Сказка Андерсена «Дева льдов»: Бабетта

Кто первый стрелок в кантоне Валлис? Спроси у серн, они знают. «Берегись Руди!» сказали бы они. А кто первый красавец? «Руди!» сказали бы девушки, но они не говорили: «Берегись Руди!» Не говорили этого и степенные матушки: он кланялся им так же приветливо, как и молоденьким дочкам. Да, красивый он был парень! Смелый, весёлый, смуглый, с белыми, блестящими зубами и чёрными, как уголь, сверкающими глазами. И всего-то ему было двадцать лет! Он не боялся купаться в холодной воде, плавал, как рыба, карабкался по горам, как никто, лепился к отвесным скалам не хуже улитки, — мускулами и жилами он похвалиться мог. Прыгать он тоже умел; первым его учителем был, ведь, кот, а потом серны. Лучшим, надёжнейшим проводником тоже считался Руди, и этим занятием он мог бы составить себе целое состояние. Бондарным же ремеслом, которому также научил его дядя, он не занимался: его страстью была охота за сернами, но и это занятие приносило доходы. Руди считался поэтому «хорошею партией» для любой девушки; только бы он не занёсся слишком высоко! Отличался он и в танцах, да так, что о красавце-танцоре бредили и во сне, и наяву все девушки.

— А меня он поцеловал во время танцев! — сказала дочка школьного учителя Аннета своей лучшей подруге. Такие вещи трудно, ведь, хранить про себя: они так вот сами и бегут с языка, как песок из дырявого мешка! Скоро все узнали, что скромник Руди целуется в танцах, а он хоть и поцеловал, да не ту, которую ему больше всего хотелось.

— Ишь его! — сказал один старый охотник. — Он поцеловал Аннету! Начал с буквы А и верно перецелует всю азбуку!

Один поцелуй в танцах — вот и всё; больше болтать о Руди было нечего. Но он хоть и поцеловал Аннету, а сердце его было занято не ею.

Возле города Бэ, в тени ореховых деревьев, на берегу быстрого горного потока, жил богатый мельник. Занимал он большой дом, в три этажа, с маленькими башенками, обшитый тёсом и крытый жестяными листами, так и горевшими при солнечном и лунном свете. На самой большой башне флюгером служило яблоко, пронзённое блестящею стрелою — в память о выстреле Вильгельма Телля. Мельница тоже смотрела такою нарядною и красивою, что так и просилась на картинку или в описание. Но дочку мельника нельзя было ни нарисовать, ни описать! Так по крайней мере сказал бы Руди, и всё-таки образ её был нарисован в его сердце. Глазки её зажгли в нём целое пламя, и вспыхнуло оно вдруг, внезапно, как вспыхивает и всякий пожар. Удивительнее же всего было то, что сама-то дочка мельника, красотка Бабетта, и не подозревала о пожаре, который зажгла: дай Бог, чтобы она обменялась с Руди парой слов!

Мельник был богат, и потому Бабетта сидела очень высоко! Но нет такой высоты, на которую бы нельзя было взобраться — думалось Руди. Надо карабкаться, да не думать о том, что упадёшь, и не упадёшь! Этою мудростью он запасся ещё в доме у дедушки.

И вот Руди понадобилось побывать в Бэ, а туда было не близко — целое путешествие! Железной дороги в то время ещё не существовало. От Ронского глетчера до подножия Симплонской горы, между многочисленными и разнообразными горными высотами, тянется широкая Валлийская долина; по ней несётся могучая река Рона, которая часто выходит из берегов и катит свои волны по полям и дорогам, разрушая на своём пути всё. Между городами Сионом и С. Морисом, долина делает изгиб и близ самого С. Мориса становится до того узкою, что на ней только и остаётся место для русла реки, да для узкой проезжей дороги. Ветхая сторожевая башня кантона Валлис, который здесь оканчивается, стоит на горном склоне и смотрит через каменный мост на таможню, что на другом берегу. Там уже начинается кантон Во, и ближайший город тут — Бэ. Тут путник вступает в роскошную плодородную область; идёшь точно по саду, усаженному каштанами и ореховыми деревьями; там и сям подымаются кипарисы и гранатовые деревья; здесь совсем юг, словно попал в Италию.

Руди добрался до Бэ, уладил свои дела, потом стал разгуливать по городу, присматриваясь к людям, но увы! ему не встретился даже ни один работник с мельницы, не то что сама Бабетта. Не того он ожидал!

Свечерело, воздух был напоен благоуханием тмина и липового цвета; на поросшие зелёными лесами горы была как будто наброшена сияющая голубоватая дымка; стояла тишина, но не сонная или мёртвая, нет! Вся природа как будто притаила дыхание, притихла, словно позируя перед голубым небесным сводом, на котором должна была появиться её фотография. Там и сям среди деревьев и по зелёному полю возвышались столбы, поддерживавшие телеграфную проволоку, проведённую через эту тихую долину. К одному из этих столбов прислонился какой-то предмет, до того неподвижный, что его можно было принять за обрубок дерева, но это был Руди. Он стоял, не шевелясь, притаив дыхание, как и всё окружающее. Он не спал и подавно не умер, но, как по телеграфной проволоке часто пробегают известия о великих мировых событиях, или о жизненных моментах, полных значения для какого-нибудь отдельного человека, а самая проволока не выдаёт этого ни малейшим колебанием, так и в мозгу Руди проносились мысли, мощные, всепоглощающие мысли о счастье всей его жизни, ставшие отныне его постоянными мыслями, сам же он оставался неподвижным. Глаза его были прикованы к одной точке, к огоньку, мелькавшему между листвою деревьев; он горел в светёлке мельниковой дочки. Глядя на неподвижного Руди, можно было подумать, что он прицеливается в серну, но он сам в эту минуту был серною; серна тоже стоит иногда на одном месте, будто изваянная из скалы, и вдруг, внезапно, услыхав шум от скатившего камня, делает прыжок и мчится прочь. То же было и с Руди, но его заставила встрепенуться мысль.

«Никогда не надо падать духом!» сказал он самому себе. «Надо прямо отправиться на мельницу! Поздороваться с мельником и Бабеттою! Не упадёшь, если сам о том не думаешь! Должна же Бабетта увидать меня, раз я буду её мужем!»

И Руди засмеялся, ободрился и пошёл на мельницу; он знал, чего хотел, а хотел он жениться на Бабетте.

Желтоватая вода шумно бежала по своему руслу; к ней свесились ветвями ивы и липы; Руди прошёл по тропинке, но как и тот добрый молодец, о котором поётся в детской песенке:

И тут тоже на лестнице стояла кошка, изгибала спинку и мяукала, но Руди не до неё было, и он постучал в дверь. Никто не отозвался, никто не отпёр. «Мяу!» сказала кошка. Будь Руди маленьким, он бы понял её речь: «никого нет дома!», а вот теперь ему пришлось идти справляться о хозяевах на мельницу. Там ему сказали, что хозяин уехал в город Интерлакен, — «inter lacus», Междуозёрный, как объяснял школьный учитель, учёный отец Аннеты. Так вот туда-то и отправились мельник с Бабеттою: сегодня там начинается праздник, большое состязание стрелков, и будет длиться целую неделю. На этот праздник стекаются люди из всех немецких кантонов.

Бедняга Руди! Невовремя попал он в Бэ. Приходилось ему повернуть обратно; так он и сделал — направился мимо городков С. Морис и Сион к родной долине, родным горам, но духом не пал. На следующее утро солнце только ещё встало, а уж расположение его духа давно было в зените; оно, впрочем, никогда и не закатывалось. «Бабетта в Интерлакене, в нескольких днях ходьбы отсюда!» сказал он сам себе. «Далеко, если идти по проторенной дороге, но куда ближе, если пуститься напрямик через горы, а это и есть настоящая дорога для охотника за сернами. Да она и знакома мне, я уже ходил по ней: там за горами моя старая родина, там я жил ребёнком у дедушки!.. Так в Интерлакене праздник стрелков! Ну, я хочу получить первый приз, хочу быть там первым, как и в сердце Бабетты, когда познакомлюсь с нею!»

С лёгонькой котомкой за плечами, в которой лежало его праздничное платье, с ружьём и охотничьею сумкою, пустился Руди по горам, самою короткою дорогой. И всё же путь ему предстоял неблизкий! Но праздник, ведь, только что начался и продлится ещё больше недели, а всё это время, как сказали Руди рабочие, мельник с дочкой останутся у своих родственников в Интерлакене. Руди и пошёл через Гемми, намереваясь спуститься в Гриндельвальдскую долину.

Весело, бодро шагал он, впивая в себя свежий, лёгкий, живительный горный воздух. Долина опускалась всё глубже и глубже, горизонт всё расширялся; вот уже стали попадаться снежные вершины, и скоро он вступил в область снегов. Руди был знаком тут каждый уступ, каждая вершина; он направился прямо к Шрекгорну, высоко подымавшему к небу свой словно обсыпанный мукой каменный перст.

Наконец, Руди перешёл хребет. Зелёные пастбища спускались к его родимой долине; воздух был лёгок, на душе у него тоже было легко; гора и долина были убраны цветами и зеленью; сердце Руди билось от переполнявшего его чувства юношеской радости. «Старость никогда не придёт, смерть тоже! Жить, царствовать, наслаждаться!» Руди чувствовал себя свободным, лёгким, как птица! Ласточки сновали над ним, щебеча, как и во времена его детства: «Вы и мы! Мы и вы!» Всё в природе было полно жизни и радостного движения.

Внизу расстилался бархатисто-зелёный луг, с разбросанными по нему тёмными деревянными домиками; река шумела и гудела. Руди смотрел на глетчер, на его зеленоватые хрустальные края, выделявшиеся на грязном снегу, на глубокие трещины, смотрел на верхний и на нижний глетчер. До слуха его доносился звон церковных колоколов, точно приветствовавших его возвращение на старую родину. Сердце Руди забилось сильнее, расширилось и переполнилось воспоминаниями до того, что Бабетта на минуту совсем исчезла в нём.

Он опять шёл тою же дорогою, на которой стаивал, бывало, мальчиком вместе с другими ребятишками и продавал резные деревянные домики. Вон там, за соснами виднеется ещё домик его дедушки; в нём живут теперь чужие. Ребятишки сбежались на дорогу, желая продать ему что-нибудь; один мальчуган протянул ему альпийскую розу, и Руди взял её, как добрый знак, подумав при этом о Бабетте. Скоро он перешёл мост, переброшенный через слившиеся вместе два рукава Лючины; лиственные деревья попадались всё чаще, ореховые были уже так высоки и густы, что давали тень. И вот, наконец, Руди увидал развевающийся флаг: белый крест на красном поле, флаг швейцарцев и датчан. Перед ним лежал Интерлакен.

Красивее городка и быть не могло, как казалось Руди. В самом деле, Швейцарский городок смотрел в своём праздничном наряде так приветливо, не то что другие провинциальные города, с кучей громоздких каменных домов, тяжёлые, неприветливые, надменные! Нет, тут деревянные домики как будто сами сбежали с горы в зелёную долину, к ясной, быстрой реке, и расположились в неправильный ряд, чтобы наскоро образовать улицу, да какую ещё! Лучшую, прекраснейшую улицу в свете! Как она выросла с тех пор, как Руди видел её в последний раз! Право, она как будто образовалась из всех тех хорошеньких деревянных домиков, которые вырезывал когда-то его дедушка и которыми был набит старый шкаф; только домики успели с тех пор подрасти, как и старые каштаны. Каждый домик был «гостиницей»; окна и балконы были изукрашены резьбой, крыши выдавались вперёд. Домики смотрели такими чистенькими, нарядными; перед каждым красовался цветник, обращённый к широкой, вымощенной камнями проезжей дороге. Дома шли вдоль всей дороги, но лишь по одной стороне, а то бы закрылся вид на зелёный луг, на котором паслись коровы с колокольчиками на шее, звучавшими как и на горных альпийских пастбищах. Луг был окаймлён высокими горами, которые в самой середине вдруг расступались и открывали вид на сияющую снежную вершину Юнгфрау, первой красавицы Швейцарии.

Какое сборище разодетых иностранных господ и дам, какое смешение поселян из разных кантонов! На украшенных венками шляпах стрелков красовались номера, чтобы каждый знал свою очередь. Музыка, пение, звуки шарманок и духовых инструментов, крик и гам! Все дома и мосты были убраны щитами со стихотворными надписями и эмблемами; всюду развевались флаги и значки, раздавался выстрел за выстрелом!.. Это было для Руди лучшею музыкою, и в эту минуту он совсем забыл про Бабетту, ради которой явился сюда.

Стрелки толпились около тира; Руди тоже был в их числе и оказался самым счастливым; он без промаху попадал в самую середину мишени.

— Кто этот чужой молодец? — спрашивали все. — Он говорит по-французски, как говорят в кантоне Валлис, но хорошо объясняется и по-нашему, по-немецки! — говорили некоторые.

— Он жил ребёнком в окрестностях Гриндельвальда! — сказал кто-то.

Да, жизнь била в молодце ключом; глаза его блестели, глаз и рука были тверды, и он не давал промаха! Счастье придаёт смелости, а Руди и без того был смел. Скоро вокруг него образовался целый кружок друзей, его чествовали, хвалили, и Бабетта почти совсем вылетела у него из головы. Вдруг, на плечо его легла тяжёлая рука, и грубый голос спросил по-французски:

— Вы из кантона Валлис?

Руди обернулся и увидал перед собою красное, довольное лицо толстого богача мельника из Бэ. Он совсем закрывал своею широкою массивною фигурою тоненькую, миловидную Бабетту; скоро, однако, её блестящие, тёмные глазки выглянули из-за его спины. Толстый мельник был польщён, что лучшим стрелком, героем праздника, оказывался его земляк. Руди в самом деле был счастливцем: те, ради кого он явился сюда, и кого в эту минуту почти позабыл, сами шли ему навстречу.

Случись двум землякам встретиться на чужбине, они сейчас узнают друг друга, сейчас разговорятся. Руди был здесь на празднике первым, благодаря своей меткой стрельбе, а мельник был первым у себя в Бэ, благодаря своим денежкам и хорошей мельнице, и вот они теперь пожали друг другу руки, чего никогда не делали прежде. Бабетта тоже доверчиво протянула Руди ручку, и он так пожал её, так поглядел на девушку, что она вся вспыхнула.

Мельник принялся рассказывать о том, какой длинный путь им привелось сделать, какие большие города они видели. Да, им таки пришлось попутешествовать! И на пароходе-то они плыли, и по железной дороге ехали, и в почтовых дилижансах!

— А я шёл кратчайшею дорогою! — сказал Руди. — Я перешёл через горы; высоконько это, но всё-таки взобраться можно!

— Да и сломать себе шею! — сказал мельник. — И вы таки сломите её себе со своею отвагой!

— Не думай, что упадёшь, и не упадёшь никогда! — ответил Руди.

Родственники мельника, у которых гостили он и Бабетта в Интерлакене, пригласили Руди зайти к ним, — он, ведь, был земляком их родственников. Приглашение это было для Руди как раз кстати; счастье благоприятствовало ему, как и всегда тому, кто надеется на самого себя, памятуя, что «Господь Бог даёт нам орехи, да не раскалывает их для нас!»

И вот Руди сидел, в семейном кружке, у родственников мельника; все стали пить за здоровье первого стрелка, и Бабетта тоже чокнулась с Руди, а он горячо поблагодарил за тост.

Вечером все отправились гулять по красивой дороге, окаймлённой старыми ореховыми деревьями, мимо разукрашенных гостиниц. Но тут была такая давка и толкотня, что Руди пришлось предложить Бабетте руку. Он говорил ей, что ужасно рад встрече с земляками из кантона Во; кантоны Во и Валлис, ведь, соседи! И он высказал свою радость так искренно, что Бабетта сочла долгом пожать ему за это руку. Так они шли рука об руку и болтали, точно старые знакомые. А презанимательная была эта миленькая красоточка Бабетта! Она вышучивала смешные и эксцентричные одеяния и манеры барынь-иностранок, и Руди находил, что всё это выходило у неё премило! Она, ведь, только шутила, а вовсе не имела в виду надсмехаться над людьми, — они могли быть очень и очень почтенными и даже милыми и любезными барынями! Бабетта хорошо это знала, у неё самой была крестная мать, такая же знатная дама, англичанка. Восемнадцать лет тому назад, когда Бабетту крестили, дама эта жила в Бэ; она-то и подарила крестнице дорогую булавку, которую теперь Бабетта носила на груди. Крестная мать писала им два раза, а нынешний год они должны были опять свидеться с нею в Интерлакене, куда она собиралась приехать с двумя своими дочерьми, старыми девами, — им, ведь, уж было под тридцать, а самой Бабетте всего восемнадцать!

Хорошенький ротик всё время был в движении, но всё, что болтала Бабетта, казалось Руди необыкновенно важным, и он в свою очередь рассказал ей всё, что было нужно: рассказал, как часто бывал в Бэ, как знакома ему мельница, как часто он любовался на Бабетту — хотя она-то, вероятно, и не замечала его. Рассказал он и о своём последнем посещении мельницы, куда пришёл с такими намерениями, которых не смел теперь и высказать, но не застал дома ни её, ни отца её и узнал, что они уехали далеко, далеко! Не так однако же далеко, чтобы нельзя было перелезть через стену, преграждавшую путь!

Да, он сказал ей всё это и даже ещё больше — сказал, что любит её, и что явился сюда… только ради неё, а вовсе не ради состязания!

Бабетта совсем притихла: уж очень много, пожалуй, даже слишком много доверил он ей зараз!

Пока они гуляли, солнце село за высокие горы, но Юнгфрау ещё сияла в огненном венце, окружённая тёмно-зелёною рамкою соседних лесов. Толпы людей безмолвно любовались величавою картиною; Руди с Бабеттой тоже засмотрелись.

— Нигде в свете не может быть лучше! — сказала Бабетта.

— Нигде! — отозвался Руди и взглянул на Бабетту. — Завтра я должен отправиться домой! — прибавил он немного спустя.

— Навести нас в Бэ! — прошептала Бабетта. — Отец будет очень доволен!