Роман Вальтера Скотта «Айвенго»: Глава 36

Я не мошенник. Все живут притворством.
Благодаря притворству нищий жив,
А у придворного есть чин и земли.
С притворством воинство и духовенство
Равно знакомы. Все с ним неразлучны;
Ведь в церкви, в лагере и в государстве
Добиться ничего нельзя одной
Правдивостью. На этом мир стоит.

Альберт Мальвуазен, настоятель, или, на языке ордена, прецептор, обители Темплстоу, был родным братом уже известного нам Филиппа Мальвуазена. Подобно своему брату, он был в большой дружбе с Брианом де Буагильбером.

Среди развратных и безнравственных людей, которых немало числилось в ордене Храма, Альберт из Темплстоу по праву занимал одно из первых мест, но, в отличие от смелого Буагильбера, он умел скрывать свои пороки и честолюбивые замыслы под личиной лицемерного благочестия и пылкого фанатизма, к которому в душе питал презрение. Если бы гроссмейстер не приехал так неожиданно, он не нашел бы в Темплстоу никаких упущений. Но даже и теперь, когда его застали врасплох, Альберт Мальвуазен так подобострастно и с таким сокрушением выслушал упреки своего взыскательного начальника и так усердно принялся водворять аскетическое благочестие в своей обители, где еще накануне царила полная распущенность, что Лука Бомануар возымел теперь гораздо более высокое мнение о нравственности местного прецептора, чем в первые дни по приезде.

Но благоприятное мнение гроссмейстера резко изменилось, когда он узнал, что Альберт Мальвуазен принял в стены своей обители пленную еврейку, по всей вероятности находившуюся в любовной связи с одним из братьев ордена. И когда Альберт явился на зов, гроссмейстер встретил его с необычайной суровостью.

— В здешней обители ордена рыцарей святого Храма, — строго сказал Бомануар, — находится женщина еврейского племени, привезенная сюда одним из наших братьев во Христе и водворенная здесь с вашего разрешения, сэр прецептор.

Альберт Мальвуазен был крайне смущен. Злосчастная Ребекка была помещена в одной из самых отдаленных, потайных частей здания. Были приняты всевозможные меры предосторожности, дабы ее присутствие осталось неизвестным. Во взгляде гроссмейстера прецептор прочел гибель и себе и Буагильберу, в случае если он не сумеет предотвратить надвинувшуюся бурю.

— Что же вы молчите? — продолжал гроссмейстер.

— Дозволяется ли мне отвечать? — произнес Мальвуазен тоном глубочайшего смирения, хотя, в сущности, своим вопросом хотел только выиграть время, чтобы собраться с мыслями.

— Говори, я разрешаю, — сказал гроссмейстер. — Отвечай, знаешь ли ты главу нашего святого устава: De commilitonibus Templi in sancta civitate, qui cum miserrimis mulieribus versantur, propter oblectationem carnis?^[1] — Конечно, высокопреподобный отец, — отвечал прецептор. — Как бы я мог достигнуть столь высокой степени в нашем ордене, если бы не знал важнейших статей его устава?

— Еще раз спрашиваю тебя, как могло случиться, что ты позволил осквернить священные стены сей обители, допустив, чтобы один из братьев привез сюда любовницу, да еще колдунью?

— Колдунью? — повторил Альберт Мальвуазен. — Силы небесные да будут с нами!

— Да, да, брат, колдунью, — строго произнес гроссмейстер. — Именно так. Посмеешь ли ты отрицать, что эта Ребекка, дочь подлого ростовщика Исаака из Йорка и ученица гнусной колдуньи Мириам, об этом даже подумать стыдно, в настоящую минуту находится в стенах твоей прецептории?

— Благодаря вашей мудрости, преподобный отец, — сказал прецептор, темная завеса спала с глаз моих. Я никак не мог понять, почему такой доблестный рыцарь, как Бриан де Буагильбер, мог так увлечься прелестями этой женщины. Я принял ее в обитель с той целью, чтобы помешать их дальнейшему сближению, ибо в противном случае наш храбрый и почтенный брат во Христе подвергался опасности впасть в великий грех.

— Стало быть, до сих пор между ними не было ничего такого, что было бы нарушением обетов? — спросил гроссмейстер.

— Как, под нашим кровом! — с ужасом произнес прецептор, осеняя себя крестным знамением. — Сохрани нас, святая Магдалина и десять тысяч праведных дев! Нет! Если я и погрешил, приняв ее в нашу обитель, то лишь потому, что надеялся искоренить безрассудную привязанность нашего брата к этой еврейке. Его страсть к ней казалась мне до того странной и противоестественной, что я мог приписать ее только припадку умопомешательства, и думал, что легче излечить его состраданием, нежели попреками. Но раз ваша высокочтимая мудрость обнаружила, что эта распутная еврейка занимается колдовством, быть может, этим и объясняется его непонятное и безумное увлечение.

— Так и есть! Так и есть! — воскликнул Бомануар. — Вот видишь, брат Конрад, как опасно бывает поддаваться лукавым ухищрениям сатаны. Смотришь на женщину только для того, чтобы усладить свое зрение и полюбоваться тем, что называется ее красотой, а извечный враг, лев рыкающий, и овладевает нами в это время. А какой-нибудь талисман или иное волхвование довершает дело, начатое от праздности и по легкомыслию. Весьма возможно, что в настоящем случае брат Бриан заслуживает скорее жалости, чем строгой кары, более нуждается в поддержке, нежели в наказании лозою, и наши увещания и молитвы отвратят его от этого безумия и вернут заблудшего в ряды братии.

— Было бы достойно сожаления, — сказал Конрад Монт-Фитчет, — если бы орден потерял одного из лучших воинов именно тогда, когда наша святая община особенно нуждается в помощи своих сынов. Бриан де Буагильбер собственноручно уничтожил до трехсот сарацин.

— Кровь этих окаянных псов, — сказал гроссмейстер, — будет угодным и приятным приношением святым и ангелам, которых эти собаки поносили. С благостной помощью святых мы постараемся рассеять чары, в сетях которых запутался наш брат. Он расторгнет узы этой новой Далилы, как древний Самсон разорвал веревки, которыми связали его филистимляне, и опять будет умерщвлять полчища неверных. Что же касается гнусной волшебницы, околдовавшей рыцаря святого Храма, то ее, несомненно, следует предать смертной казни.

— Но английские законы… — начал было прецептор, обрадованный тем, что так удачно отвратил гнев гроссмейстера от себя и Буагильбера, но все же опасаясь, как бы Бомануар не зашел слишком далеко.

— Английские законы, — прервал его гроссмейстер, — дозволяют и предписывают каждому судье чинить суд и расправу в пределах, на которые простирается его правосудие. Всякий барон имеет право задержать, судить и приговорить к казни колдунью, которая была обнаружена в его владениях.

Так неужели же гроссмейстеру ордена храмовников откажут в этом праве в пределах одной из прецепторий его ордена? Нет! Мы будем ее судить и осудим. Колдунья исчезнет с лица земли, и бог простит причиненное ею зло.

Приготовьте большой зал для суда над колдуньей.

Альберт Мальвуазен поклонился и вышел, но, прежде чем распорядиться приготовить зал для суда, он отправился искать Бриана де Буагильбера, чтобы сообщить ему о вероятном исходе дела.

Он застал Бриана в бешенстве от отпора, который он снова только что получил от прекрасной еврейки.

— Какое безрассудство! — воскликнул он. — Какая неблагодарность отвергать человека, который среди потоков крови и пламени рисковал собственной жизнью ради ее спасения! Клянусь богом, Мальвуазен, пока я искал ее, вокруг меня валились и трещали горящие потолки и перекладины.

Я служил мишенью для сотен стрел; они стучали о мой панцирь, точно град об оконные ставни, но, не заботясь о себе, я прикрывал моим щитом ее.

Все это претерпел я ради нее; а теперь эта своенравная девушка меня же упрекает, зачем я не дал ей там погибнуть, и не только не выказывает никакой признательности, но не дает ни малейшей надежды на взаимность.

Словно бес, наградивший ее племя упорством, собрал все свои силы и вселился в нее одну.

— А по-моему, вы оба одержимы дьяволом, — сказал прецептор. — Сколько раз я вам советовал соблюдать осторожность, если не воздержание! Не я ли вам повторял, что на свете многое множество христианских девиц, которые сочтут грехом для себя отказать такому храброму рыцарю le don ctamoureux merci?^[2] Так нет же, вам непременно понадобилось обратить вашу привязанность на эту упрямую и своенравную еврейку! Я начинаю думать, что старый Лука Бомануар прав в своем предположении, что она вас околдовала.

— Лука Бомануар! — воскликнул Буагильбер с укоризной. — Так-то ты соблюдаешь предосторожности, Мальвуазен! Как же ты мог допустить, чтобы этот выживший из ума сумасброд узнал о присутствии Ребекки в прецептории?

— А что же мне было делать? — сказал прецептор. — Я не пренебрегал ни одной мелочью, чтобы сохранить дело в тайне, но кто-то пронюхал и донес, а кто донес, сам черт или кто другой, про то известно только черту. Но я, как умел, постарался выгородить тебя. Ты не пострадаешь. Лишь бы ты отрекся от Ребекки. Тебя жалеют… считают тебя жертвою волхвования; а она колдунья и должна за это понести кару.

— Ну нет, клянусь богом, я этого не допущу! — сказал Буагильбер.

— А я клянусь богом, что так должно быть и так будет! — сказал Мальвуазен. — Ни ты, ни кто другой не в силах ее спасти. Лука Бомануар заранее решил, что казнь еврейки послужит очистительной жертвой за все любовные грехи рыцарей Храма. А тебе известно, какова его власть, и он, конечно, воспользуется ею для осуществления столь премудрого и благочестивого намерения.

— Наши потомки никогда не поверят, чтобы могло существовать такое бессмысленное изуверство! — воскликнул Буагильбер, в волнении расхаживая взад и вперед по комнате.

— Чему они поверят или не поверят, я не знаю, — спокойно сказал Мальвуазен, — но я отлично знаю, что в наше время и духовенство и миряне, по крайности девяносто девять человек на каждую сотню, провозгласят аминь на решение нашего гроссмейстера.

— Знаешь, что я придумал? — сказал Буагильбер. — Ты ведь мне друг, Альберт, помоги мне. Устрой так, чтобы она могла бежать. А я увезу ее куда-нибудь подальше, в безопасное и потаенное место.

— Не могу, если бы и хотел, — возразил прецептор. — Весь дом полон прислужниками гроссмейстера или его приверженцами. Притом, откровенно говоря, я не хотел бы впутываться в эту историю, даже имея надежду выйти сухим из воды. Я уже довольно рисковал для тебя, и мне вовсе нет охоты заслужить понижение в должности или даже потерять место прецептора из-за прекрасных глаз какой-то еврейки. Послушайся моего совета: брось эту погоню за дикими гусями и направь своего сокола на какую-нибудь другую дичь. Подумай, Буагильбер: твое теперешнее положение, твое будущее — все зависит от того места, какое ты занимаешь в ордене. Если ты заупрямишься и не откажешься от своей страсти к этой Ребекке, помни, что ты тем самым дашь право Бомануару исключить тебя из ордена. Бомануар, конечно, не упустит такого случая. Он ревниво охраняет верховный жезл в своей старческой руке и очень хорошо знает, что ты стремишься получить этот жезл.

Он тебя погубит непременно, особенно если ты ему доставишь такой прекрасный предлог, как заступничество за еврейскую колдунью. Лучше уступи ему на этот раз, потому что помешать ты все равно не можешь. Вот когда его жезл перейдет в твои собственные твердые руки, тогда можешь сколько угодно ласкать иудейских девиц или сжигать их на костре — как тебе заблагорассудится.

— Мальвуазен, — сказал Буагильбер, — какой же ты хладнокровный…

— …друг, — подсказал прецептор, поспешно прерывая его фразу из опасения, чтобы Буагильбер не сказал чего-нибудь похуже. — Да, я хладнокровный друг, а потому и могу подать тебе разумный совет. Еще раз повторяю, что спасти Ребекку невозможно. Еще раз говорю тебе, что ты и себя погубишь вместе с ней. Иди лучше, покайся гроссмейстеру: припади к его ногам и скажи ему…

— Только не к его ногам! Нет, я просто пойду к старому ханже и выскажу…

— Ну хорошо, — продолжал Мальвуазен спокойно, — объяви ему, что ты страстно любишь эту пленную еврейку. Чем больше ты будешь распространяться о своей пламенной страсти, тем скорее он поспешит положить ей конец, казнив твою прелестную чародейку. Между тем, сознавшись в нарушении обетов, не жди уж никакой пощады со стороны братии; тогда тебе придется променять то могущество и высокое положение, на которые ты надеешься в будущем, на судьбу наемного воина, участвующего в мелких столкновениях между Фландрией и Бургундией.

— Ты говоришь правду, Мальвуазен, — сказал Бриан де Буагильбер после минутного размышления. — Я не дам старому изуверу такого сильного оружия против себя. Ребекка не заслужила того, чтобы из-за нее я жертвовал своей честью и будущим. Я отрекусь от нее. Да, я ее предоставлю на волю судьбы, если только…

— Не ставь никаких условий, раз ты уже принял такое разумное решение, — сказал Мальвуазен. — Что такое женщина, как не игрушка, забавляющая нас в часы досуга? Настоящая цель жизни — в удовлетворении честолюбия.

Пускай погибают сотни таких хрупких существ, как эта еврейка, лишь бы ты смело двигался вперед на пути к славе и почестям… Ну, а теперь я покину тебя: не следует, чтобы нас видели за дружеской беседой. Пойду распорядиться, чтобы приготовили зал к предстоящему судилищу.

— Как! — воскликнул Буагильбер. — Так скоро!

— О да, — отвечал прецептор, — суд всегда совершается очень быстро, если судья заранее вынес приговор.

Оставшись один, Буагильбер прошептал:

— Дорого ты обойдешься мне, Ребекка! Но почему я не в силах покинуть тебя, как советует этот бездушный лицемер? Я сделаю еще одно усилие ради твоего спасения. Но берегись! Если ты опять отвергнешь меня, мое мщение будет так же сильно, как и моя любовь. Буагильбер не может жертвовать своей жизнью и честью, если ему платят за это только попреками и презрением.

Прецептор едва успел отдать необходимые приказания, как к нему пришел Конрад Монт-Фитчет и заявил, что гроссмейстер предполагает немедленно судить еврейку по обвинению в колдовстве.

— Это обвинение, несомненно, не соответствует действительности, сказал прецептор. — Мало ли у нас врачей из евреев, и никто не считает их колдунами, хотя они и достигают удивительных успехов в деле исцеления больных.

— Гроссмейстер другого мнения, — сказал Монт-Фитчет. — Вот что, Альберт, я с тобой буду вполне откровенен. Колдунья она или нет, все равно: пусть лучше погибнет какая-то еврейка, чем допустить, чтобы Бриан де Буагильбер погиб для нашего дела или чтобы наш орден был потрясен внутренними раздорами. Ты знаешь, какого он знатного происхождения и как прославился в битвах. Знаешь, с каким почтением относятся к нему многие из братии. Но все это не поможет, если гроссмейстер усмотрит в нем не жертву, а сообщника этой еврейки. Даже если бы она воплощала в себе души всех двенадцати колен своего племени, и то лучше, чтобы она одна пострадала, чем вместе с ней погиб бы и Буагильбер.

— Я только сейчас убеждал его отказаться от нее, — сказал Мальвуазен.

— Однако имеются ли улики, чтобы осудить эту Ребекку за колдовство? Быть может, гроссмейстер еще изменит свое намерение, когда убедится, что доказательства слишком шатки.

— Нужно подкрепить их, Альберт, — возразил Монт-Фитчет. — Нужно найти подтверждения… Понимаешь?

— Понимаю, — ответил прецептор. — Я сам готов всеми мерами служить преуспеянию нашего ордена. Но у нас так мало времени! Где же мы найдем подходящих свидетелей?

— Мальвуазен, я тебе говорю, что их необходимо найти, — повторил Конрад. — Это послужит на пользу и ордену и тебе самому. Здешняя обитель Темплстоу — небогатая прецептория. Обитель по имени «Божий дом» вдвое богаче. Тебе известно, что я пользуюсь некоторым влиянием на нашего старого владыку. Отыщи людей, нужных для этого дела, и ты будешь прецептором «Божьего дома» в плодородной области Кента. Что ты на это скажешь?

— Видишь ли, — сказал Мальвуазен, — в числе слуг, прибывших сюда вместе с Буагильбером, есть два молодца, которых я давно знаю. Они прежде служили у моего брата, Филиппа де Мальвуазена, а от него перешли на службу к барону Фрон де Бефу. Быть может, им известно что-нибудь о колдовстве этой женщины.

— Так иди скорее, отыщи их. И слушай, Альберт; если несколько золотых освежат их память, ты денег не жалей.

— Они за один цехин готовы будут присягнуть, что у них родная мать колдунья, — сказал прецептор.

— Так поторопись, — сказал Монт-Фитчет, — в полдень надо приступить к делу. С тех пор как наш владыка присудил к сожжению Амета Альфаги, мусульманина, который крестился, а потом опять перешел в ислам, я ни разу еще не видел его таким деятельным.

Тяжелый колокол на башне замка пробил полдень, когда Ребекка услышала шаги на потайной лестнице, которая вела к месту ее заключения. Судя по топоту, было ясно, что поднимаются несколько человек, и это обстоятельство обрадовало ее, так как она больше всего боялась посещений свирепого и страстного Буагильбера. Дверь отворилась, и Конрад Монт-Фитчет и прецептор Мальвуазен вошли в комнату в сопровождении стражи в черном одеянии и с алебардами.

— Дочь проклятого племени, — сказал прецептор, — встань и следуй за нами!

— Куда и зачем? — спросила Ребекка.

— Девица, — отвечал Конрад, — твое дело не спрашивать, а повиноваться! Однако знай, что тебя ведут в судилище, и ты предстанешь перед лицом гроссмейстера нашего святого ордена, и там ты дашь ответ в своих преступлениях.

— Хвала богу Авраамову, — сказала Ребекка, благоговейно сложив руки.

— Один титул судьи, хотя бы враждебного моему племени, подает мне надежду на покровительство. Я пойду за вами с величайшей охотой.

Медленным и торжественным шагом спустились они по лестнице, прошли длинную галерею и через двустворчатые двери вступили в обширный зал, где должен был совершиться суд.

Нижняя часть просторного зала была битком набита оруженосцами и иоменами, и Ребекке пришлось пробираться сквозь толпу при содействии прецептора и Монт-Фитчета, а также и сопровождавших ее четверых стражей. Проходя к назначенному ей месту с поникшей головой и со скрещенными на труди руками, Ребекка даже не заметила, как кто-то из толпы сунул ей в руку обрывок пергамента. Она почти бессознательно взяла его и продолжала держать, ни разу не взглянув на него. Однако уверенность, что в этом страшном собрании у нее есть какой-то доброжелатель, придала ей смелости оглядеться. И она увидела картину, которую мы попытаемся описать в следующей главе.

Примечания

1. О рыцарях храма в Святом городе, которые ради услаждения плоти общаются с злосчастными женщинами (лат.).
2. В своей привязанности (франц.).