Роман Алексея Толстого «Князь Серебряный»: Глава 13. Ванюха Перстень и его товарищи
На широкой поляне, окруженной древними дубами и непроходимым ломом, стояло несколько земляных куреней; а между ними на опрокинутых пнях, на вывороченных корнях, на кучах сена и сухих листьев лежало и сидело множество людей разных возрастов, в разных одеждах. Вооруженные молодцы беспрестанно выходили из глубины леса и присоединялись к товарищам. Много было между ними разнообразия. Сермяги, ферязи и зипуны[2]. Немало было тут рубцов, морщин, всклокоченных голов и бород нечесаных.
Удалое товарищество разделилось на разные кружки. В самой средине поляны варили кашу и жарили на прутьях говядину. Над трескучим огнем висели котлы; дым отделялся сизым облаком от зеленого мрака; окружавшего поляну как бы плотною стеной. Кашевары покашливали, терли себе глаза и отворачивались от дыму.
Немного подалее старик, с седою кудрявою головой, с длинною бородой, рассказывал молодежи какую-то сказку. Он говорил стоя и опершись на топор, насаженный на длинную палку. В этом положении старику было ловчее рассказывать, чем сидя. Он мог и выпрямиться, и обернуться во все стороны, и в приличном месте взмахнуть топором, и присвистнуть по-молодецки. Ребята слушали его с истинным наслаждением. Они уши поразвесили и рты поразевали. Кто присел на землю, кто взобрался на сучок, кто просто расставил ноги и выпучил глаза; но большая часть лежала на животах, упершись локтями оземь, а подбородком о ладони: оно-де сподручнее.
Далее двое молодцов тузили друг друга по голове кулаками. Игра состояла в том, что кто-де из нас первый попросит пощады. И ни одному не хотелось просить ее. Уже оба противника побагровели, как две свеклы, но дюжие кулаки не переставали стучать о головы, словно молоты о наковальни.
— Эй, не будет ли с тебя, Хлопко? — спросил тот, который казался послабее.
— Небось, брат Андрюшка! когда будет, скажу. А вот тебе так сейчас плохо придется!
И кулаки продолжали стучать.
— Смотрите, братцы, вот Андрюшка тотчас свалится, — говорили зрители.
— Нет, не свалится! — отвечали другие. — Зачем ему свалиться, у него голова здорова!
— А вот увидишь, свалится!
Но Андрюшке и подлинно не хотелось свалиться. Он изловчился и, вместо чтобы ударить противника по макушке, хватил его кулаком в висок.
Хлопко опрокинулся.
Многие из зрителей захохотали, но большая часть изъявила негодование.
— Не честно! не честно! — закричали они. — Андрюшка слукавил! Отодрать Андрюшку!
И Андрюшку тотчас же отодрали.
— Откуда молодцов бог несет? — спросил старый сказочник у нескольких парней, которые подошли к огню и робко озирались во все стороны.
Их привел ражий[3] детина с широким ножом за поясом; на парнях не было оружия, они казались новичками.
— Слышь вы, соколики! — сказал, обращаясь к ним, ражий детина, — дедушка Коршун спрашивает, откуда вас бог принес? Отвечайте дедушке!
— Да оно, тово, вот как будет. Я-то из-под Москвы! — отвечал один из парней, немного запинаясь.
— А зачем из гнездышка вылетел? — спросил Коршун, — нешто морозом хватило али чересчур жарко стало?
— Стало быть, жарко! — отвечал парень. — Как опричники избу-то запалили, так сперва стало жарко, а как сгорела-то изба, так и морозом хватило на дворе!
— Вот оно как. Ты парень не глупый. Ну, а ты чего пришел?
— А родни искать!
Разбойники захохотали.
— Вишь что выдумал. Какой тебе родни?
— Да как убили опричники матушку да батюшку, сестер да братьев, скучно стало одному на свете; думаю себе: пойду к добрым людям, они меня накормят, напоят, будут мне братьями да отцами! Встретил в кружале вот этого молодца, догадался, что он ваш, да и попросил взять с собою.
— Добрый ты парень! — сказали разбойники, — садись с нами, хлеб да соль, мы тебе будем братьями!
— А этот чего стоит, повеся нос, словно несолоно хлебал? Эй ты, плакса, что губы надул? Откуда ты?
— С-под Коломны! — отвечал, лениво ворочая языком, дюжий молодой парень, стоявший с печальным видом позади других.
— Что ж, и тебя опричники обидели, что ли?
— Нявесту взяли! — отвечал парень нехотя и протяжно.
— А ну-ка, расскажи!
— Да что тут рассказывать! Наехали, да и взяли!
— Ну, а потом?
— Что ж потом! Потом ничаво!
— Зачем же ты не отбил невесты?
— Где ж ее было отбивать? Как наехали, так и взяли!
— А ты на них так и смотрел, разиня рот?
— Нет, опосля, как удрали-то, так уж так осерчал, что боже сохрани.
Разбойники опять захохотали.
— Да ты, брат, видно, тяжел на подъем!
Парень скроил глупое лицо и не отвечал.
— Эй ты, пареная репа! — сказал один разбойник, — взяли у тебя невесту, так из-за этого еще нечего киснуть! другую найдешь!
Парень смотрел разиня рот и не говорил ни слова.
Лицо его разбойникам показалось забавным.
— Слышь ты, с тобой говорят! — сказал один из них, толкая его под бок.
Парень молчал.
Разбойник толкнул его крепче.
Парень посмотрел на него так глупо, что все опять принялись хохотать.
Несколько человек подошли к нему и стали толкать его.
Парень не знал, сердиться ли ему или нет; но один толчок сильнее других вывел его из сонного хладнокровия.
— Полно вам пхаться! — сказал он, — что я вам, куль муки, что ль, дался? Перестаньте, осерчаю!
Разбойники пуще стали смеяться.
Парню и в самом деле хотелось рассердиться, только лень и природная сонливость превозмогали его гнев. Ему казалось, что не стоит сердиться из-за безделицы, а важной-то причины не было!
— Серчай же, дурень! — сказали разбойники, — что ж ты не серчаешь?
— А нут-ка, толкните-ка ящо!
— Вишь какой лакомый! На вот тебе!
— А ну-тка крепчае!
— Вот тебе!
— Ну, тяперь держитесь! — сказал парень, рассердясь наконец не на шутку.
Он засучил рукава, плюнул в кулаки и принялся катать правого и виноватого. Разбойники не ожидали такого нападения. Те, которые были поближе, в один миг опрокинулись и сшибли с ног товарищей. Вся ватага отхлынула к огню; котел упал, и щи разлились на уголья.
— Тише ты, тише, сатана! Чего расходился! Говорят тебе, тише! — кричали разбойники.
Но парень уже ничего не слыхал. Он продолжал махать кулаками вправо и влево и каждым ударом сшибал по разбойнику, а иногда и по два.
— Вишь, медведь! — говорили те, которые успевали отскочить в сторону.
Наконец парень образумился. Он перестал драться и остановился посреди опрокинутых и разбитых горшков, почесывая затылок, как будто желая сказать:
«Что же это я, в самом деле, наделал!»
— Ну, брат, — сказали разбойники, подымаясь на ноги и потирая ребра, — кабы ты тогда в пору осерчал, не отбили бы у тебя невесты! Вишь какой Илья Муромец!
— Да как тебя зовут, молодца? — спросил старый разбойник.
— А Митькою!
— Ну Митька! Ай да Митька!
— Вот уж Митька!
— Ребята! — сказал, подбегая к ним, один молодец, — атаман опять начал рассказывать про свое житье на Волге. Все бросили и песни петь, и сказки слушать, сидят вокруг атамана. Пойдем поскорее, а то места не найдем!
— Пойдем, пойдем слушать атамана! — раздалось между разбойниками.
На срубленном пне, под тенью огромного дуба, сидел широкоплечий детина среднего роста, в богатом зипуне, шитом золотом. Голову его покрывала мисюрка, или железная круглая шапка, вроде тафьи, называвшаяся также и наплешником. К шапке приделана была бармица, или стальная кольчатая сеть, защищавшая от сабельных ударов затылок, шею и уши. Широкоплечий детина держал в руке чекан[4], молот, заостренный с задней стороны и насаженный на топорище. В этом убранстве трудно было бы узнать старого нашего знакомца, Ванюху Перстня. Глаза его бегали во все стороны. Из-под коротких черных усов сверкали зубы столь ослепительной белизны, что они, казалось, освещали все лицо его.
Разбойники молчали и слушали.
— Так вот, братцы, — говорил Перстень, — это еще не диковина остановить обоз или боярина ограбить, когда вас десятеро на одного. А вот была бы диковина, кабы один остановил да ограбил человек пятьдесят или боле!
— Эх, хватил! — отозвались разбойники, — малого захотел! Небось ты остановишь!
— Моя речь не про меня, а знаю я молодца, что и один обозы останавливал.
— Уж не опять ли твой волжский богатырь!
— Да не кто другой. Вот, примерно, тянулось раз судишко на бичеве из-под Астрахани вверх по матушке-Волге. На судишке-то народу было немало: все купцы молодцы, с пищалями, с саблями, кафтаны нараспашку, шапки набекрень, не хуже нашего брата. А грузу-то: золота, каменьев самоцветных, жемчугу, вещиц астраханских и всякой дряни еще, али полно! Берег-то высокий, бичевник-то узенький, а среди Волги остров: скала голая, да супротив теченья, словно ножом угол вышел, такой острый, что боже упаси.
Вот проведал мой молодец, с чем бог несет судно. Не сказал никому ни слова, пошел с утра, засел в кусты, в ус не дует. Проходит час, проходит другой, идут, понатужившись, лямочники, человек двенадцать, один за другим, налегли на ремни, да и кряхтят, высунув языки. Судишко-то, видно, не легонько, да и быстрина-то народу не под силу!
Вот мой молодец и прожди, чтоб они скалу-то остру миновали саженей на полсотни. Да как выскочит из-за кустов, да как хватит саблей поперек бичевы, так и перерубил пополам, а лямочники-то как шли сердечные, так и шлепнулись оземь носами. Тут он кого кистенем, кого кулаком, а кто вскочил да давай бог ноги! Понесло судно назад по течению прямо на скалу. Всполошились купцы, никто и стрелять не думает, думают только, как бы миновать угол, чтобы судна-то не разбить! А мой молодец одной рукой поймай бичеву, а другой ухватись за дерево, да и останови судно:
«Эй вы, аршинники, купцы! удалые молодцы! Бросайте в воду сабли да пищали, честью прошу, не то бичеву пущу, так вас и с грузом поминай как звали!»
Купцы навели было на богатыря стволики, да тотчас и опустили; думают: как же это? убьем его, так некому и бичевы подержать!
Нечего делать, побросали оружие в воду, да только не все, думают, как взойдешь, молодец, на палубу грабить судно, так мы тут тебе и карачун! Да мой богатырь не промах.
«Добро, говорит, купчики голубчики, пошло оружие ко дну, ступайте ж и вы куда кому угодно! А сказать другими словами: прыгайте с судна вниз головами!»
Они было замялись, а он, ребятушки, зацепил бичеву за дерево, схватил пищаль, да и пустил по них пулю.
Тут все, сколько ни было их, попрыгали в воду, словно лягушки.
А он кричит:
«Не плыть сюда, приставай к тому берегу, не то всех, как уток, перестреляю!»
— Что, ребята, каков богатырь?
— Молодец! — сказали разбойники, — вот уж подлинно молодец! Да что ж он с судном-то сделал?
— С судном-то? А намотал на руку бичеву, словно нитку с бумажным змеем, да и вытащил судно на мель.
— Да что ж, он ростом с Полкана[5], что ли?
— Нет, не с Полкана. Ростом-то он не боле мово, да плечики будут пошире!
— Шире твоих! Что ж это, на что ж он похож, выходит!
— Да похож на молодца: голова кудластая, борода черная, сутуловат маленько, лицо плоское, да зато глаза посмотреть — страх!
— Воля твоя, атаман, ты про него говоришь, как про чудо какое, а нам что-то не верится. Уж молодцеватее тебя мы не видывали!
— Не видывали лучше меня! Да что вы, дураки, видели! Да знаете ли, — продолжал Перстень с жаром, — знаете ли, что я перед ним — ничего! Дрянь, просто дрянь, да и только!
— Да как же зовут твоего богатыря?
— Зовут его, братцы, Ермаком Тимофеичем!
— Вишь какое имя! Что ж он один, что ли, без шайки промышляет?
— Нет, не один. Есть у него шайка добрая, есть и верные есаулики. Только разгневался на них царь православный. Послал на Волгу дружину свою разбить их, голубчиков, а одному есаулику, Ивану Кольцу, головушку велел отсечь да к Москве привезти.
— Что ж, поймали его?
— Поймали было царские люди Кольцо, только проскользнуло оно у них промеж пальцев, да и покатилось по белу свету. Где оно теперь, сердечное, бог весть, только, я чаю, скоро опять на Волгу перекатится! Кто раз побывал на Волге, тому не ужиться на другой сторонушке!
Замолчал атаман и задумался.
Задумались и разбойники. Опустили они буйные головы на груди могучие и поглаживали молча усы длинные и бороды широкие. О чем думали удальцы разудалые, сидя на поляне, среди леса дремучего? О молодости ли своей погибшей, когда были еще честными воинами и мирными поселянами? О матушке ли Волге серебряной? Или о дивном богатыре, про которого рассказывал Перстень? Или думали они о хоромах высоких среди поля чистого, о двух столбиках с перекладинкой, о которых в минуту грусти думала в то время всякая лихая, забубенная голова?
— Атаман! — вскричал один разбойник, подбегая к Перстню и весь запыхавшись, — верст пять отсюда, по Рязанской дороге, едут человек двадцать вершников с богатым оружием, все в золоченых кафтанах! Аргамаки и бахматы под ними рублей во сто каждый или боле!
— Куда едут? — спросил Перстень, вскакивая.
— Вот только что поворотили к Поганой Луже. Я как увидел, так напрямик сюда и прибежал болотом да лесом.
— Ну, ребята! — вскричал Перстень, — полно бобы на печи разводить! Двадцать человек чтобы шли за мной!
— Ты, Коршун, — продолжал он, обращаясь к старому разбойнику, — возьми двадцать других, да засядьте у кривого дуба, отрежьте им дорогу, коли мы, неравно, опоздаем. Ну, живо за сабли!
Перстень взмахнул чеканом и сверкнул очами. Он походил на грозного полководца среди послушного войска.
Прежнее свободное обращение разбойников исчезло и уступило место безусловной покорности.
В один миг сорок станичников отошли от толпы и разделились на два отряда.
— Эй, Митька! — сказал Коршун молодому парню из-под Коломны, — на тебе посошок, ступай с нами, да понатужься, авось осерчаешь!
Митька скроил глупую рожу, взял хладнокровно из рук старика огромную дубину, взвалил ее на плеча и пошел, переваливаясь, за своим отрядом ко кривому дубу.
Другой отряд, предводимый Перстнем, поспешил к Поганой Луже, на переем[6] неизвестным всадникам.
Примечания
- Сермяга — кафтан из грубого некрашеного сукна. Ферязь — одежда с длинными рукавами, без воротника. Зипун — кафтан из сермяжного (грубого) сукна.
- Бердыш — широкий топор.
- Ражий — крепкий, здоровый.
- Чекан — ручное оружие с топориком и молотком на конце.
- Полкан — пес-богатырь, герой русских сказок и былин.
- Переем — перехват.
