хозяйка дома и... люди. Но я полагаю, что вы сами не нарушите приличий и спокойствия женщины...

- Черт знает, что за нелепость! - рычал Марк, - выдумали люди себе кандалы... лезут в мученики...

Ему все еще хотелось удержаться в позиции и удалиться с некоторым достоинством, сохраняя за собой право не давать ответа. Но Тушин уже знал, что другого ответа быть не может. Марк чувствовал это и стал отступать постепенно.

- Я еду скоро, - сказал он, - через неделю... Не может ли Вера... Васильевна видеться со мной на одну минуту?..

- Не может положительно: она больна.

- Лечат, что ли, ее?

- Ей одно лекарство: чтоб вы не напоминали о себе...

- Я ведь не совсем доверяю вам, - едко перебил Марк, - вы, кажется... неравнодушны к ней - и..

Тушин опять покачал ель, но молчал. Он входил в положение Марка и понимал, какое чувство горечи или бешенства должно волновать его, и потому не отвечал злым чувством на злобные выходки, сдерживая себя, а только тревожился тем, что Марк, из гордого упрямства, чтоб не быть принуждену уйти, или по остатку раздраженной страсти, еще сделает попытку написать или видеться и потревожит Веру. Ему хотелось положить совсем конец этим покушениям.

- Если мне не верите - то у вас есть доказательство, - сказал он.

- Расписка - да. Это ничего не значит. Страсть - это море. Сегодня буря, завтра штиль... Может быть, уж она теперь жалеет, что послала вас.

- Не думаю; она бы предвидела это и не послала бы. Вы, как я вижу, вовсе не знаете ее. Впрочем, я передал вам все - и вы, конечно, уважите ее желания... Я не настаиваю более на ответе...

- Ответа никакого! Я уеду...

- Это именно тот ответ, который нужен ей...

- Не ей, а вам, да, может быть, романтику Райскому и старухе...

- Да, пожалуй, и нам, и - может быть - целому городу! Я позволю себе только поручиться Вере Васильевне, что ответ ваш будет вами буквально исполнен. Прощайте.

- Прощайте... рыцарь...

- Что? - спросил, немного нахмурившись, Тушин.

Марк, бледный, смотрел в сторону. Тушин дотронулся до фуражки и ушел, а Марк все еще стоял на месте.