Роман Гончарова «Обрыв»: Часть 5. Глава 5

Она не выдержала, простилась с гостями и сделала Тушину никому не заметный знак - следовать за собой.

- У себя я вас принять не могу, - сказала она, - а вот пойдемте сюда в аллею и походим немного.

- Не сыро ли, вы нездоровы...

- Ничего, ничего, пойдемте... - торопила она.

Он взглянул на часы, сказал, что через час уедет, велел вывести лошадей из сарая на двор, взял свой бич с серебряной рукояткой, накинул на руку мекинтош и пошел за Верой в аллею.

- Я прямо начну, Иван Иванович, - сказала Вера, дрожа внутренно, - что с вами сегодня? Вы как будто... у вас есть что-то на уме...

Она замолчала, кутая лицо в мантилью и пожимая плечами от дрожи.

Он молча шел подле нее, о чем-то думая, а она боялась поднять на него глаза.

- Вы нездоровы сегодня, Вера Васильевна, - сказал он задумчиво, - я лучше отложу до другого раза. Вы не ошиблись, я хотел поговорить с вами...

- Нет, Иван Иванович, сегодня! - торопливо перебила она, - что у вас такое? я хочу знать... Мне хотелось бы самой поговорить с вами... может быть, я опоздала... Не могу стоять, я сяду, - прибавила она, садясь на скамью.

Он не заметил ни ее ужаса и тоски, ни ее слов, что она тоже готовилась "поговорить с ним". Он был поглощен своей мыслью. А ее жгла догадка, что он узнал все и сейчас даст ей удар ножа, как Райский.

- Ах, пусть! скорей бы только все удары разом!.. - шептала она.

- Говорите же! - сказала потом, мучась про себя вопросами, как и где мог он узнать?

- Сегодня я шел сюда...

- Что же, говорите! - почти крикнула она.

- Не могу, Вера Васильевна, воля ваша!

Он прошел шага два от нее дальше.

- Не казните меня! - едва шептала она.

- Я люблю вас... - начал он, вдруг воротясь к ней.

- Ну, я знаю. И я вас тоже... что за новость! Что же дальше?.. Вы... слышали что-нибудь...

- Где? что? - спрашивал он, оглядываясь кругом и думая, что она слышит какой-нибудь шум. - Я ничего не слышу.

Он заметил ее волнение, и вдруг у него захватило дух от радости. "Она проницательна, угадала давно мою тайну и разделяет чувство... волнуется, требует откровенного и короткого слова..."

Все это быстро пронеслось у него в голове.

- Вы так благородны, прекрасны, Вера Васильевна... так чисты...

- Ах! - вскрикнула она отчаянным голосом, хотела встать и не могла, - вы ругаетесь надо мной... ругайтесь - возьмите этот бич, я стою!.. Но вы ли это, Иван Иванович!

Она с горьким изумлением и мольбой сложила перед ним руки.

Он в страхе глядел на нее.

"Она больна!" - подумал он.

- Вы нездоровы, Вера Васильевна, - с испугом и волнением сказал он ей, - простите меня, что я не вовремя затеял...

- Разве не все равно, днем раньше, днем позже - но все скажете же... говорите же разом, сейчас!.. И я скажу, зачем я позвала вас сюда, в аллею...

Его опять бросило в противную сторону.

- Ужель это правда? - едва сдерживаясь от радости, сказал он.

- Что - правда? - спросила она, вслушиваясь в этот внезапный, радостный тон. - Вы что-то другое хотите сказать, а не то, что я думала... - покойнее прибавила она.

- Нет, то самое... я полагаю...

- Скажите же, перестаньте мучить меня!

- Я вас люблю...

Она поглядела на него и ждала.

- Мы старые друзья, - сказала она, - и я вас...

- Нет, Вера Васильевна, люблю еще - как женщину...

Она вдруг выпрямилась и окаменела, почти не дыша.

- Как первую женщину в целом мире! Если б я смел мечтать, что вы хоть отчасти разделяете это чувство... нет, это много, я не стою... если одобряете его, как я надеялся... если не любите другого, то... будьте моей лесной царицей, моей женой, - и на земле не будет никого счастливее меня!.. Вот что хотел я сказать - и долго не смел! Хотел отложить это до ваших именин, но не выдержал и приехал, чтобы сегодня, в семейный праздник, в день рождения вашей сестры...

Она всплеснула руками над головой.

- Иван Иванович! - простонала она, падая к нему на руки.

"Нет, - это не радость! - сверкнуло в нем - и он чувствовал, что волосы у него встают на голове - так не радуются!"

Он посадил ее на скамью.

- Что с вами, Вера Васильевна? вы или больны, или у вас большое горе?.. - овладев собою, почти покойно спросил он.

- Большое, Иван Иванович, я умру!

- Что с вами, говорите, ради бога, что такое случилось? Вы сказали, что хотели говорить со мной; стало быть, я нужен... Нет такого дела, которого бы я не сделал! приказывайте, забудьте мою глупость... Что надо... что надо сделать?

- Ничего не надо, - шептала она, - мне надо сказать вам... Бедный Иван Иванович, и вы!.. За что вы будете пить мою чашу? Боже мой! - говорила она, глядя сухими глазами на небо, - ни молитвы, ни слез у меня нет! - ниоткуда облегчения и помощи никакой!

- Что вы, Вера Васильевна! что это, друг мой, за слова, что за глубокое отчаяние?

- Зачем еще этот удар! Довольно их без него! Знаете ли вы, кого любите? - говорила она, глядя на него точно спящими, безжизненными глазами, едва выговаривая слова.

Он молчал, делая и отвергая догадки. Он бросил мекинтош и отирал пот с лица. Он из этих слов видел, что его надежды разлетелись вдребезги, понял, что Вера любит кого-то... Другого ничего он не видел, не предполагал. Он тяжело вздохнул и сидел неподвижно, ожидая объяснения.

- Бедный друг мой! - сказала она, взяв его за руку.

У него сердце сжалось от этих простых слов; он почувствовал, что он в самом деле "бедный". Ему было жаль себя, а еще больше жаль Веры.

- Благодарю вас! - прошептал он, еще не зная, но предчувствуя одно: что она ему принадлежать не может.

- Простите, - продолжал потом, - я ничего не знал, Вера Васильевна. Внимание ваше дало мне надежду. Я дурак - и больше ничего... Забудьте мое предложение и по-прежнему давайте мне только права друга... если стою, - прибавил он, и голос на последнем слове у него упал. - Не могу ли я помочь? Вы, кажется, ждали от меня услуги?

- Стоите ли! А я стою?

- Вы, Вера Васильевна, всегда будете стоять для меня так высоко...

- Я упала, бедный Иван Иваныч, с этой высоты, и никто уж не поднимет меня... Хотите знать, куда я упала? Пойдемте, вам сейчас будет легче...

Она тихо, шатаясь и опираясь ему на руку, привела его к обрыву.

- Знаете вы это место?

- Да, знаю; там похоронен самоубийца...

- Там похоронена и ваша "чистая" Вера: ее уж нет больше... Она на дне этого обрыва...

Она была бледна и говорила с какие-то решительным отчаянием.

- Что такое вы говорите? Я ничего не понимаю... Объясните, Вера Васильевна, - прошептал он, обмахивая лицо платком.

Она привстала, оперлась ему рукой на плечо, остановилась, собираясь с силами, потом склонила голову, минуты в три, шепотом, отрывисто сказала ему несколько фраз и опустилась на скамью. Он побледнел.

Его вдруг пошатнуло. Он как будто потерял равновесие и сел на скамью. Вера и в сумерки увидела, как он был бледен.

- А я думал... - сказал он с странной улыбкой, будто стыдясь своей слабости и вставая медленно и тяжело со скамьи, - что меня только медведь свалит с ног!

Потом подошел к ней.

- Кто он и где он? - шепнул он.

Она вздрогнула от этого вопроса. Так изумителен, груб и неестествен был он в устах Тушина. Ей казалось непостижимо, как он посягает, без пощады женского, всякому понятного чувства, на такую откровенность, какой женщины не делают никому.

"Зачем? - втайне удивлялась она, - у него должны быть какие-нибудь особые причины - какие?"

- Марк Волохов! - смело сказала она, осилив себя.

Он остолбенел на минуту. Потом вдруг схватил свой бич за рукоятку обеими руками и с треском изломал его в одну минуту о колено в мелкие куски, с яростью бросив на землю щепки дерева и куски серебра.

- То же будет и с ним! - прорычал он, нагибаясь к ее лицу, трясясь и ощетинясь, как зверь, готовый скакнуть на врага.

- Он там теперь? - спросил он, указывая на обрыв. Только слышалось его тяжелое дыхание. Она с изумлением глядела на него и отступила за скамью.

- Мне страшно, Иван Иванович, пощадите меня! уйдите! - шептала она в ужасе, протягивая обе руки, как бы защищаясь от него.

- Прежде убью его, потом... уйду! - говорил он, едва владея собой.

- Это вы для меня сделаете, чтоб облегчить меня, или... для себя?

Он молчал, глядя в землю. Потом стал ходить большими шагами взад и вперед.

- Что же мне делать, научите, Вера Васильевна? - спросил он, все еще трясясь от раздражения.

- Прежде всего успокойтесь и скажите, за что вы хотите убить его, и хочу ли я этого?

- Он враг ваш, и следовательно - мой... - чуть слышно прибавил он.

- Врагов разве убивают?

Он потупил голову, увидал разбросанные обломки бича у ног, наклонился, будто стыдясь, собрал их и сунул в карман мекинтоша.

- Я не жалуюсь на него, помните это. Я одна... виновата... а он прав... - едва договорила она с такой горечью, с такой внутренней мукой, что Тушин вдруг взял ее за руку.

- Вера Васильевна - вы ужасно страдаете!

Она молчала. А он с участием и удивлением глядел на нее.

- Я ничего не понимаю, - сказал он, - "не виноват", "не жалуюсь"; в таком случае - о чем хотели поговорить со мной? зачем вы звали меня сюда, в аллею?..

- Я хотела, чтоб вы знали все...

Она, отворотясь, молча глядела к обрыву. И он поглядел туда, потом на нее и все стоял перед ней, с вопросом в глазах.

- Послушайте, Вера Васильевна, не оставляйте меня в потемках. Если вы нашли нужным доверить мне тайну... - он на этом слове с страшным усилием перемог себя, - которая касалась вас одной, то объясните всю историю...

- Ваше нынешнее лицо, особенные взгляды, которые вы обращали ко мне - я не поняла их. Я думала, вы знаете все, хотела допроситься, что у вас на уме... Я поторопилась... Но все равно, рано или поздно - я сказала бы вам... Сядьте, выслушайте меня и потом оттолкните!

Он, положив локти на колени и спрятав лицо в ладони, слушал ее.

Она передала ему в коротких словах историю. Он встал, минуты три ходил взад и вперед, потом остановился перед ней.

- Вы простили его? - спросил он.

- За что? Вы видите, что... я одна виновата...

- И... простились с ним, или... надеетесь, что он опомнится и воротится?

Она покачала головой. "Между нами нет ничего общего... Мы разошлись давно. Я никогда не увижу его".

- Теперь я только начинаю немного понимать, и то не все, - сказал, подумавши, Тушин и вздохнул, как вол, которого отпрягли. - Я думал, что вы нагло обмануты.

- Нет, нет...

- И зовете меня на помощь; думал, что пришла пора медведю "сослужить службу", и чуть было не оказал вам в самом деле "медвежьей услуги", - добавил он, вынимая из кармана и показывая ей обломок бича. - От этого я позволил себе сделать вам дерзкий вопрос об имени... Простите меня, ради бога, и скажите и остальное: зачем вы открыли мне это?

- Я не хотела, чтоб вы думали обо мне лучше, чем я есть... и уважали меня...

- Как же вы это сделаете? Я не перестану думать о вас, что думал всегда, и не уважать не могу.

Какой-то луч блеснул у ней в глазах и тотчас же потух.

- Вы хотите принудить себя уважать меня. Вы добры и великодушны; вам жаль бедную, падшую... и вы хотите поднять ее. Я понимаю ваше великодушие, Иван Иванович, но не хочу его. Мне нужно, чтоб вы знали и... не отняли руки, когда я подам вам свою.

Она подала ему руку, он поцеловал ее. Он с нетерпением и грустью слушал ее.

- Вера Васильевна! - сказал он сдержанным, почти оскорбленным тоном, - я насильно уважать никого не могу. Тушин не лжет. Если я кому-нибудь кланяюсь с уважением, - то и уважаю, или не поклонюсь. Я кланяюсь вам по-прежнему, а люблю - извините, к слову пришлось, - еще больше прежнего, потому что... вы несчастливы. У вас большое горе, такое же, как у меня! Вы потеряли надежду на счастье... Напрасно только вы сказали мне вашу тайну... - прибавил он с унынием, почти с отчаянием. - Если б я узнал ее и не от вас, я бы уважать вас не перестал. Этой тайны вы не обязаны поверять никому. Она принадлежит вам одной, и никто не смеет судить вас.

Он едва договорил и с трудом вздохнул, скрадывая тяжесть этого вздоха от Веры. Голос у него дрожал против воли. Видно было, что эта "тайна", тяжесть которой он хотел облегчить для Веры, давила теперь не одну ее, но и его самого. Он страдал - и хотел во что бы то ни стало скрыть это от нее...

- Все равно, я должна была сказать вам ее сегодня же, когда вы сделали предложение... Обмануть я вас не могла.

Он отрицательно покачал головой.

- На мое предложение вы могли отвечать мне коротким нет. Но как вы удостоиваете меня особой дружбы, то объяснили бы ласково, с добротой, чтоб позолотить это нет, что вы любите другого, - вот и все. Я не спросил бы даже - кого. А тайну... должны были сберечь про себя; тут не было бы никакого обмана. Вот если б вы, любя другого, приняли мое предложение... из страха, или других целей... это был бы обман, "падение", пожалуй, "потеря чести". Но вы этого никогда бы не сделали. А то... - Он головой кивнул на обрыв и шепотом добавил, будто про себя, - несчастье... ошибка...

Он едва говорил, перемогая с медвежьей силой внутреннюю муку, чтоб она не заметила, что было в нем самом.

- Несчастье! - шептал он, - он уйдет прав из обрыва, а вы виноваты! Где же правда?..

- Все равно, я сказала бы вам, Иван Иванович. Это не для вас нужно было, а для меня самой... Вы знаете... как я дорожила вашей дружбой: скрыть от вас - это было бы мукой для меня. Теперь мне легче - я могу смотреть прямо вам в глаза, я не обманула вас.

Она не могла говорить от прихлынувших слез и зажала лицо платком. Он чуть не заплакал сам, но только вздрогнул, наклонился и опять поцеловал у ней руку.

- Вот это другое дело; благодарю вас, благодарю! - торопливо говорил он, скрадывая волнение. - Вы делаете мне большое добро, Вера Васильевна. Я вижу, что дружба ваша ко мне не пострадала от другого чувства, значит она сильна. Это большое утешение! Я буду счастлив и этим... со временем, когда мы успокоимся оба...

- Ах, Иван Иванович, если б можно было вычеркнуть этот год жизни...

- Забыть его скорей: это и будет все равно что вычеркнуть...

- А где взять забвения и силы перенести?

- У друзей, - шепнул он, - и в том числе... у меня...

Она вздохнула будто свободнее - будто опять глотнула свежего воздуха, чувствуя, что подле нее воздвигается какая-то сила, встает, в лице этого человека, крепкая, твердая гора, которая способна укрыть ее в своей тени и каменными своими боками оградить - не от бед страха, не от физических опасностей, а от первых, горячих натисков отчаяния, от дымящейся еще язвы страсти, от горького разочарования.

- Я верю вашей дружбе, Иван Иванович. Благодарю вас, - говорила она, утирая слезы. - Мне немного легче... и было бы еще легче, если б... не бабушка.

- Она еще не знает? - спросил он и вдруг замолчал, почувствовав, что в вопросе его был упрек.

Он потупил голову, представляя себе, как это поразит Татьяну Марковну, но остерегался обнаружить перед Верой свою боязнь.

- Сегодня, вы видите, гости, нельзя. Завтра она все узнает... Прощайте, Иван Иваныч, я ужасно страдаю - пойду и лягу.

Он глядел на Веру долго.

"Боже мой! какой слепой дурак этот Волохов - или какая... бестия!" - думал он с дрожью ярости.

- Не прикажете ли чего-нибудь? не нужно ли вам... - спросил он.

- Да, попросите Наташу приехать завтра, или послезавтра, ко мне.

- А мне можно побывать на той неделе? - спросил он робко, - узнать, успокоились ли вы...

- Успокойтесь сами, Иван Иваныч, - и прощайте теперь. Я едва держусь на ногах...

Он простился с ней и так погнал лошадей с крутой горы, что чуть сам не сорвался с обрыва. По временам он, по привычке, хватался за бич, но вместо его под руку попадали ему обломки в кармане; он разбросал их по дороге. Однако он опоздал переправиться за Волгу, ночевал у приятеля в городе и уехал к себе рано утром.