Новелла Сервантеса «Лиценциат Видриера»: Страница 4
На следующий день, увидев великое множество соколов, кречетов и других ловчих птиц, сидевших на своих насестах, он сказал, что для каждого вельможи и знатного сеньора соколиная охота, несомненно, является самым подходящим на свете занятием, но тем не менее им следует помнить, что в этом деле расход превышает приход по крайней мере в две тысячи раз. Травить зайцев, по его мнению, тоже очень занятно, но особенно хорошо это выходит, когда борзых вам ссужает сосед.
Кавальеро пришлось по вкусу такого рода безумие, и он позволил своему гостю ходить по городу под надзором и охраной человека, следившего за тем, чтоб его не обижали мальчишки. Эти последние и вся столица узнали его в шесть дней, и на каждой улице, на каждом шагу и углу приходилось ему отвечать на вопросы прохожих.
Между прочим, один студент спросил его, не поэт ли он: юноша, видимо, решил, что Видриера на все руки мастер. И вот какой он услышал ответ:
– До сих пор я не был ни настолько глуп, ни настолько счастлив.
– Не понимаю, при чем тут глупость и счастье, – заметил студент.
Видриера объяснил:
– Я не настолько глуп, чтобы сделаться плохим поэтом, но и не настолько счастлив, чтобы удостоиться чести быть хорошим.
Другой студент спросил, какого он мнения о поэтах.
– Искусство их я ценю высоко, – сказал он, – а самих поэтов ни в грош не ставлю.
– А почему? – спросили его.
– Да потому, что среди бесчисленного полчища поэтов хороших так мало, что и считать нечего; а потому и уважаю я их так, как если бы их вовсе не было! Но зато я весьма уважаю и почитаю поэтическую науку, включающую в себя все остальные науки: ибо всеми ими она пользуется и всеми себя украшает, отделывая и выпуская в свет свои чудесные создания, наполняющие весь мир пользой, восторгом и удивлением.
И прибавил далее:
– Я отлично знаю, какую высокую цену имеет хороший поэт, ибо твердо помню стихи Овидия, сказавшего:
Сurа ducum fuerunt olim regumque poetae:
Praemiaque anliqui magna tulere chori.[13]
Sanctaque majestas et erat venerabile nomen
Vatibus: el largae saepe dabantur opes.
Отнюдь не забываю я также о том, что это избранные натуры, ибо Платон величает их толкователями воли богов, а Овидий отозвался так:
Est deus in nobis: agitante callesscimus illo. [14]
А кроме того он прибавил еще:
At sacri vates et divum cura vocamur. [15]
Все это сказано про хороших поэтов, а про плохих, про стихоплетов, только и можно сказать, что они – воплощенное самомнение и невежество. – Он прибавил еще: – Очень советую вам поглядеть на одного из так называемых «прирожденных» поэтов, когда он желает прочесть своим слушателям сонет и поэтому испрашивает сначала разрешения: «Не прослушают ли сеньоры один сонетик, который я случайно сочинил вчерашнею ночью? На мой взгляд, он ничего, конечно, не стоит, но все-таки не лишен некоторой прелести»; при этом он кривит губы, сдвигает дугою брови, копается в фальдрикере и из тысячи разных засаленных и изорванных бумажонок, исписанных целой тысячью сонетов, извлекает, наконец, ту, которую хочет прочесть, и оглашает свой сонет медоточивым и сахарным голосом. Если случится, что слушатели по лукавству или по глупости его не похвалят, он заявляет: «Или вы, господа, не поняли моего сонета, или я плохо его прочел, а поэтому давайте повторим чтение еще раз; прошу слушателей уделить ему больше внимания, ибо сонет, клянусь честью, этого стоит!» И после этого снова начинается исполнение, с новыми жестами и новыми паузами.
А посмотрите, как они критикуют друг друга! Какими словами заклеймить лай современных щенят на древних и важных псов? Что сказать про хулителей знаменитых и редких людей, озаренных светом самой подлинной поэзии, в которой они находят облегчение И отраду среди многочисленных и серьезных своих трудов, блистая божественностью своего дарования и высотой мысли, наперекор и вопреки величавому невежде, рассуждающему о вещах, которых он не знает, и презирающему то, чего он не понимает? Что скажешь про человека, расписывающегося в своем уважении и преклонении перед глупостью, занимающей место под балдахином, и перед невежеством, восседающим у трона?
В другой раз его спросили: «По какой причине поэты по большей части бывают бедными?»
– А потому, что сами хотят, – отвечал Видриера, – ведь богатства сами плывут к ним в руки, и им следовало бы только использовать то, что у них каждую минуту находится перед глазами. Ведь они только и делают, что воспевают дам, буквально заваленных всякими богатствами: ибо волосы у них – из золота, лоб – из сверкающего серебра, глаза – из зеленого изумруда, зубы – из слоновой кости, губы – из коралла, шея – из прозрачного хрусталя; дамы эти плачут жидким жемчугом, а почва, по которой они ступают, будь она даже совсем сухая и бесплодная, мгновенно порождает жасмины и розы; дыхание их – чистейшая амбра и мускус. А все эти вещи неопровержимо и ясно указывают на большое богатство.
Наряду с этим еще много других вещей говорил Видриера относительно плохих поэтов; о хороших же он всегда отзывался хорошо и превозносил превыше рогов луны.
Однажды на паперти церкви св. Франциска он увидел несколько картин, писанных неумелой рукой, и высказал, что хороший художник природу «бережет», а плохой на нее блюет. В другой день он, приняв большие предосторожности, чтобы не разбиться, подошел к книжной лавке и сказал:
– Ремесло это мне очень по вкусу, не будь в нем, однако, одной заковырки.
Книгопродавец попросил оказать, какой именно. Тот ответил:
– А вот всех тех выкрутасов, которые вы проделываете, покупая у автора права на книгу, да еще ваших издевательств над ним в случае, если он печатает книгу на свой счет, так как вместо тысячи пятисот экземпляров вы печатаете три тысячи, и когда писатель думает, что в продажу поступают его книги, на самом деле продаются чужие.
Случилось так, что в этот же самый день на площадь были выведены шесть наказанных плетьми преступников, и когда глашатай выкликнул: «Тот, кто впереди, – вор!» – Видриера закричал соседям, за спинами которых стоял:
– Отойдите в сторону; ведь счет могут начать с кого-нибудь из вас!
А когда глашатай крикнул: «А этот задни…», – лиценциат сказал:
– Этот сеньор удивительно похож на «казенную часть» наших ребятишек.
Один мальчик сказал ему:
– Дружок Видриера, завтра будут сечь розгами сводника!
– Если бы ты сказал «сводницу», – ответил тот, – я мог бы подумать, что речь идет о… карете.
Стоявший поблизости носильщик ручных возков[16] спросил:
– А про нас, сеньор лиценциат, вы ничего не скажете?
– Могу сказать только то, – ответил Видриера, – что каждому из вас известно столько грехов, что ни одному исповеднику за вами не угнаться, но в то время как исповедники хранят свое знание в тайне, вы разносите его по всем тавернам.
Эти слова были услышаны погонщиком мулов (его постоянно окружали разного рода люди), который тоже полюбопытствовал:
– Ну, про нас, сеньор Графин, вы, наверное, ни единого слова не скажете: мы – люди порядочные и государству крайне необходимые.
На это Видриера заметил:
