Роман Гончарова «Обрыв»: Часть 2. Глава 18

В комнату вошел, или, вернее, вскочил - среднего роста, свежий, цветущий, красиво и крепко сложенный молодой человек, лет двадцати трех, с темно-русыми, почти каштановыми волосами, с румяными щеками и с серо-голубыми вострыми глазами, с улыбкой, показывавшей ряд белых крепких зубов. В руках у него был пучок васильков и еще что-то бережно завернутое в носовой платок. Он все это вместе со шляпой положил на стул.

- Здравствуйте, Татьяна Марковна, здравствуйте, Марфа Васильевна! - заговорил он, целуя руку у старушки, потом у Марфеньки, хотя Марфенька отдернула свою, но вышло так, что он успел дать летучий поцелуй. - Опять нельзя - какие вы! - сказал он. - Вот я принес вам...

- Что это вы пропали: вас совсем не видать? - с удивлением, даже строго, спросила Бережкова. - Шутка ли, почти три недели!

- Мне никак нельзя было, губернатор не выпускал никуда; велели дела канцелярии приводить в порядок... - говорил Викентьев так торопливо, что некоторые слова даже не договаривал.

- Пустяки, пустяки! не слушайте, бабушка: у него никаких дел нет... сам сказывал! - вмешалась Марфенька.

- Ей-богу, ах, какие вы: дела по горло было. У нас новый правитель канцелярии поступает - мы дела скрепляли, описи делали... Я пятьсот дел по листам скрепил. Даже по ночам сидели... ей-богу...

- Да не божитесь! что это у вас за привычка божиться по пустякам: грех какой! - строго остановила его Бережкова.

- Как по пустякам: вон Марфа Васильевна не верят! а я, ей-богу...

- Опять!

- Правда ли, Татьяна Марковна, правда ли, Марфа Васильевна, что у вас гость: Борис Павлович приехал? Не он ли это, я встретил сейчас, прошел по коридору? Я нарочно пришел...

- Вот видите, бабушка? - перебила Марфенька, - он пришел братца посмотреть, а без этого долго бы пропадал! Что?

- Ах, Марфа Васильевна, какие вы! Я лишь только вырвался, так и прибежал! Я просился, просился у губернатора - не пускает: говорит, не пущу до тех пор, пока не кончите дела! У маменьки не был: хотел к ней пообедать в Колчино съездить - и то пустил только вчера, ей-богу...

- Здорова ли маменька? Что, у ней лишаи прошли?

- Проходят, покорно благодарю. Маменька кланяется вам, просит вас не забыть день ее именин...

- Покорно благодарю! Уж не знаю, соберусь ли я, сама стара, да и через Волгу боюсь ехать. А девочки мои...

- Мы без вас, бабушка, не поедем, - сказала Марфенька, - я тоже боюсь переезжать Волгу.

- Не стыдно ли трусить? - говорил Викентьев. - Чего вы боитесь? Я за вами сам приеду на нашем катере... Гребцы у меня все песенники...

- С вами ни за что и не поеду, вы не посидите ни минуты покойно в лодке... Что это шевелится у вас в бумаге? - вдруг опросила она. - Посмотрите, бабушка... ах, не змея ли?

- Это я вам принес живого сазана, Татьяна Марковна: сейчас выудил сам. Ехал к вам, а там на речке, в осоке, вижу, сидит в лодке Иван Матвеич. Я попросился к нему, он подъехал, взял меня, я и четверти часа не сидел - вот какого выудил! А это вам, Марфа Васильевна, дорогой, вон тут во ржи нарвал васильков...

- Не надо, вы обещали без меня не рвать - а вот теперь с лишком две недели не были, васильки все посохли: вон какая дрянь!

- Пойдемте сейчас нарвем свежих!..

- Дайте срок! - остановила Бережкова. - Что это вам не сидится? Не успели носа показать, вон еще и лоб не простыл, а уж в ногах у вас так и зудит? Чего вы хотите позавтракать: кофе, что ли, или битого мяса? А ты, Марфенька, подь узнай, не хочет ли тот... Маркушка... чего-нибудь? Только сама не показывайся, а Егорку пошли узнать...

- Нет, нет, ничего не хочу, - заторопился Викентьев, - я съел целый пирог перед тем, как ехать сюда...

- Видите, какой он, бабушка! - сказала Марфенька, - пирог съел!

И сама пошла исполнить поручение бабушки, потом воротилась, сказав, что ничего не надо и что гость скоро собирается уйти.

- А здесь не накормили бы вас! - упрекнула Татьяна Марковна, - что вы назавтракались да пришли?

Викентьев сунулся было к Марфеньке.

- Заступитесь за меня! - сказал он.

- Не подходите, не подходите, не трогайте! - сердито говорила Марфенька.

Он не сидел, не стоял на месте, то совался к бабушке, то бежал к Марфеньке и силился переговорить обеих. Почти в одну и ту же минуту-лицо его принимало серьезное выражение, и вдруг разливался по нем смех и показывались крупные белые зубы, на которых, от торопливости его говора, или от смеха, иногда вскакивал и пропадал пузырь.

- Я ведь съел пирог оттого, что под руку подвернулся. Кузьма отворил шкаф, а я шел мимо - вижу пирог, один только и был.

- Вам стало жаль сироту, вы и съели? - договорила бабушка. Все трое засмеялись.

- Нет ли варенья, Марфа Васильевна: я бы поел...

- Вели принести - как не быть? А битого мяса не станете? Вчерашнее жаркое есть, цыплята...

- Вот бы цыпленка хорошо...

- Не давайте ему, бабушка: что его баловать? не стоит... - Но сама пошла было из комнаты.

- Нет, нет, Марфа Васильевна, и точно не надо, вы только не уходите: я лучше обедать буду. Можно мне пообедать у вас, Татьяна Марковна?

- Нет, нельзя, - сказала Марфенька.

- А ты не шути этим, - остановила ее бабушка, - он, пожалуй, и убежит. И видно, что вы давно не были, - обратилась она к Викентьеву, - стали спрашивать позволения отобедать!

- Покорно благодарю-с!.. Марфа Васильевна! куда вы? Постойте, постойте, и я с вами!..

- Не надо, не надо, не хочу! - говорила она. - Я велю вам зажарить вашего сазана и больше ничего не дам к обеду.

Она двумя пальцами взяла за голову рыбу, а когда та стала хлестать хвостом взад и вперед, она с криком: "Ай, ай!" - выронила ее на пол и побежала по коридору.

Он бросился за ней, и через минуту оба уже где-то хохотали, а еще через минуту послышались вверху звуки резвого вальса на фортепиано, с топотом ног над головой Татьяны Марковны, а потом кто-то точно скатился с лестницы, а дальше промчались по двору и бросились в сад, сначала Марфенька, за ней Викентьев, и звонко из саду доносились их говор, пение и смех.

Бабушка поглядела в окно и покачала головой. На дворе куры, петухи, утки с криком бросились в стороны, собаки с лаем поскакали за бегущими, из людских выглянули головы лакеев, женщин и кучеров, в саду цветы и кусты зашевелились точно живые, и не на одной гряде или клумбе остался след вдавленного каблука или маленькой женской ноги, два-три горшка с цветами опрокинулись, вершины тоненьких дерев, за которые хваталась рука, закачались, и птицы все до одной от испуга улетели в рощу.

А через четверть часа уже оба смирно сидели, как ни в чем не бывало, около бабушки и весело смотрели кругом и друг на друга: он, отирая пот с лица, она, обмахивая себе платком лоб и щеки.

- Хороши оба: на что похожи! - упрекала бабушка.

- Это все он, - жаловалась Марфенька, - погнался за мной! Прикажите ему сидеть на месте.

- Нет, не я, Татьяна Марковна: они велели мне уйти в сад, а сами прежде меня побежали: я хотел догнать, а они...

- Он мужчина, а тебе стыдно, ты не маленькая! - журила бабушка.

- Вот видите, что я из-за вас терплю! - сказала Марфенька.

- Ничего, Марфа Васильевна, бабушки всегда немного ворчат - это их священная обязанность...

Бабушка услыхала.

- Что, что, сударь? - полусерьезно остановила его Татьяна Марковна, - подойдите-ка сюда, я, вместо маменьки, уши надеру, благо ее здесь нет, за этакие слова!

- Извольте, извольте, Татьяна Марковна, ах, надерите, пожалуйста! Вы только грозите, а никогда не выдерете...

Он подскочил к старушке и наклонил голову.

- Надерите, бабушка, побольнее, чтоб неделю красные были! - учила Марфенька.

- Ну, вы надерите! - сказал он ей, подставляя голову.

- Когда вы провинитесь передо мной, тогда надеру.

- Постойте еще, я Нилу Андреевичу пожалуюсь, перескажу, что вы сказали теперь... А еще любимец его! - говорила Татьяна Марковиа..

Викентьев сделал важную мину, стал посреди комнаты, опустил бороду в галстух, сморщился, поднял палец вверх и дряблым голосом произнес: "Молодой человек! твои слова потрясают авторитет старших!.."

Должно быть, очень было похоже на Нила Андреевича, потому что Марфенька закатилась смехом, а бабушка нахмурила было брови, но вдруг добродушно засмеялась и стала трепать его по плечу.

В кого это ты, батюшка, уродился такой живчик, да на все гораздый? - ласково говорила она. - Батюшка твой, царство ему небесное, был такой серьезный, слова на ветер не скажет, и маменьку отучил смеяться

- Ах, Марфа Васильевна, - заговорил Викентьев, - я достал вам новый романс и еще журнал, повесть отличная... забыл совсем...

- Где же они?

- В лодке у Ивана Матвеича оставил, все из-за этого сазана! Он у меня трепетался в руках - я книгу и ноты забыл... Я побегу сейчас - может быть, он еще на речке сидит - и принесу... Он побежал было и опять воротился.

- Я дамское седло достал, Марфа Васильевна: вам верхом ездить; графский берейтор берется в месяц вас выучить - хотите, я сейчас привезу...

- Ах, какой вы милый, какой вы добрый! - не вспомнясь от удовольствия, сказала Марфенька. - Как весело будет... ах, бабушка!

- Кто тебе позволит так проказничать? - строго заметила бабушка. - А вы что это, в своем ли уме: девушке на лошади ездить!

- А Марья Васильевна, а Анна Николаевна - как же ездят они?..

- Ну, им и отдайте ваше седло! Сюда не заносите этих затей: пока жива, не позволю. Этак, пожалуй, и до греха недолго: курить станет.

Марфенька надулась, а Викентьев постоял минуты две в недоумении, почесывая то затылок, то брови, потом вместо того, чтоб погладить волосы, как делают другие, поерошил их, расстегнул и застегнул пуговицу у жилета, вскинул легонько фуражку вверх и, поймав ее, выпрыгнул из комнаты, сказавши: "Я за нотами и за книгой - сейчас прибегу..." - и исчез.

Марфенька хотела тоже идти, но бабушка удержала ее.

- Послушай, душечка, подь сюда, что я тебе скажу, заговорила она ласково и немного медлила, как будто не решалась говорить.

Марфенька подошла, и бабушка поправляла ей волосы, растрепавшиеся немного от беготни по саду, и глядела на нее, как мать, любуясь ею.

- Что вы, бабушка? - вдруг спросила Марфенька, с удивлением вскинувши на старушку глаза и ожидая, к чему ведет это предисловие.

- Ты у меня добрая девочка, уважаешь каждое слово бабушки... не то что Верочка...

- Верочка тоже уважает вас: напрасно вы на нее...

- Ну, ты ее заступница! Уважает, это правда, а думает свое, значит, не верит мне: бабушка-де стара, глупа, а мы молоды, лучше понимаем, много учились, все знаем, все читаем. Как бы она не ошиблась... Не все в книгах написано!

Бережкова задумчиво вздохнула.

- Что же вы хотели сказать мне? - с любопытством спросила Марфенька.

- А вот что: ты взрослая девушка, давно невеста: так ты будь немножко пооглядчивее...

- Как это пооглядчивее, бабушка?

- Погоди, не перебивай меня. Ты вот резвишься, бегаешь, точно дитя, с ребятишками возишься...

- Разве я бегаю? Ведь я работаю, шью, вышиваю, разливаю чай, хозяйством занимаюсь...

- Опять перебила! Знаю, что ты умница, - ты клад, дай бог тебе здоровья, - и бабушки слушаешься! - повторила свой любимый припев старушка.

- Так за что же вы браните меня?

- Погоди, дай сказать слово! Где же я браню? Я говорю только, чтоб ты была посерьезнее...

- Как, уж и бегать нельзя: это разве грех? А вон братец говорит...

- Что он говорит?

- Что я слишком уж... послушная, без бабушки ни на шаг...

- А ты не слушай его: он там насмотрелся на каких-нибудь англичанок да полячек! те еще в девках одни ходят по улицам, переписку ведут с мужчинами и верхом скачут на лошадях. Этого что ли, братец хочет? Вот постой, я поговорю с ним...

- Нет, бабушка, не говорите, - он рассердится, что я пересказала вам...

- И хорошо сделала, и всегда так делай! Мало ли что он наговорит, братец твой! Видишь что: смущать вздумал девочку!

- Разве я девочка? - обидчиво заметила Марфенька. - Мне четырнадцать аршин на платье идет... Сами говорите, что я невеста!

- Правда, ты выросла, да сердце у тебя детское, и дай бог, чтоб долго таким осталось! А поумнеть немного не мешает.

- А зачем, бабушка: разве я дура? Братец говорит, что я проста, мила...что я хороша и умна как есть, что я...

Она остановилась.

- Ну, что еще?

- Что я "естественная"!..

Татьяна Марковна помолчала, по-видимому, толкуя себе значение этого слова. Но оно почему-то ей не понравилось.

- Братец твой пустяки говорит, - сказала она.

- Ведь он умный-преумный, бабушка.

- Ну, да - умнее всех в городе. И бабушка у него глупа: воспитывать меня хочет! Нет, ты старайся поумнеть мимо его, живи своим умом.

- Господи, ужель я дура такая?

- Нет, нет, ты, может быть, поумнее многих умниц... - бабушка взглянула по направлению к старому дому, где была Вера, - да ум-то у тебя в скорлупе, а пора смекать...

- Зачем же, бабушка?

- А хоть бы затем, внучка, чтоб суметь понять речи братца и ответить на них порядком. Он, конечно, худого тебе не пожелает; смолоду был честен и любил вас обеих: вон имение отдает, да много болтает пустого...

- Не все же он пустое болтает: иногда так умно и хорошо говорит...

- И Полина Карповна не дура: тоже хорошо говорит. Я не сравниваю Борюшку с этой козой, а хочу только сказать, - острота остротой, а ум умом! Вот ты и поумней настолько, чтоб знать, когда твой братец говорит с остротой, когда с умом. На остроту смейся, отвечай остротой, а умную речь принимай к сердцу. Острота фальшива, принарядится красным словцом, смехом, ползет, как змей, в уши, норовит подкрасться к уму и помрачить его, а когда ум помрачен, так и сердце не в порядке. Глаза смотрят, да не видят или видят не то...

- За что же вы, бабушка, браните меня? - с нетерпением спросила Марфенька.

У ней даже навернулись слезы.

- Вы говорите: не хорошо бегать, возиться с детьми, петь - ну, не стану...

- Боже тебя сохрани! Бегать, пользоваться воздухом - здорово. Ты весела, как птичка, и дай бог тебе остаться такой всегда, люби детей, пой, играй...

- Так за что же браните?

- Не браню, а говорю только: знай всему меру и пору. Вот ты давеча побежала с Николаем Андреевичем... Марфенька вдруг покраснела, отошла и села в угол. Бабушка пристально поглядела на нее и начала опять, тоном ниже и медленнее.

- Это не беда: Николай Андреич прекрасный, добрый - и шалун, такой же резвый, как ты, а ты у меня скромница, лишнего ни себе, ни ему не позволишь. Куда бы вы ни забежали вдвоем, что бы ни затеяли, я знаю, что он тебе не скажет непутного, а ты и слушать не станешь...

- Не прикажите ему приходить! - сердито заметила Марфенька. - Я с ним теперь слова не скажу...

- Это хуже: и он, и люди бог знает что подумают. А ты только будь пооглядчивее, - не бегай по двору да по саду, чтоб люди не стали осуждать: "Вон, скажут, девушка уж невеста, а повесничает, как мальчик, да еще с посторонним.."

Марфенька вспыхнула.

- Ты не красней: не от чего! Я тебе говорю, что ты дурного не сделаешь, а только для людей надо быть пооглядчивее! Ну, что надулась: поди сюда, я тебя поцелую!

Бережкова поцеловала Марфеньку, опять поправила ей волосы, все любуясь ею, и ласково взяла ее за ухо.

- Николай Андреич сейчас придет, - сказала Марфенька, - а я не знаю, как теперь мне быть с ним. Станет звать в сад, я не пойду, в поле - тоже не пойду и бегать не стану. Это я все могу. А если станет смешить меня - я уж не утерплю, бабушка, - засмеюсь, воля ваша! Или запоет, попросит сыграть: что я ему скажу?

Бабушка хотела отвечать, но в эту минуту ворвался в комнату Викентьев, весь в поту, в пыли, с книгой и нотами в руках. Он положил и то и другое на стол перед Марфенькой.

- Вот теперь уж... - торопился он сказать, отирая лоб и смахивая платком пыль с платья, - пожалуйте ручку! Как бежал - собаки по переулку за мной, чуть не съели...

Он хотел взять Марфеньку за руку, но она спрятала ее назад, потом встала со стула, сделала реверанс и серьезно, с большим достоинством произнесла:

- Je vous remercie, m-r Викентьев: vous etes bien aimable {Благодарю вас, г-н Викентьев, вы очень любезны. (фр.).}.

Он вытаращил глаза на нее, потом на бабушку, потом опять на нее, поерошил волосы, взглянул мельком в окно, вдруг сел и в ту же минуту вскочил.

- Марфа Васильевна, - заговорил он, - пойдемте в залу, к террасе - смотреть: сейчас молодые проедут...

- Нет, - важно сказала она, - merci, я не пойду: девице неприлично высовываться на балкон и глазеть...

- Ну, пойдемте же разбирать новый романс...

- Нет, благодарю: я ужо попробую одна или при бабушке...

- Пойдемте к роще - сядем там: я почитаю вам новую повесть.

Он взял книгу.

- Как это можно! - строго сказала Марфенька и взглянула на бабушку, - дитя, что ли, я?..

- Что это такое, Татьяна Марковна? - говорил растерянный Викентьев, - житья нет от Марфы Васильевны! Викентьев посмотрел на них обеих пристально, потом вдруг вышел на середину комнаты, сделал сладкую мину, корпус наклонил немного вперед, руки округлил, шляпу взял под мышку.

- Mille pardons, mademoiselle de vous avoir derangee {Тысяча извинений, сударыня, за беспокойство (фр.).}, - говорил он, силясь надеть перчатки, но большие, влажные от жару руки не шли в них. - Sacrebleu! ca n'entre pas - oh, mille pardons, mademoiselle {Проклятье! Не надеваются - о, простите, сударыня... (фр.).}...

- Полно вам, проказник, принеси ему варенья, Марфенька!

- Oh! Madame, je suis bien reconnaissant. Mademoiselle, je vous prie, restez de grace {О! сударыня, я вам очень признателен. Прошу вас, мадемуазель, пожалуйста, останьтесь! (фр.).}! - бросился он, почтительно устремляя руки вперед, чтоб загородить дорогу Марфеньке, которая пошла было к дверям. - Vraiment, je ne puis pas: j'ai des visites a faire... Ah, diable, ca n'entre pas {Но я, право, не могу: я должен сделать несколько визитов... А, черт, не надеваются (фр.).}...

Марфенька крепилась, кусала губы, но смех прорвался.

- Вот он какой, бабушка, - жаловалась она, - теперь m-r Шарля представляет: как тут утерпеть!

- А что, похоже? - спросил Викентьев.

- Полно вам, божьи младенцы! - сказала Татьяна Марковна, у которой морщины превратились в лучи и улыбка озарила лицо. - Подите, бог с вами, делайте, что хотите!