Сказка Андерсена «Дорожный товарищ»: Страница 2

Иван уже вышел из леса, как вдруг позади его раздался звучный мужской голос:

— Эй, товарищ, куда путь держишь?

— Куда глаза глядят! — сказал Иван. — У меня нет ни отца, ни матери, я круглый сирота, но Бог не оставит меня!

— Я тоже иду по белу свету, куда глаза глядят, — сказал незнакомец: — так будем товарищами!

— Ладно! — сказал Иван, и они пошли вместе.

Скоро они очень полюбились друг другу: оба они были славные люди. Но Иван заметил, что незнакомец был гораздо умнее его, обошёл чуть не весь свет и умел порассказать обо всём.

Солнце стояло уже высоко, когда они присели под большим деревом закусить. В то же самое время к ним подошла старая-старая бабушка, вся сгорбленная и с клюкой в руках; за спиной у неё была вязанка хвороста, а из высоко подоткнутого передника торчали три больших пучка папоротника и веток ивы. Когда старуха поравнялась с Иваном и его товарищем, она вдруг поскользнулась, упала и громко вскрикнула: бедняга сломала себе ногу.

Иван сейчас же предложил товарищу отнести старуху домой, но незнакомец открыл свою котомку, вынул оттуда баночку и сказал старухе, что у него есть такая мазь, которая сразу вылечит её, и она пойдёт домой, как ни в чём ни бывало. Но за это она должна подарить ему те три пучка, которые у неё в переднике!

— Плата хорошая! — сказала старуха и как-то странно покачала головой. Ей не хотелось расстаться со своими вениками, но и лежать со сломаною ногой было тоже неприятно, и вот, она отдала ему веники, а он сейчас же помазал ей ногу мазью; раз, два — и старушка вскочила и зашагала живее прежнего. Вот так мазь была! Такой не достанешь в аптеке!

— На что тебе эти веники? — спросил Иван у товарища.

— А чем не букеты? — сказал тот. — Они мне очень понравились: я, ведь, чудак!

Потом они прошли ещё добрый конец дороги.

— Смотри, как заволакивает! — сказал Иван, указывая перед собою пальцем. — Вот так облака!

— Нет, — сказал его товарищ, — это не облака, а горы, чу́дные, высокие горы, по которым можно добраться до самых облаков. Ах, как там хорошо! Завтра мы будем уже далеко-далеко!

Горы были совсем не так близко, как казалось; Иван с товарищем шли ещё целый день, прежде чем добрались до того места, где начинались тёмные леса, взбиравшиеся чуть не к самому небу, и лежали каменные громады величиной с город; подняться на горы было не шуткой и потому Иван с товарищем зашли отдохнуть и собраться с силами в гостиницу, приютившуюся внизу.

В нижнем этаже, в пивной, собралось много народа: там давалось кукольное представление; хозяин марионеток поставил свой маленький театр посреди комнаты, а народ уселся перед ним полукругом, чтобы полюбоваться представлением. Впереди всех, на самом лучшем месте, уселся старый толстый мясник, с большущим бульдогом. У! как свирепо глядел бульдог! Он тоже уселся на полу и таращился на представление.

Представление началось и шло прекрасно: на бархатном троне восседали король с королевой, с золотыми коронами на головах и в платьях с длинными-длинными шлейфами, — средства их позволяли такую роскошь. У всех входов стояли чудеснейшие деревянные куклы со стекляными глазами и большими усами и распахивали двери, чтобы проветрить комнаты. Словом, представление было чудесное и совсем не печальное; но вот, королева встала и только что прошла несколько шагов, как Бог знает, что сделалось с бульдогом: хозяин не держал его, он вскочил прямо на сцену, схватил королеву зубами за тоненькую талию и — крак! перекусил её пополам. Вот был ужас!

Бедный хозяин марионеток ужасно перепугался и огорчился за бедную королеву; это была самая красивая из всех его кукол, и вдруг гадкий бульдог откусил ей голову! Но вот, народ разошёлся, и товарищ Ивана сказал, что починит королеву, вынул баночку с тою же мазью, которой мазал сломанную ногу старухи, и помазал куклу; кукла сейчас же опять стала целёхонька и вдобавок начала сама двигать всеми членами, так что её больше не нужно было дергать за верёвочки; выходило, что кукла была совсем как живая, только говорить не могла. Хозяин марионеток остался этим очень доволен: теперь ему не нужно было управлять королевой, она могла танцевать сама, не то, что другие куклы!

Ночью, когда все люди в гостинице полегли спать, кто-то вдруг завздыхал так глубоко и протяжно, что все повставали посмотреть, что и с кем случилось, а хозяин марионеток подошёл к своему маленькому театру, — вздохи слышались оттуда. Все деревянные куклы: и король, и телохранители лежали вперемежку, глубоко вздыхали и таращили свои стекляные глаза; им тоже хотелось, чтобы их помазали, как королеву, — тогда бы и они могли двигаться сами! Королева же встала на колени и протянула свою золотую корону, как бы говоря: «Возьмите её, только помажьте моего супруга и моих придворных!» Бедняга хозяин не мог удержаться от слёз, так ему жаль стало своих кукол, пошёл к товарищу Ивана и пообещал отдать ему все деньги, которые соберёт за вечернее представление, если тот помажет четыре-пять лучших из его кукол. Товарищ Ивана сказал, что денег не возьмёт, но требует у хозяина большую саблю, которая висела у него сбоку; получив её, он помазал пять кукол, которые сейчас же заплясали, да так чудесно, что, глядя на них, заплясали и все живые, настоящие девушки, заплясали и кучер, и кухарка, и лакеи, и горничные, все гости и даже кочерга со щипцами; ну, да эти-то двое растянулись с первого же прыжка. Да, весёлая выдалась ночка!

На следующее утро Иван и его товарищ ушли из гостиницы, взобрались на высокие горы и вступили в необозримые сосновые леса. Путники поднялись, наконец, так высоко, что колокольни внизу казались им какими-то красненькими ягодками в зелени, и, куда ни оглянись, видно было на несколько миль кругом. Такой красоты Иван ещё не видывал; тёплое солнышко ярко светило с голубого прозрачного неба, в горах раздавались звуки охотничьих рогов, Божий мир был так чу́дно хорош, что у Ивана выступили от радости на глазах слёзы, и он не мог не воскликнуть:

— Боже ты мой! Как бы я расцеловал Тебя за то, что Ты такой добрый и создал для нас весь этот чудесный мир!

Товарищ Ивана тоже стоял с скрещёнными на груди руками и смотрел на леса и города, освещённые солнышком. В эту минуту над головами их раздалось чудесное пение; они подняли головы — в воздухе плыл большой, прекрасный белый лебедь и пел, как не петь ни одной птице; но голос его звучал всё слабее и слабее, он склонил голову и тихо-тихо опустился на землю; прекрасная птица лежала у ног Ивана и его товарища мёртвой!

— Какие чу́дные крылья! — сказал товарищ Ивана. — Они могут нам пригодиться! Видишь, хорошо, что я взял с собой саблю!

И он одним ударом отрубил у мёртвого лебедя оба крыла.

Потом они прошли ещё много-много миль и, наконец, увидели перед собой большой город с сотнями башен, которые блестели на солнце, как серебряные; в середине города стоял великолепный мраморный дворец с крышей из червонного золота; тут жил король.

Иван с товарищем не хотели сейчас же идти осматривать город, а остановились на одном постоялом дворе, чтобы немножко пообчиститься с дороги и принарядиться, прежде чем показаться на улицах. Хозяин постоялого двора рассказал им, что король человек очень добрый и никогда не сделает людям ничего худого, но что дочь у него злая-презлая. Конечно, она первая красавица в свете, но что толку, если она при этом злая ведьма, из-за которой погибло столько прекрасных принцев. Дело в том, что всякому: и принцу, и нищему — было позволено свататься за неё; жених должен был только отгадать три вещи, о которых принцесса задумывала; отгадай он — она вышла бы за него замуж, и он стал бы, по смерти её отца, королём над всею страной; нет — и ему грозила смертная казнь. Вот какая гадкая была красавица-принцесса! Старик-король, отец её очень грустил об этом, но не мог ничего с ней поделать и раз навсегда отказался иметь дело с её женихами, — пусть-де она ведается с ними сама, как знает. И вот, являлся жених за женихом, их заставляли отгадывать и за неудачу казнили, — пусть не суются; ведь, их предупреждали заранее!

Старик-король, однако, так грустил об этом, что раз в год по целому дню простаивал в церкви на коленях, да ещё со всеми своими солдатами, моля Бога о том, чтобы принцесса стала добрее, но она и знать ничего не хотела. Старухи, любившие выпить, окрашивали водку в чёрный цвет, — чем иначе могли они выразить свою печаль?