Сказка Гауфа «Карлик Нос»: Страница 3

— Тьфу, пропасть! — воскликнул Нос. — Ты умеешь говорить, гусыня? Этого я не предполагал. Ну, только не бойся! Мы умеем жить и не посягнем на такую редкую птицу. Но я готов держать пари, что ты не всегда была в этих перьях. Ведь я сам был когда-то мерзкой белкой.

— Ты прав, — отвечала гусыня, — говоря, что я родилась не в этой позорной оболочке. Ах, у моей колыбели мне не пели, что Мими, дочери великого Веттербока, суждено быть убитой на кухне герцога!

— Будь же спокойна, дорогая Мими, — утешал ее карлик. — Клянусь своей честью и честью помощника смотрителя кухни его светлости, что никто не свернет тебе шеи. Я отведу тебе помещение в своих собственных комнатах, ты будешь иметь достаточно корма, а свое свободное время я буду посвящать беседе с тобой. Остальной кухонной прислуге я скажу, что откармливаю гуся для герцога разными особенными травами, а как только представится удобный случай — выпущу тебя на свободу.

Гусыня со слезами поблагодарила его, а карлик сделал так, как обещал. Он заколол двух других гусей, а для Мими устроил особое помещение, под предлогом приготовить ее для герцога совершенно особенно. Он даже давал ей не обыкновенный гусиный корм, а доставлял печенье и сладкие блюда. Всякий раз как у него было свободное время, он ходил беседовать с ней и утешать ее. Они также рассказали друг другу истории своей жизни, и таким образом Нос узнал, что гусыня — дочь волшебника Веттербока, живущего на острове Готланде. Он поссорился с одной старой феей, которая своим коварством и хитростью победила его, из мести превратила Мими в гусыню и унесла ее сюда. Когда карлик Нос точно так же рассказал Мими свою историю, она проговорила:

— Я опытна в этих вещах. Мой отец дал мне и моим сестрам некоторое наставление, насколько именно он мог сообщить об этом. История ссоры у корзины с травами, твое внезапное превращение, когда ты понюхал той травки, также некоторые слова старухи, которые ты сказал мне, убеждают меня, что ты заколдован травами, то есть если ты найдешь траву, которую фея задумала при твоем превращении, то можешь быть освобожден.

Для малютки это было ничтожным утешением; в самом деле, где ему было найти эту траву? Однако он все же поблагодарил Мими и возымел некоторую надежду.

В это время герцога посетил его друг, соседний государь. Поэтому герцог призвал к себе своего карлика Носа и сказал ему:

— Теперь настало время, когда ты должен показать, верно ли ты служишь мне и мастер ли ты своего искусства. Этот государь, посещающий меня, кушает, как известно, лучше всех, кроме меня. Он большой знаток тонкой кухни и умный человек. Постарайся теперь ежедневно так приготовлять мой обед, чтобы он все более приходил в изумление. При этом ты, под страхом моей немилости, ни одно кушанье не должен подавать два раза, пока он здесь. Для этого ты можешь брать себе у моего казначея все, что только тебе нужно. И если тебе надо жарить в сале золото и брильянты — делай это. Я хочу скорее сделаться бедняком, чем краснеть перед ним.

Так говорил герцог. А карлик, учтиво кланяясь, сказал:

— Да будет так, как ты говоришь, государь! Если будет угодно Богу, я все сделаю так, что этому царю гастрономов понравится.

Вот маленький повар стал изощрять все свое искусство. Он не щадил сокровищ своего государя, а еще меньше самого себя. Действительно, целый день его видели окутанным облаком дыма и огня, и его голос постоянно раздавался под сводами кухни, потому что он, как повелитель, отдавал приказания поварятам и низшим поварам. Господин! Я мог бы поступить, как погонщики верблюдов из Алеппо, которые в своих повестях, рассказываемых путешественникам, заставляют героев роскошно кушать. Они в продолжение целого часа называют все блюда, которые подавались, и этим возбуждают в своих слушателях большой аппетит и еще больший голод, так что те невольно открывают запасы, обедают и щедро оделяют погонщиков верблюдов — но я не таков.

Иностранный государь пробыл у герцога уже две недели и жил роскошно и весело. Они кушали не меньше пяти раз в день, и герцог был доволен искусством карлика, потому что видел довольство на челе своего гостя. А на пятнадцатый день случилось так, что герцог велел позвать карлика к столу, представил его государю, своему гостю, и спросил последнего, как он доволен карликом.

— Ты чудесный повар, — отвечал иностранный государь, — и знаешь, что значит прилично поесть. Во все время, пока я здесь, ты не повторил ни одного кушанья и все приготовлял превосходно. Но скажи же мне, почему ты так долго не подаешь царя кушаний, паштет Сюзерен.

Карлик очень испугался, потому что никогда не слыхал об этом царе паштетов, однако собрался с духом и отвечал:

— Государь, я надеялся, что твой лик еще долго будет сиять в этой резиденции, поэтому и ждал с этим кушаньем. Ведь чем же повару и приветствовать тебя в день отъезда, как не царем паштетов!

— Вот как? — смеясь возразил герцог. — А меня ты хотел, вероятно, заставить ждать до моей смерти, чтобы тогда приветствовать меня? Ведь и мне ты еще никогда не подавал этого паштета. Однако подумай о другом прощальном приветствии, потому что завтра ты должен поставить на стол этот паштет.

— Да будет так, как ты говоришь, государь! — отвечал карлик и пошел.

Но он пошел невеселым, потому что наступил день его посрамления и несчастья. Он не знал, как ему сделать паштет. Поэтому он пошел к себе в комнату и стал плакать о своей судьбе. Тогда к нему подошла гусыня Мими, которая могла расхаживать у него в комнате, и спросила о причине его горя.

— Уйми свои слезы, — сказала Мими, услыхав о Сюзерене, — это блюдо часто подавалось на стол у моего отца, и я приблизительно знаю, что для него нужно. Ты возьмешь того-то и того-то, столько-то и столько-то, и если даже это не вполне все, что, собственно, нужно для паштета, то у государей не будет такого тонкого вкуса.

Так сказала Мими. А карлик от радости подпрыгнул, благословил тот день, когда купил эту гусыню, и собрался готовить царя паштетов. Сперва он сделал небольшую пробу, и что же — паштет имел превосходный вкус! Главный смотритель кухни, которому карлик дал попробовать его, снова стал восхвалять его обширное искусство.

На другой день он поставил паштет в большей форме и, украсив его венками из цветов, послал его на стол теплым, прямо из печки, а сам надел свое лучшее праздничное платье и пошел в столовую. Когда он вошел, главный кравчий был занят как раз тем, что разрезывал паштет и на серебряной лопаточке подавал его герцогу и гостю. Герцог положил в рот порядочный кусок, поднял глаза к потолку и, проглотив его, сказал:

— Ах! ах! ах! недаром его называют царем паштетов. Но мой карлик тоже царь всех поваров, не так ли, милый друг?

Гость взял себе несколько маленьких кусков, попробовал, внимательно рассмотрел их и при этом язвительно и таинственно улыбнулся.

— Приготовлено очень хорошо, — отвечал он, отодвигая тарелку, — но это все-таки не вполне Сюзерен, что я, конечно, и предполагал.

Тогда герцог от гнева нахмурил лоб и покраснел от стыда.

— Собака карлик! — воскликнул он. — Как ты смеешь поступать так со своим государем? Или в наказание за скверную стряпню я должен отрубить тебе твою большую голову?

— Ах, государь! Ради самого неба, я ведь приготовил это блюдо по всем правилам искусства; в нем есть, наверно, все! — сказал карлик и задрожал.

— Это ложь, негодяй! — возразил герцог и ногой оттолкнул его от себя. — Иначе мой гость не сказал бы, что чего-то не хватает. Я велю разрубить тебя самого и зажарить в паштет!

— Сжальтесь! — воскликнул малютка, подполз на коленях к гостю и обнял его ноги. — Скажите, чего не хватает в этом кушанье, что оно вам не по вкусу! Не дайте умереть человеку из-за куска мяса и горсти муки!

— Это тебе мало поможет, милый мой Нос, — со смехом отвечал иностранец, — я уже вчера подумал, что ты не сможешь приготовить это кушанье так, как мой повар. Знай, что не хватает травки, которая в этой стране совсем неизвестна, травки «кушай на здоровье». Без нее паштет остается без приправы, и твой государь никогда не будет есть его так, как я.

Тогда повелитель Франкистана пришел в неистовое бешенство.

— А все-таки я буду есть его! — воскликнул он сверкая глазами. — Клянусь своей царской честью, или я завтра покажу вам паштет, какой вы желаете, или голову этого молодчика, воткнутую на воротах моего дворца! Ступай, собака, я еще раз даю тебе двадцать четыре часа времени!

Так кричал герцог, а карлик плача опять пошел к себе в комнатку и стал жаловаться гусыне на свою судьбу и на то, что ему придется умереть, так как он никогда не слыхал об этой траве.

— Если только это, — сказала гусыня, — то я, пожалуй, могу помочь тебе; ведь мой отец научил меня узнавать все травы. Правда, в другое время ты, может быть, не избежал бы смерти, но, к счастью, как раз новолуние, а в это время та травка цветет. Но скажи, есть ли вблизи дворца старые каштановые деревья?

— Да! — с облегченным сердцем отвечал Нос. — У озера, в двухстах шагах от дома, стоит целая группа, но зачем они?

— Эта травка цветет только в тени старых каштанов, — сказала Мими. — Поэтому не станем терять времени и будем искать то, что тебе нужно. Возьми меня к себе на руки, а снаружи спусти на землю; я тебе помогу искать.

Он сделал так, как она сказала, и пошел с ней к воротам дворца. Но там караульный протянул свое оружие и сказал:

— Добрый мой Нос, твое дело плохо — тебе нельзя выходить из дому. Я имею на это строжаишии приказ.

— Но в сад я ведь могу, наверно, пойти? — возразил карлик. — Будь так добр, пошли одного из своих товарищей к смотрителю дворца и спроси, нельзя ли мне пойти в сад поискать трав.

Караульный сделал так, и позволение было дано; ведь в саду были высокие стены и о бегстве из него нельзя было и думать. Когда же Нос с Мими вышли на свободу, он бережно спустил ее на землю, и она быстро пошла впереди его к озеру, где стояли каштаны. Он следовал за ней с трепещущим сердцем, потому что это была ведь его последняя, единственная надежда. Если она не найдет травки, он твердо решился скорее броситься в озеро, чем дать себя обезглавить. Но гусыня искала напрасно: она ходила под всеми каштанами, переворачивала клювом каждую травку — ничего не показывалось. От жалости и страха Нос заплакал, потому что вечер становился уже темным и узнавать окружающие предметы было труднее.

Тогда взоры карлика упали за озеро, и вдруг он воскликнул:

— Смотри, смотри, там за озером стоит еще одно большое старое дерево! Пойдем туда и поищем, может быть, там цветет мое счастье!

Гусыня вспорхнула и полетела вперед, а карлик так быстро побежал за ней, как только могли его маленькие ноги. Каштановое дерево бросало большую тень, кругом было темно и почти ничего уже нельзя было узнать, но вдруг гусыня остановилась, захлопала от радости крыльями, потом быстро залезла головой в высокую траву, что-то сорвала, что-то грациозно подала клювом изумленному Носу и сказала:

— Это та самая травка, и здесь ее растет множество, так что у тебя никогда не может быть недостатка в ней.

Карлик задумчиво стал рассматривать траву. От нее полился на него приятный аромат, который невольно напомнил ему сцену его превращения. Стебель и листья были синевато-зелеными, и на них был ярко-красный цветок с желтой каемкой.

— Хвала Богу! — воскликнул он наконец. — Какое чудо! Знаешь, мне кажется, эта та самая трава, которая из белки превратила меня в этот мерзкий вид. Не попробовать ли мне?

— Нет еще, — попросила гусыня. — Возьми с собой горсть этой травы, пойдем в твою комнату и захватим поскорее твои деньги и прочее, что у тебя есть, а потом испытаем силу травы.

Они так и сделали и пошли назад в его комнату. От ожидания сердце карлика сильно забилось. Завязав в узел пятьдесят или шестьдесят накопленных червонцев вместе с несколькими платьями и башмаками, он засунул свой нос глубоко в траву и, сказав: «Если будет угодно Богу, я избавлюсь от этого бремени», потянул в себя ее аромат.

Тогда все его члены стали вытягиваться и затрещали. Он чувствовал, как его голова поднималась из плеч. Он скосил глаза вниз, на свой нос, и увидел, что нос становится все меньше и меньше. Его спина и грудь стали выравниваться, а ноги сделались длиннее.

Гусыня с изумлением смотрела на все это.

— Ба! Какой ты большой, какой ты красивый! — воскликнула она. — Слава Богу, у тебя уже ничего нет от всего того, чем ты был прежде!

Якоб очень обрадовался, сложил руки и стал молиться. Но радость не заставила его забыть, какой благодарностью он обязан гусыне Мими. Хотя сердце влекло его к родителям, однако из благодарности он подавил это желание и сказал:

— Кого другого мне благодарить за свое избавление, как не тебя? Без тебя я никогда не нашел бы этой травы, так что должен был бы вечно оставаться в том виде или, может быть, даже умереть под топором палача! Хорошо. Я вознагражу тебя за это. Я отвезу тебя к твоему отцу. Он, такой опытный во всяком волшебстве, легко сможет расколдовать тебя.

Гусыня залилась радостными слезами и приняла его предложение. Якоб счастливо и никем не узнанным вышел с гусыней из дворца и отправился в путь к морскому берегу, к родине Мими.

Что мне рассказывать дальше? Что они счастливо совершили свое путешествие; что Веттербок расколдовал свою дочь и отпустил Якоба, осыпав его подарками; что Якоб вернулся в свой родной город, и его родители с радостью узнали в красивом молодом человеке своего пропавшего сына; что на подарки, принесенные от Веттербока, Якоб купил себе прекрасную лавку и стал богат и счастлив?

Еще я скажу только то, что после удаления Якоба из дворца герцога поднялась большая суматоха, потому что его нигде не могли найти, когда на другой день герцог захотел исполнить свою клятву и велел отрубить карлику голову, если он не нашел трав. Государь же утверждал, что герцог тайно дал ему убежать, чтобы не лишиться своего лучшего повара, и обвинял герцога в вероломстве. А из-за этого между обоими государями возникла большая война, которая хорошо известна в истории под именем «войны из-за травки». Было дано много сражений, но наконец все-таки был заключен мир, и этот мир у нас называют «миром паштетов», потому что на торжестве примирения повар государя приготовил царя паштетов, Сюзерен, который герцог ел с большим аппетитом.

Так малейшие причины часто приводят к неожиданным великим последствиям, и вот, господин, история карлика Носа.

Так рассказывал раб из Франкистана. Когда он кончил, шейх Али Бану велел подать ему и другим рабам фруктов, чтобы освежиться. Пока они ели, он беседовал со своими друзьями. А молодые люди, которых ввел старик, стали расхваливать шейха, его дом и его все распоряжения.

— Право, — сказал молодой писатель, — нет приятнее времяпрепровождения, как слушать рассказы. Я мог бы по целым дням сидеть так, поджав ноги, опершись рукой на подушку, положив лоб на руку и, если на то пошло, с большим кальяном шейха в руке, и слушать рассказы — приблизительно так я представляю себе жизнь в садах Мухаммеда.

— Пока вы молоды и можете работать, — сказал старик, — такое ленивое желание у вас не может быть серьезным. Но я согласен с вами, что есть особая прелесть слушать рассказы о чем-нибудь. Как ни стар я, а мне теперь идет семьдесят седьмой год, сколько уж ни слушал я за свою жизнь, и все-таки не упускаю случая, когда на углу сидит рассказчик повестей и около него большой круг слушателей, тоже подсесть и послушать. Ведь рассказываемые происшествия видишь, как во сне, живешь с этими людьми, с этими чудесными духами, с феями и подобными им существами, которые нам не всегда встречаются, и после, когда бываешь один, имеешь материал, чтобы все повторить себе, как путник, который едет по пустыне с хорошим запасом.

— Я никогда так не размышлял о том, в чем, собственно, заключается прелесть таких рассказов, — сказал другой из молодых людей. — Но со мной бывает то же, что с вами. Еще в детстве меня могли рассказом заставить замолчать, если я капризничал. Сначала для меня было безразлично, о чем шла речь, только бы рассказывали, только бы что-нибудь происходило. Сколько раз я не уставая слушал те басни, которые выдумали мудрые люди и в которые они вложили зерно своей мудрости: о лисице и глупом вороне, о лисице и волке, много дюжин рассказов о льве и других животных. Когда я сделался старше и стал больше вращаться среди людей, эти короткие рассказы меня уже не удовлетворяли; они должны были быть уже длиннее, должны были говорить о людях и их удивительных приключениях.

— Да, я еще хорошо помню это время, — прервал его один из его друзей. — Это ты внушил нам влечение ко всякого рода рассказам. Один из ваших рабов знал столько рассказов, сколько говорит погонщик верблюдов из Мекки в Медину. Окончив свою работу, он должен был садиться к нам на лужайку перед домом, и там мы упрашивали его, до тех пор пока он не начинал рассказывать, и это продолжалось дальше и дальше, пока не наступала ночь.

— И не раскрывалось ли нам, — сказал писатель, — не раскрывалось ли нам тогда новое, неизвестное царство, страна духов и фей, со всеми чудесами растительного мира, с богатыми дворцами из смарагдов и рубинов, населенная исполинскими рабами, которые являются, когда повернешь кольцо, потрешь чудесную лампу или произнесешь слово Сулеймана, и приносят в золотых чашах роскошные кушанья? Мы невольно чувствовали себя перенесенными в эту страну, мы совершали с Синдбадом его чудесные путешествия, гуляли по вечерам с Гаруном аль-Рашидом, мудрым повелителем правоверных, знали его визиря Джафара так хорошо, как самих себя, — словом, мы жили в тех рассказах, как ночью живешь во сне, и для нас не было времени дня прекраснее того вечера, когда мы собирались на лужайке и старый раб рассказывал нам. Скажи нам, старик, в чем же, собственно, причина, что в то время мы так охотно слушали рассказы, что и теперь для нас нет более приятного развлечения?

Начавшееся в комнате движение и призыв к вниманию, произнесенный надсмотрщиком рабов, помешали старику отвечать. Молодые люди не знали, радоваться ли им, что они могут слушать новый рассказ, или быть недовольными, что прерван их занимательный разговор со стариком. Но уже поднялся второй раб и начал…