Роман Алексея Толстого «Князь Серебряный»: Глава 28. Расставание
Едва занялась заря, как уж Перстень поднял шайку.
— Ребятушки! — сказал он разбойникам, когда они собрались вокруг него и Серебряного. — Настал мне час расстаться с вами. Простите, ребятушки! Иду опять на Волгу. Не поминайте меня лихом, коли я в чем согрубил перед вами.
И Перстень поклонился в пояс разбойникам.
— Атаман! — заговорила в один голос вольница, — не оставляй нас! Куда мы пойдем без тебя?
— Идите с князем, ребятушки. Вы вашим вчерашним делом заслужили вины свои; можете опять учиниться, чем прежде были; а князь не оставит вас!
— Добрые молодцы, — сказал Серебряный, — я дал царю слово, что не буду уходить от суда его. Вы знаете, что я из тюрьмы не по своей воле ушел. Теперь должен я сдержать мое слово, понести царю мою голову. Хотите ль идти со мною?
— А простит ли он нас? — спросили разбойники.
— Это в божьей воле; не хочу вас обманывать. Может, простит, а может, и нет. Подумайте, потолкуйте меж собою, да и скажите мне, кто идет и кто остается.
Разбойники переглянулись, отошли в сторону и начали вполголоса советоваться. Чрез несколько времени они вернулись к Серебряному.
— Идем с тобой, коли атаман идет!
— Нет, ребятушки, — сказал Перстень, — меня не просите. Коли вы и не пойдете с князем, все ж нам дорога не одна. Довольно я погулял здесь, пора на родину. Да мы же и повздорили немного, а порванную веревку как ни вяжи, все узел будет. Идите с князем, ребятушки, или выберите себе другого атамана, а лучше послушайтесь моего совета, идите с князем; не верится мне после нашего дела, чтобы царь и его и вас не простил!
Разбойники опять потолковали и после краткого совещания разделились на две части. Большая подошла к Серебряному.
— Веди нас! — сказали они, — пусть будет с нами, что и с тобой!..
— А другие-то что ж? — Спросил Серебряный.
— Другие выбрали в атаманы Хлопко, мы с ним не хотим!
— Там все, что похуже, остались, — шепнул Перстень князю, — они и дрались-то вчера не так, как эти!
— А ты, — сказал Серебряный, — ни за что не пойдешь со мной?
— Нет, князь, я не то, что другие. Меня царь не простит, не таковы мои винности. Да, признаться, и соскучился по Ермаке Тимофеиче; вот уж который год не видал его. Прости, князь, не поминай лихом!
Серебряный сжал руку Перстня и обнял его крепко.
— Прости, атаман, — сказал он, — жаль мне тебя, жаль, что идешь на Волгу; не таким бы тебе делом заниматься.
— Кто знает, князь, — ответил Перстень, и отважный взор его принял странное выражение, — бог не без милости, авось и не всегда буду тем, что теперь!
Разбойники стали приготовляться к походу.
Когда взошло солнце, на берегу речки уже не было видно ни шатра, ни людей Басманова. Федор Алексеич поднялся еще ночью, чтобы первому принести царю известие об одержанной победе.
Прощаясь с товарищами, Перстень увидел возле себя Митьку.
— Прости ж и ты, губошлеп! — сказал он весело, — послужил ты вчера царю за четверых, не оставит он тебя своей милостью!
Но Митька, как бы в недоумении, почесал затылок.
— Ну что? — спросил Перстень.
— Ничаво! — отвечал лениво Митька, почесывая одною рукой затылок, другою поясницу.
— Ну, ничего так ничего! — И Перстень уже было отошел, как Митька, собравшись с духом, сказал протяжно:
— Атаман, а атаман!
— Что?
— Я в Слободу не хочу!
— Куда ж ты хочешь?
— А с тобой!
— Нельзя со мной; я на Волгу иду.
— Ну, и я на Волгу!
— Зачем же не с князем?
Митька подвинул одну ногу вперед и уставился, как бы в замешательстве, на свой лапоть.
— Опричников, что ли, боишься? — спросил насмешливо Перстень.
Митька стал почесывать то затылок, то бока, то поясницу, но не отвечал ничего.
— Мало ты их видел? — продолжал Перстень, — съели они тебя, что ли?
— Нявесту взяли! — проговорил нехотя Митька.
Перстень засмеялся.
— Вишь, злопамятный! Не хочет с ними хлеба-соли вести! Ну, примкнись к Хлопку.
— Не хочу! — сказал решительно Митька, — хочу с тобой на Волгу!
— Да я не прямо на Волгу!
— Ну, и я не прямо!
— Куда ж ты?
— А куда ты, туда и я!
— Эх, пристал, как банный лист! Так знай же, что мне сперва надо в Слободе побывать!
— Зачем? — спросил Митька и выпучил глаза на атамана.
— Зачем! Зачем! — повторил Перстень, начиная терять терпение, — затем, что я там прошлого года орехи грыз, скорлупу забыл!
Митька посмотрел было на него с удивлением, но тотчас же усмехнулся и растянул рот до самых ушей, а от глаз пустил по вискам лучеобразные морщины и придал лицу своему самое хитрое выражение, как бы желая сказать: меня, брат, надуть не так-то легко; я очень хорошо знаю, что ты идешь в Слободу не за ореховою скорлупою, а за чем-нибудь другим!
Однако он этого не сказал, а только повторил, усмехаясь:
— Ну и я с тобой!
— Что с ним будешь делать! — сказал Перстень, пожимая плечами. — Видно, уж не отвязаться от него, так и быть, иди со мной, дурень, только после не пеняй на меня, коли тебя повесят!
— А хоча и повесят! — отвечал Митька равнодушно.
— Ладно, парень. Вот за это люблю! Прощайся же скорей с товарищами, да и в путь!
Заспанное лицо Митьки не оживилось, но он тотчас же начал неуклюже подходить к товарищам и каждого, хотевшего и не хотевшего, чмокнул по три раза, кого добровольно, кого насильно, кого загребая за плечи, кого ухватив за голову.
— Атаман, — сказал Серебряный, — стало, мы с тобой по одной дороге?
— Нет, боярин. Где я пройду, там тебе не проехать. Я в Слободе буду прежде тебя, и, если бы мы встретились, ты меня не узнавай; а впрочем, мы и не встретимся; я до твоего приезда уйду; надо только кое-какие дела покончить.
Серебряный догадался, что у Перстня было кое-что спрятано или зарыто в окрестностях Слободы, и не настаивал.
Вскоре два отряда потянулись по двум разным направлениям.
Больший шел за Серебряным вдоль речки по зеленому лугу, еще покрытому следами вчерашней битвы, и за ним, повеся голову и хвост, тащился Буян. Он часто подбегал к Серебряному, жалобно повизгивал и потом оборачивался на свежий могильный холм, пока, наконец, не скрыли его из виду высокие камыши.
Другой, меньший отряд пошел за Хлопко.
Перстень удалился в третью сторону, а за ним, не спеша и переваливаясь с боку на бок, последовал Митька.
Опустела широкая степь, и настала на ней прежняя тишина, как будто бранный гул и не возмущал ее накануне. Только кое-где паслись разбежавшиеся татарские кони да валялись по пожарищу разбросанные доспехи. Вдоль цветущего берега речки жаворонки по-прежнему звенели в небесной синеве, лыски перекликались в густых камышах, а мелкие птички перепархивали, чирикая, с тростника на тростник или, заливаясь песнями, садились на пернатые стрелы, вонзившиеся в землю во время битвы и торчавшие теперь на зеленом лугу, меж болотных цветов, как будто б и они были цветы и росли там уже бог знает сколько времени.
